Вьется дорога в облака

Пьянство в маленьких городах в бедных семьях давно уже стало привычной картиной. Но Гордеев пил по-черному, так, что Алексей за время своего пребывания в теле Якова, ни разу не видел того трезвым. Зато наблюдал, как он распускал руки в пьяном угаре. Первому попадало Денису, но тот покорно терпел и продолжал обслуживать нахлебника, убежденный, что альфа так и должен себя вести, а омеге без альфы жить неприлично. Да и жить ему больше негде. Когда впервые Алексей увидел, как Саша залепил несколько оплеух пасынку, а потом выгнал за водкой в тапочках, он кричал, бился в тисках чужого тела и с особым отчаянием в очередной раз осознал, что ничего сделать не может. Даже его охрипшего от переживания голоса Яша не слышал. Омега плакал, жалея себя и проклиная ненавистного альфу, но его страх и боль словно отгородили его от мыслей и чувств Алексея. Им обоим было тяжело, и каждый страдал в одиночестве, никак не способный услышать или повлиять на другого. На улице шел проливной дождь. Вода по мостовой лилась потоками, и когда Яков вернулся, его тапочки, как и остальную одежду, можно было выжимать. Он отдал бутылку, получил пинок за задержку и забрался в свою постель, пытаясь согреть ледяные ноги. Алексей ощущал его физически, чувствовал, как он трясется от пробирающего холода. И замерзая сам, ощущал, как Яша трет озябшие ноги, надеясь согреть их обоих. Этот дом, весь этот город был неправильным местом для замкнутого и одинокого парня. Его нужно было забрать, вытащить из черной разрастающейся ямы, на которую походила его жизнь, и дать ему что-то другое – любовь и понимание, которое Яков заслуживал. — Ты бы мог приехать в Псков? — Алексей знал, что Яков его не слышит, но он так сильно хотело поговорить с ним, успокоить. — Зашел бы ко мне в палату. Может, я очнусь, если ты будешь рядом. Я слышал, люди часто возвращаются из комы, услышав голос кого-то родного. Ты сейчас для меня самый близкий и родной человек, пусть мы знакомы всего пару недель. Я отца и брата уже лет десять не видел. В детстве жил в Москве, у меня была примерная, хорошая семья, а я вот любил погулять, может даже больше, чем следует. Лет в восемнадцать подсел на легкие наркотики, думал, что быстро смогу соскочить, но не заметил, как втянулся в дурную компанию и пару лет прошлялся по грязным подворотням со всякими отбросами. Яков перестал стучать зубами, завернулся в плед и сел за стол, раскрыв перед собой карту, которую уже много месяцев чертил. Задумчиво стал разглядывать старые записи, потом внес несколько маленьких поправок и снова уставился на рисунок. — Иногда мне кажется, что ты мне только снишься, — проговорил он и стал обрисовать светлые нечеткие контуры. — Но иногда я думаю, что ты совсем рядом. — Я рядом, Яшенька, — так хотелось обнять его, погладить по светлым растрепанным волосам и помочь хоть чем-то, поддержать. — Мне так тяжело понимать, что я ничего не могу сделать. Лишь наблюдать и надеяться, что когда-нибудь мы встретимся. Когда еще не будет поздно, — Алексей ненадолго замолчал, смотря, как уверенно ходит карандаш по бумаге. — Мой папа заболел, когда мне исполнился двадцать один. К тому моменту я побывал в нескольких дорогих лечебницах, в которые меня направляли родители. Тогда я думал, что они меня ненавидят и пытаются избавиться. Но сейчас понимаю, что мне пытались помочь. В юности я связался с преступной группировкой, наворотил дел и только по счастливой случайности не оказался в тюрьме. Родителям как-то удавалось вытягивать меня из передряг. А потом у папы обнаружился рак печени. Он никогда не пил, но врачи сказали, что причиной может быть диабет. У меня тоже с сахаром проблема, единственное от него наследство... Я тогда словно очнулся, вспомнил, что у меня есть дом, семья, люди, которым я нужен, и которые нужны мне. До этого мне казалось, что я почти бессмертный, бежал вперед за какой-то невидимой, но очень нужной целью, был уверен, что счастлив, или что счастье очень близко. Но за три года этого безумия я ничего не добился, растерял всех важных людей и остался совершенно один. Когда папа заболел, я пытался что-то сделать, начал подрабатывать, поддерживал отца и брата, ходил в больницу. Но ничего сделать было нельзя. Папа умер у меня на глазах, — воспоминания уже не задевали, но Алексей все еще чувствовал вину. — Отец быстро нашел ему замену, а мне было невероятно горько. Отслужив в армии, я уехал в Псков, поступил на семинарию и стал священником. Я всегда был верующим, но смерть моего папы открыла мне глаза, заставила понять, что я могу делать что-то более полезное и важное. Мне хотелось помочь хоть кому-то. Пусть я не смог помочь папе, я хотел спасти других. Несколько раз встречался с ребятами, с которыми раньше кутил. Они казались мне разлагающимися, падшими. Я смотрел на них и не понимал: как мог оказаться рядом, что делал в этой компании? Уже семь лет я работаю дьяконом. С отцом не общаюсь, с его новой пассией тоже. С братом время от времени созваниваюсь. У него большая семья, и один раз я видел племянников. Сам я так и не нашел, с кем мог бы завести детей. Теперь понимаю, что искал и ждал тебя. — Поговори со мной еще, — произнес Яков. — Я говорю, милый! — Алексей тянулся к нему, всем сердцем мечтал, чтобы его омега, истинный, подаренный богом, оказался с ним рядом. — Иногда мне кажется, что я не один, что кто-то шепчет что-то мне на ухо очень ласково и нежно. Я бы хотел, чтобы это был ты. — Яшенька... Засыпать было страшно. Алексей все время боялся, что уснув, он снова вернется домой, или и вовсе исчезнет. Без физической оболочки спать особо не хотелось, но оказываясь в полной тишине и темноте, запертым в неподвижном теле, он думал, что начинает сходить с ума. Алексей лежал, вбирая в себя редкие звуки за пределами крохотной комнатки. Вслушивался в ночь, в шорохи пролетающих птиц, в стук ветвей растущих рядом с домом деревьев, в завывания бездомных псов и вопли прогуливающихся по улочкам пьянчуг. Слушал и ждал, как тень, пробуждения своего хозяина. После нескольких недель жизни рядом с Яковом, Алексей стал бояться того, что ночью в спальне омеги появится отчим. Словно он хоть что-то мог сделать, Алексей сторожил сон своей пары и пытался рассказывать ему о своей жизни, о далеком городе и о возможном будущем. Непременно очень счастливом, красивом и ярком. С каждым днем, Алексею казалось, что они становятся все ближе, открывают все тайны, доверяют, и дарят друг другу надежду. Ему нужна была эта надежда, и нужен был Яков, как новый якорь в его сложной и не слишком солнечной жизни. Альфа совершил много ошибок, много плохих поступков, но надеялся, что служа людям – исправился, отчистился, помогая другим. Только желание помогать у него возникло после смерти папы, которому он так и не смог помочь, и вина за это до сих пор точила его душу. Яков же, и забота о нем, пусть лишь на словах, помогала забыть о потере, и Алексей надеялся, что Яков будет его новой опорой в нетвердой вере. На улице быстро теплело. В Пскове весна приходила долго, была мокрая и холодная, а в Краснодарском крае тепло врывалось стремительно – на улице лишь середина марта, а деревья зазеленели, зацвели яркими цветами, земля высохла, и воздух наполнился свежим запахом тепла. Яков старался задерживаться в городе подольше, гулял по паркам, которых в городе было много. Сидел в библиотеке и рисовал карты, приходил на дополнительные занятия в хор и часами распевался. Алексей его прекрасно понимал, чувствовал его страх и распирающее душу отчаянье. Дом напоминал камеру пыток, из которой невозможно выбраться. Впрочем, бежать из нее тоже было некуда. Яков был не из тех подростков, которые легко смогли бы выжить на улице. Ему нужны были эти стены, защита от внешнего мира и от холода. Только некогда надежный крепкий дом с каждым днем становился местом все более страшным. Страшнее, чем любое другое незнакомое ему убежище. Но вечером Яков все равно неизменно садился в маршрутку до дома, и Алексей пытался успокоить его, подбодрить и убедить, что рано или поздно все изменится. Он обещал приехать, проснуться, явиться к нему в гости и забрать с собой. И он собирался непременно именно так и сделать. Тяжелее всего было на выходных, когда Яков почти все время проводил дома. Отчим мог и вовсе запереть его в комнате и не позволять выходить, хотя утром в субботу у омеги были занятия в хоре. Выпускал он Яшку, только чтобы пасынок помыл квартиру или сбегал в магазин. На выходных Денис, если не работал, тоже пил. Иногда становился ласковым, обнимал сына, готовил что-то, лез к Сашке, тащил его в спальню и давал Якову возможность спокойно вздохнуть. Но чаще от выпивки он впадал в депрессию, становился жестоким и обиженным на жизнь, вступал в перебранки с Александром и получал от него по шее. А еще кидался на Якова. Не бил к счастью, но словами унижал, так что омега потом ревел в своей комнатке… — Вот лучше бы ты тогда погиб, почему ты не поехал с Кириллом? — новая порция водки исчезла во рту рыдающего на полу прихожей Дениса. — Если бы Кирилл был еще жив, если бы Лёшенька не погиб, мне бы не пришлось по шестнадцать часов стирать и таскать баулы с бельем. Ты бездарь, безрукий и помощи от тебя никакой. Уже почти двадцать один, а так и не работаешь… Яков не дослушал очередную истерику папы. Александр сидел на кухне с друзьями. Его собутыльники, когда-то бывшие одноклассники Вадим и Арсений наполняли очередные стопки мутной жидкостью. Еще один дружок, совсем молодой, но уже совершенно невменяемый алкоголик Петр жил с родителями в центре Кропоткина и воровал у них деньги, чтобы продолжать пить. С Александром и его дружками или где-то еще. У Петра было много таких компаний, но Саша его всегда встречал радостно, потому тут он зависал чаще всего. Мужчины смеялись и не слышали, как Денис ругает сына. Если бы слышали, то могли бы остановить, а могли бы и добавить. Зависело от того, сколько выпили и чего. Выбежав на улицу со цветным рюкзаком, в тонкой рубашке и домашних штанах Яков помчался к железнодорожным рельсам. Раз в сутки тут проходил товарняк до Москвы. В Кропоткине состав не останавливался, но из окна комнаты Якова было слышен гудок, когда поезд проходил мимо их района. Временами Яков мечтал выбраться из своей темной каморки, спуститься по пожарной лестнице, до которой из окна рукой дотянуться можно было, и запрыгнуть на подножку убегающего поезда. И ехать. Все равно куда. Лишь быть убраться отсюда. Но он боялся. Присев на остывшую к вечеру землю Яша посмотрел на моргающий вдалеке семафор. Если бы сейчас внезапно, сбившись с графика и сбросив скорость, прошел поезд, Яков ни секунды не сомневаясь, забрался бы в него. Потому что побои отчима, его грубость, пьянки и злые друзья не могли сравниться с ненавистью папы. Сашку можно было терпеть, проклятья Дениса – нет. Яша не понимал, чем провинился, и почему папа так зол именно на него. Ведь тяжело им обоим. Тяжело и больно потерять близких, любимых людей. Было тихо. Изредка стрекотали насекомые, еще не до конца проснувшиеся после зимней спячки. Где-то за лесом, наверно в центре города звенели сирены пожарных, и тонкой струйкой в черное небо поднимался густой белый дым. Чужая жизнь, сгоревшая в пожаре, нисколько не трогала. Потому что выгорала его собственная. Алексей вслушивался в мысли парня, слышал его дрожащее сердцебиение и хриплое от слез дыхание и обещал быть рядом. — Только не в Москву беги, Яшка, до Москвы далеко, да и не сможешь ты там один. Отправляйся в Псков, там в церкви Старое Вознесение спроси Алексея Велошина, и тебя ко мне отправят... Дыхание омеги успокоилось, он сделал глубокий вдох и запел. В ночной тишине его голос звучал ярко, оглушающее звонко и очень красиво. Алексей расслабился, вслушиваясь в ангельский голос, пение успокоило их обоих, отгородило от того, что пугало и разрушало маленькую скучную жизнь одинокого парнишки. Такого же, как и сотни, тысячи других, не нужных своим родителям и этому обществу подростков, многие из которых превратятся в таких же пьяниц, как и Саша. Но только Яков был особенным. Для Алексея он был единственным важным в этом мире. — Kyrie eléison. Christe eléison, — пел Яков, выплескивая в ночную тишину свою боль. — Tu virginum corona, tu nobis pacem dona. Tu consolare affectus, unde suspirat cor. Alleluia. *** Утро рабочей недели приносило облегчение, можно было уехать и не видеть свою семью. Яков вставал рано, будильник у него тихонечко попискивал, чтобы не разбудить остальных, но омеге хватало и этого чуть заметного звука. Он поднимался, бежал в ванную, очень быстро умывался, а потом, на ходу одеваясь, брал завтрак из холодильника и спешил в университет. И так каждый день. Попытки сбежать, вырваться заканчивались провалом – вечером Яков возвращался домой, а Алексей уговаривал приехать к нему. Пустые уговоры. Он сам прекрасно это понимал. У Якова не было денег на дорогу, а ехать в пустоту было страшнее, чем вернуться в свою комнату и получить тумаков от пьяного родителя. Но Алексей продолжал надеяться, что когда-нибудь Яша решится. И каждый раз, когда омега проходил мимо железнодорожной станции Кропоткина, они оба бросали взгляд на междугородный скоростной поезд. Всего тридцать шесть часов пути, и Яков будет в Пскове. Замерев перед зеркалом на шкафу, Яша улыбнулся. Алексей мысленно улыбнулся в ответ, и тогда Яша ему подмигнул, прижался к зеркалу носом и посмотрел Алексею прямо в глаза. — Алексей? — зрачки быстро бегали, словно Яков пытался разглядеть что-то невидимое. — Лешка, Лешенька, — рассмеялся он. — Красивое имя, я бы хотел так назвать сына. — Ты слышишь меня? Ты ведь меня слышишь? — изумленно спросил мужчина. — Слышишь? — крикнул он, отчаянно пытаясь достучаться до Яши. Но парень уже отвернулся от зеркала и, подхватив портфель, тихо выбрался из квартиры. — Моего старшего брата тоже звали Алексей, — Яша вприпрыжку, перескакивая лужи, спешил к остановке. Его слова, направленные в пустоту, не привлекали редких утренних прохожих, и Яша спокойно продолжал говорить сам с собой. — Он умер пять лет назад вместе с отцом. Они погибли в автоаварии, разбились. Леша еще некоторое время был жив, лежал в коме несколько месяцев, но папа сказал отключить его, потому что шанса на пробуждение почти не было. Запрыгнув в автобус, Яша выбрал самые дальние пустые сиденья и, спрятавшись за портфелем, продолжил говорить с невидимым собеседником. Вот только теперь Алексей видел, что это не нормально. Даже, если Яша его действительно чувствует, говорить с самим собой, с неощутимым собеседником – признак серьезных внутренних проблем, с которыми омеге приходилось справляться в полном одиночестве. — Алеша был добрым, очень добрым, заботился обо мне, возил в школу на велосипеде. У него был очень красивый велосипед с красными лампочками на спицах, и они мигали, когда мы ехали по дороге. Когда он погиб, я снял все лампочки и сложил в своем столе. Потому что потом папа связался с Сашкой, а он продал велик. Раньше мы с Лешей жили в одной комнате, но он хотел снять квартиру, как только закончит университет. Он ездил с отцом подавать документы. Его обязательно бы взяли, он был очень умный. Мне было немного жаль, что брат собирался переехать в город. Тогда он перестал бы приходить ко мне и не рисовал бы мне лошадей. Леша отлично рисовал, а мне нравились в детстве лошади. Когда он погиб, я в расстройстве испортил многие рисунки... Но оставшиеся сохранил. У меня немного вещей его осталось. И от отца тоже. Но все это для меня очень важно. Знаешь, как сокровища, которыми ни с кем и никогда не хочется делиться. Но теперь я покажу. — Яшенька, ты меня слышишь? — Уже приехали... *** Неделя не задалась с понедельника. У Дениса разболелись руки, и он купил себе какой-то крем. Гордеев его за это поколотил и выгнал из дома. Яков вернулся с учебы, не зная о том, что произошло, и столкнулся в дверях с раздраженным отчимом. Спустя полчаса, немного выпив, Саша стал переживать, куда делся хозяин квартиры, ведь у того еще должны были оставаться деньги. А может, и были у Саши к Денису какие-то чувства. — Где Деня? — рыкнул он на Якова, схватил парня за шкирку и швырнул в стену. — Где твой папаша-шлюха гуляет? — Я не знаю, — испуганно прошептал Яша, от удара зазвенело в ушах, и он, пошатнувшись, прижался к грязным обоям. — Все ты знаешь, такой же, как и он. Гуляешь до ночи, сосешь, небось, в подворотнях, а потом цацу строишь! — Я не... — Давай и мне сосни, маленький уёбок, тебя тут кормят и поят, так что отработай! — Отпусти его! — закричал Алексей, забившись в чужом теле, нужно было выбраться, оказаться рядом и врезать ненавистному альфе. — Отпусти! — пискнул Яков. — Что случилось? — то ли к счастью, то ли к большим проблемам вернулся Денис. — Что он опять натворил? — Ничего, ничего, — попытался сказать Яша. — Явился поздно, — пояснил Александр, но парня отпустил и переключился на Дениса. — А ты где был? Я тут переживал, ждал! — Хотел Яшку у остановки встретить, но видимо мы разминулись. — Да потому, что этот ублюдок не был на уроках. Говори где шлялся, поганец? — Александр со всей силы залепил Якову пощечину, омега вскрикнул, зажал горящую щеку и с надеждой посмотрел на папу, но тот поддержал Сашу. — Где был? Наркоманишь? Или блядствуешь? — Ебется наверняка, посмотри какая рожа хитрая! — Если в подоле принесешь, я тебе голову оторву, мразь гулящая! — закричал Денис, и Яков сорвавшись с места, проскользнул мимо них и выбрался из дома. Задыхаясь от слез и от боли, Яков бежал по пустым улицам. Было темно, даже в окнах свет не горел. Казалось, пригород был мертвым, брошенным и никому не нужным. Так же как и его малочисленные жители: горстка ненужных людей, не способных выбраться из своего болота, не умеющих бороться, и Яшка – ненужный даже ненужным. Легкие жгло, но хотелось продолжать бежать, не разбирая дороги, без смысла, без цели, лишь бы выбраться из этого проклятого города. Сердце стучало в висках, в груди было тесно, на душе горько, мир вокруг казался острым ножом или голодным псом, разрывающим каждый день до кости, не давая и шанса подняться. У таких, как Яков, надежды на что-то лучшее, светлое просто не было. Добравшись до железнодорожных путей, он остановился, прислонившись спиной к разбитому фонарю. Ночное небо дрожало перед глазами, луна расплывалась мутным пятном. Черноту пронзил тонкой иголкой пролетающий спутник, словно крошечная упавшая звездочка, только желания она никогда не исполнит. Ноги подкосились, и Яков опустился на прохладную траву. Можно было бы остаться тут, просидеть до утра и поехать на первой маршрутке в университет, но уже через пару минут холод земли стал пробираться под одежду и проникать под кожу. Нужно было возвращаться домой. И там, скорее всего, вновь выслушивать крики папы и терпеть оплеухи отчима. — Пожалуйста, согрей мое в камень замерзшее сердце... — Яков дрожащими пальцами достал зеркальце и посмотрел куда-то сквозь него, словно пытаясь увидеть Алексея. — Лешенька... — Я приеду, — прошептал альфа, — приеду и помогу тебе. Яков отложил зеркальце и тяжело вздохнул. Он плакал, но глаза оставались совершенно сухими, словно слез в нем давно не осталось. Протерев их испачканным рукавом куртки, он откинулся на спину и уставился в почерневший небосвод. Вдалеке от огней города, в темноте и тишине далекие миры сверкали ему яркими звездами. — Ты рядом? Посмотри, над нами небо в алмазах...