Вьется дорога в облака

Верите ли вы в реинкарнацию? А в переселение душ? Алексей в силу своей жизненной позиции и выбранной профессии не верил. Не верил до аварии, после которой оказался на больничной койке в районной больнице Пскова, обездвиженный, окаменевший и, возможно даже, немного мертвый, но вместе с тем совершенно спокойно осознающий и понимающий, что происходит вокруг. Алексей оказался в коме, но разум, в отличие от тела, свободно перемещался между больничными койками и палатами, пытаясь найти себе применение или пристанище. Дальше больницы он уйти не мог, словно запертый и обреченный на полное одиночество, он метался от своего тела до родильного отделения. Но с каждым днем существование других людей становилось все более чуждым и бессмысленным. Алексею, запертому между жизнью и смертью, не оставалось ничего – только размеренные мысли и давящая собственная беспомощность. Он был уверен, что и авария, и его безнадежное безвыходное положение – это наказание Господне за все предыдущие грехи. Грехов на памяти тридцатилетнего мужчины было немало. Не укради, не прелюбодействуй, не возжелай омеги ближнего. Запретов было нарушено достаточно. Но с тех пор как Алексей закончил семинарию и начал работать в Псковском приходе, почти все старые прегрешения были замолены, а новых он старался не допускать. И все же считал – за то, что он совершил в юности, Бог вполне мог отправить его в этот закрытый больничный ад… Впрочем, вскоре это изменилось. Алексей не верил в реинкарнацию и в переселение душ, но после непродолжительного полного бездействия и бессмысленных попыток разбудить самого себя, он внезапно осознал себя в пригороде Кропоткина – небольшого городка Краснодарского края. Что-то затянуло сюда его душу. Впервые за свое заточение он открыл глаза и, осмотревшись, с удивлением понял, что находится совсем не там, где был вчера. Небольшая темная комната, плотно заставленная мебелью и завешанная плакатами, под которыми торчали края ободранных потертых обоев, посеревший потолок облупился, единственная лампочка украшена самодельным бумажным абажуром. На небольшом окошке висели застиранные занавески неприятного темно-коричневого цвета с узорчатым рисунком. Таким же было покрывало на постели. Попытавшись пошевельнуться, Алексей запаниковал, понимая, что тело ему не подчиняется. Захотел крикнуть, привлечь к себе внимание. Но тело, напротив, делало совсем не то, что он хотел. Из запертой больничной палаты он перебрался в еще меньшее пространство – теперь его сковывали рамки чужого тела и желаний. Он не мог закрыть глаза, чтобы не видеть этот мерзкий потолок, не мог отвернуться от серого с разводами окошка. Мог только истошно кричать и биться в конвульсиях от своего бессилия и жестокости судьбы. Когда первый панический приступ прошел, и Алексей немного успокоился, человек, чьими глазами он взирал на мир, поднялся и, заправив кровать, подошел к платяному шкафу, на котором висело небольшое треснувшее зеркало. На Алексея смотрел невысокий омега с тонкой шеей и узкими плечами. Маленький курносый нос выглядел узким и острым, губы – тонкими и подвижными, светло-русые волосы, небрежно перехваченные резинкой, опускались чуть ниже плеч. Скулы резкие, ярко выраженные, лицо осунувшееся, и в целом парень казался слишком тощим, недокормленным, истощенным. Глаза необычные, притягивающие, светло-серого цвета, от чего они казались водянистыми, и без привычного более темного ободка вокруг радужки. Так бывает у стариков. Или у младенцев. Алексей на мгновение утонул в этих странных глазах, забывая, кто он и что происходит. Но юноша улыбнулся – задорно сам себе, показав при этом немного неровные передние зубы, и Алексей мысленно улыбнулся в ответ. Парень рассмеялся, прикрывая рукой рот, и стрельнул в отражение глазами. — Ты кто? — произнес чуть сбившийся от смеха голос, и Алексей вздрогнул, понимая, что омега видит его, или, по крайней мере, чувствует. — Меня зовут Алексей Велошин, я нахожусь в Пскове в районной больнице, уже пару месяцев я в коме и не могу прийти в себя! — почти прокричал он. — Ты теплый, — парень погладил себя по груди и снова улыбнувшись, распахнул створки шкафа, выбирая себе одежду. — Ты мог бы позвонить моим родным, я скажу тебе номер телефона. Они живут в Москве, но никто ко мне не приезжал, возможно, им даже не сообщили, — продолжал говорить Алексей, но парень не обращал внимания на его слова, и очень скоро Алексей понял, что его не слышат. Снова началась паника, Алексей хотел выбраться, вернуться домой или хотя бы в привычную палату. Но все его попытки освободиться из нового плена ни к чему не привели. Из приземленного, опостылевшего замкнутого пространства он перебрался в новый мир. Чужой мир незнакомого омеги, в котором ему приходится жить помимо его воли. Принимать его мысли, встречаться с его знакомыми и, главное, делить с ним тело. Успокоившись и поняв, что воздействовать на окружающую реальность он все так же не способен, Алексей расслабился. Незнакомый парень был его пропуском в мир живых: он вынес его за пределы больницы, и Алексей с радостью позволил незнакомцу вести его туда, куда тому потребуется. Жить вместе с внезапно обретенным попутчиком было всё равно намного веселее, чем лежать на стерильной койке в пустой палате, куда даже медсестры заглядывать лишний раз не желали. Вскоре, Алексей с удивлением понял, что изменилось не только его местоположение, но и время года. Словно его дух путешествовал по городам пешком. Попал в аварию он в начале осени, а сейчас на дворе заканчивалась теплая, но очень влажная зима. Новый мир, в котором он оказался, был слишком непривычным и неприятным. Слишком... другим. Неприглядный незнакомый городок, мрачный район на самой окраине, пьющая необразованная семья. Всё вместе – страшнее, чем его прошлый ад. И за всем этим оставалось только наблюдать, слушать... и понимать, что он ничего не способен изменить. Эта чужая вселенная в одно мгновение стала его. Мириться с этим было сложно. Но, как ни странно, Алексей привык. Сам не заметил, как стал частью омеги. Его беззвучным спутником, наблюдателем и невидимым другом, которого Яков – как звали парня – всё-таки подсознательно ощущал. Странная реакция на внутреннего компаньона не сразу стала заметной. Алексей сначала не обратил внимания, как легко и непринужденно юноша делится своей жизнью с несуществующим материально преследующим духом. Яков тихо рассказывал ему свои тайны и мечты, делился своей жизнью, никогда не получая ответа. Изредка, заглядывая в зеркало и ища в своем отражении признаки другого, он тихо спрашивал: «Ты все еще тут?» В этом мире есть цепи, незримо связывающие людей. Совершенно чужих, незнакомых, но которым предрешено когда-нибудь встретиться, оказаться рядом и понять, что этой самой встречи они ждали всю свою жизнь. С кем не нужно лишних слов и объяснений, а внутренняя тишина способна объяснить все и расставить по своим местам. Нужно только уметь прислушиваться и понимать. Таким человеком был его новый проводник души к окружающему миру – далеким, незнакомым, но вместе с тем невероятно близким и понятным. Уже через пару дней Алексей твердо был уверен, что Яков – его истинная пара, и их связь не случайна. Такие вещи нельзя объяснить простыми словами, их нельзя почувствовать физически или ощутить на вкус – связь истинных, как тонкая проволока, стягивала, сковывала и не позволяла даже на шаг отступить. Алексей не мог почувствовать запах, не мог прикоснуться, но находясь рядом в непосредственной близости, он видел жизнь омеги, читал его записи в дневнике, слушал его разговоры и даже воспринимал некоторые спутанные мысли, твердо осознавая, что Яков – это его судьба. И как только он сможет очнуться, то непременно приедет к нему, обнимет и заберет из страшного мрачного дома, в котором тот живет. *** Яков Цветиков – омега, учился на первом курсе филиала Ставропольского университета, на географическом факультете в городе Кропоткин. Каждое утро он поднимался в семь, одевался, утаскивал из холодильника пару вареных вкрутую яиц, и по дороге к маршрутке съедал их. Пока автобус, потряхивая, вез его в центр, он смотрел в маленькое ручное зеркальце и улыбался, Алексей улыбался в ответ, пытался что-то говорить или слушал тихие исповеди, которые предназначались только ему. Ранней весной Кропоткин, покрытый свежей зеленью и яркими бликами солнца, был красивым. Якову нравилось прогуливаться по утренним улочкам, бежать от светофора к светофору, задерживаться в парке у пруда с вечно голодными утками или прятаться от дождя под выцветшей беседкой. В девять начинались занятия в университете. Здание филиала было маленьким, обшарпанным, в узких коридорах почти не горели лампочки, делая переходы еще более мрачными и пугающими. Преподаватели – всего человек десять, лениво рассказывали что-то однообразное и скучное, даже не пытаясь донести до студентов свой предмет, но ребята слушали с удовольствием, атмосфера стояла дружественная и доброжелательная. Яков рос замкнутым, тихим – друзей у него было мало. Рядом с ним сидели два симпатичных парня, тоже омеги. Они вместе ходили на обеды, делились сплетнями о мире высокой моды в недостижимой загранице и показывали вырезанные из журналов фотографии кумиров. О будущем, светлом или не очень, они не говорили, словно у парней этого будущего и не существовало. Но, наверное, так и ведут себя все двадцатилетние студенты. Временами Яков и его друзья посматривали на учащихся вместе с ними альф. Но все это не шло дальше смешков или хитрых взглядов в их сторону. Скучные альфы из провинциального городка омегу не интересовали. И это, несомненно, радовало Алексея, который, даже полностью слившись с омегой, чувствовал ревность. Зато Якову нравились навигационные карты в цилиндрической проекции Меркатора. Он мог часами разглядывать рельефы дна и донный грунт на схемах в библиотеке. И дома рисовал свою карту для Кубани – с фарватерами и знаками для движения судов. После университета Яков прогуливался по Кропоткину до позднего вечера, временами забредал в кафешки, где и делал уроки, пока его не прогоняли. А три раза в неделю он посещал хор, где с восторженной самоотдачей пел хоралы. Алексей обожал слушать его пение и в такие минуты особенно жалел, что не может общаться. Не может полностью оценить его дивный голос, посмотреть на поющего со стороны или хотя бы просто поддержать. Маленькие поселения около небольших городов, возможно, когда-то были их частью, но со временем потерялись даже на карте и остались лишь записью в телефонной книге с неизвестными никому названиями улиц. Таким был удаленный район Кропоткина, где жил Яков: на улице Губернской стояло всего с десяток каменных строений: пятиэтажки с выбитыми окнами, старое муниципальное здание, пустующий магазин, пылающая яркими призывными вывесками заправка и дорожный указатель с надписью, что за последним домом заканчивается город. За ним начинались дачные поселки и сотни старых, покосившихся от времени деревянных домов. Единственная ведущая в их район дорога не имела даже разметки и была настолько узкой, что приезжающей четыре раза в день маршрутке приходилось разворачиваться на газоне, давя свежую весеннюю траву. Яков жил на втором этаже одного из немногочисленных домов с грязной потертой цифрой пять на торцевой стороне и погнутым названием улицы. В подъезде не было света, и когда омега вбегал в него вечером, под ногами с визгом проскакивали кошки. На полу временами валялся бомжеватого вида местный сантехник Василий: либо не дошел до вызова, либо, возвращаясь с работы, прилег тут прикорнуть, да так и остался. Его неподвижную ворчащую тушку, воняющую отбросами и мочой, Яков обегал и в пару прыжков забирался на второй этаж. Хотя в доме и был большой грузовой лифт, поставленный с непонятной никому целью, его не обслуживали со времен постройки, и Василий с товарищами использовали его как общественный туалет. В квартиру Яков входил тихо, на цыпочках добегал до своей комнаты и со вздохом облегчения закрывал двери. Рядом с прихожей располагалась небольшая кухня со снятой с петель дверью и там сутки напролет пил водку его отчим Александр Гордеев. Новый отец был на пару лет старше Алексея, но выглядел пропитым, грязным алкоголиком с растущим брюшком и лысеющей головой. Гордеев был младше папы Якова на пятнадцать лет, таскал в их квартиру своих дружков, некоторые из которых были одногодками Якова. Напившись, они устраивали дебоши. Временами к ним присоединялся и папа – Денис Цветиков, но большую часть времени он прятался в спальне, пил в одиночестве и показывался на глаза, только когда Саше требовалась новая бутылка. Тогда в магазин отправлялся либо Яша, либо сам Денис. У Александра Гордеева не было работы, соответственно, не было и денег, но квартира, в которой они теперь жили, принадлежала ему. Денис ездил в Кропоткин горбатиться в прачечной по сменам, работал там неофициально, так как получал пенсию по потери кормильца: Кирилл – отец Якова погиб, и государство платило омеге-одиночке, воспитывающему сына, пособие на иждивенца. Раньше они жили в съемной комнате, Кирилл зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить Дениса, Яшку и старшего сына Алексея. Но Кирилл и Алексей погибли, разбились в аварии, и Денису с Яшкой было некуда податься, так что Александр и его квартира стали спасительным выходом. Время шло, а в их жизни ничего не менялось, и грязная квартира на краю города стала единственным домом для Якова. Денис с Александром заключили официальный брак, и Александр забирал все деньги, что удавалось заработать Денису. Цветиков не пожелал поменять фамилию в память о муже. И Яков знал, что папа до сих пор любит отца, вспоминает погибшего сына. Яков тоже о них часто вспоминал, но держал все внутри, не желая напоминать Денису о потере.