После войны Хогвартс другой совсем – в нем тихо. По коридорам не бегают школьники, теперь они смирно сидят в гостиных или в библиотеке, лишь изредка выбираясь во двор, под сентябрьское солнце. Всех одолевает скорбь. Все кого-то потеряли.
В этом году по распоряжению директора Макгонагалл в Хогвартсе впервые за всю историю нет разделения на факультеты. Его вернут, разумеется, но только после того, как пройдут трауры, после того, как дети придут в себя. Последнее, чего всем хочется сейчас – воевать за кубок школы.
– Мне нужна мадам Помфри.
Гермиона заканчивает расставлять по местам целебные снадобья и оборачивается.
– Ее нет. Что с тобой случилось?
Малфой стоит в проходе, прижимая к груди руку. Гермионе не надо быть целителем, чтобы понять – она сломана. Кисть вывернута под неестественным углом.
– Где мадам Помфри?
– Ее сегодня не будет.
– А ты какого черта здесь забыла?
Теперь они стараются пересекаться по минимуму. Они все. Многое изменилось, и в школе запрещено упоминать семьи бывших Пожирателей, но Драко Малфой и сам им был, об этом говорит яркая метка на его предплечье. Он не скрывает ее, но и не демонстрирует намеренно. Теперь он один. Его друзья, за исключением Пэнси, в школу не вернулись, и каждый день Гермиона видит, как он переступает через себя, садясь за общий стол. Отвращение и злость к нему давно сошли на нет, теперь единственное, что ее интересует – зачем? Почему он здесь, почему он ходит по школе, несмотря на осуждающие взгляды? Почему продолжает просиживать дни в библиотеке, а ночи – посвящать полетам на метле. Никто бы не выдержал подобного, но Малфой здесь, он принимает с непроницаемым лицом каждый новый день. Это… обескураживает.
– Больничное крыло – мой новый объект в проекте восстановления школы.
Гермиона чуть вздергивает нос, потому что Малфой возводит глаза к потолку. Ее идеи его смешат, но если бы не добровольцы из старших курсов – процесс восстановления затянулся бы на долгие годы.
– Садись, – она ставит перед ним стул. Малфой смотрит на него, потом поднимает на Гермиону удивленный взгляд.
– И что ты собираешься делать?
– Залечу твою руку.
– О, нет, – он отходит на шаг. – Спасибо, Грейнджер, ты сама любезность, но я лучше с одной… Как-нибудь.
– Не будь идиотом, – она хватает его за рукав и усаживает рывком. Малфой хмурит брови, порывается встать, но Гермиона угрожающе тычет в него палочкой. – Я уже делала это, так что сиди и не двигайся.
Сидеть и не двигаться у Малфоя получается просто отменно – он словно был для этого создан. Пока Гермиона находит нужное зелье и делает раствор, в кабинете стоит непроницаемая тишина, только капли дождя за окном звонко бьют по карнизу. Сегодня ветрено и сыро, и, протягивая бывшему слизеринцу стакан, девушка замечает, что его волосы влажные.
– Ты летал?
Он с опаской заглядывает в сосуд, морщит нос, принюхиваясь.
– Уверена, что это можно пить?
– Почему ты летал в такую погоду?
Малфой осушает стакан в три глотка, быстро ставит его на краешек стола и вскакивает на ноги.
– Это все?
Гермиона отходит.
– Пока да, но тебе нужно прилечь – сейчас начнется головокружение.
– Я в порядке, – он говорит это и, сделав шаг, едва не падает на пол. Быстро хватается за стену здоровой рукой, тянет «ого» и, оттолкнув протянутую Гермионой руку, осторожно опускается на край кушетки. – Это точно было лекарство?
– Да, – Гермиона силой пихает ему под спину подушку, заставляет откинуться на нее и, только убедившись, что он не убежит, возвращается к пробиркам с зельями. Нужно убрать за собой. – Я просто навела тебе раствор посильнее. Иначе кость зарастала бы дольше.
Малфой молчит. Его присутствие здесь немного отвлекает от работы, но со временем его дыхание выравнивается, замедляется, и, обернувшись, Гермиона обнаруживает, что он спит. В голове возникает мысль – выключить свет, чтобы не мешал. Дождь усиливается, и Гермиона начинает чувствовать усталость. Ей нравится помогать мадам Помфри с зельями, а иногда – вот с такими нерадивыми учениками, но это выматывающий труд.
***
Малфой просыпается в полумраке лазарета. Маленькая лампа подсвечивает угол бледно-фиолетовым, и это единственный источник света в столь поздний час. Грейнджер спит, сидя в кресле у стола. Ее руки крепко сжимают книгу, и она придавливает ее к груди так, словно боится, что ее отберут.
Драко пытается пошевелить рукой – вполне успешно. Он не может определить, заросла ли кость окончательно, но той мерзкой боли нет, что уже хорошо.
– Почему ты летал в такую погоду?
Он вздрагивает, ведь был уверен, что Грейнджер крепко спит. Опускает ноги на пол, борясь с дискомфортом, тянет за собой ноющую от боли руку.
– Что ты пристала ко мне? – п р е ж н и й Малфой ответил бы хуже, грубее, исхлестал бы ее словами до багровеющих полосок на коже. Но он больше не п р е ж н и й Малфой, у него нет ни сил, ни желания возвращаться туда, откуда он пришел. Теперь он просто опустошенный парень, который не может находиться среди людей дольше отведенных на уроках минут. – Захотелось, вот и летал.
– Тебе невыносимо быть в замке, верно?
– Грейнджер, я просил руку мне вылечить, а не мозги промывать.
Он встает, пошатываясь. На тумбочке у кровати обнаруживается стакан воды – Драко выпивает его залпом, но жажда не проходит.
– Ты наказываешь себя, – Грейнджер встает с кресла и подходит к нему. За все время их знакомства так близко она была лишь один раз – когда врезала ему по лицу на третьем курсе. Драко вдыхает запах ее волос – он едва различимый, Грейнджер не имеет явного запаха, и это, наверное, к лучшему. Он ей не нужен.
– Дай пройти, – холодно просит он, хотя она ему не мешает.
– Быть здесь для тебя – наказание, – повторяет Грейнджер, и Драко обращает внимание на ее губы – они сухие и потрескавшиеся, но почему-то манят, словно в них заложена вся суть бытия.
Малфой не помнит, когда в последний раз думал о сексе с кем-то. Или о поцелуях. О прикосновениях. Он забыл, когда в последний раз мастурбировал, забыл, когда чувствовал и н т е р е с к кому-либо, его вообще не интересовало ничего, помимо метлы и стадиона, сияющего свежими красками и прохладой. Поэтому сейчас, рассматривая губы Грейнджер в полумраке больничного крыла, он чувствует замешательство.
– Пора тебе прекратить лезть не в свое дело, Грейнджер, – говорит он, отворачиваясь. Он измучен, изломан, он чувствует себя инвалидом, у которого покалечено не тело, а душа.
– А я и не лезу, – она отходит и какого-то черта улыбается уголком губ.
– Что смешного?
– У тебя отпечаток подушки на щеке.
– Что?
– Вот здесь.
Она показывается пальцем на свою щеку, Малфой хмурит брови, потому что не видит в этом ничего смешного. Его душа – все еще изодранная в лоскуты – вдруг подает признаки жизни, а тело искусно сопротивляется.
– Я ухожу.
– Тебе придется вернуться утром для осмотра у мадам Помфри, – Грейнджер возвращается к столу.
Малфой топчется у дверей.
Он не знает, как спросить, будет ли Грейнджер здесь утром. Он не понимает, почему ему не плевать.
– Я летаю каждый день при любой погоде, – взявшись за ручку, говорит он. – Только в полете я чувствую себя свободным.
Она поворачивается к нему, и Драко убеждает себя, что если сейчас он увидит в ее глазах жалость – подойдет и схватит ее за шею изо всех сил. Но жалости нет. Грейнджер кивает, словно п о н и м а е т его.
– Я летать не умею, – отвечает она. – Мне помогает чтение.
Малфой закатывает глаза и выходит за дверь.
***
Он садится с ней за один стол в библиотеке в субботу. Гермиона округляет глаза, машинально оглядывается по сторонам и придвигает к себе учебники, освобождая немного места.
Малфой складывает книги и пергамент в аккуратную стопку.
– Что? – спрашивает он, вынимая из рюкзака зеленое яблоко. – Мне Помфри пока летать запретила.
Он сдирает с яблока шкурку зубами, Гермиона сглатывает и возвращается к своим конспектам.
