Обретая себя

      Борис небрежно изогнул бровь, не сводя с меня пронзительных глаз, в которых отчетливо читалось постепенно складывающееся обо мне не самое лестное мнение. Меня сразу же охватила неловкость за вырвавшиеся слова, но сказанного уже не воротишь и я вновь решительно посмотрела в непроницаемые глаза Дракулы. Вероятно, он счел меня совсем уже помешавшейся разумом, хотя быть может, он и прав. Но после случившегося в охотничьем домике я увидела его с несколько другой стороны, и Борис уже не вызывает у меня прежнего ужаса. Возможно, все дело в том, что теперь мне стало ясно, почему я нахожусь здесь. За что я в какой-то степени благодарна Борису, который мог попросту сделать меня узницей в подземельях этого дома, а не помогать и с таким терпением относиться к моим выходкам.       Оказавшись здесь, я не понимала смысла всего этого, полагая, что меня ждет нечто ужасное, свидетелем коего станут лишь стены и мрачный, немногословный мужчина, что и замучает меня до смерти. Теперь же я знаю, что Борис не имеет желания привести меня к смерти через насилие и пытки, он даже не совсем и понимает, зачем я нужна ему, но по впечатлению, сложившемуся у меня, боли причинить мне он не намерен. В конце концов, за то, что я ослушалась его дважды, он бы уже мог сделать со мной те немыслимые вещи, для чего и созданы множества ржавых инструментов в пыточной комнате. Но Борис сказал, что мне не стоит беспокоиться, что я просто должна быть здесь и… он не причинит мне вреда. Возможно, все это только ложь, но отчего-то я ему верю.       Не могу утверждать, что когда потрясение после пережитого накануне уляжется, я не пожалею о своем решении, но сейчас оно кажется мне единственно верным. Где-то глубоко, в подсознании или самой душе, я чувствую, что все так и должно быть, что все верно, и я должна остаться здесь. Странная решимость, обычно мне несвойственная, сейчас пронизывала каждую клеточку моего тела, придавая мне уверенности в сделанном выборе. Дракула по-прежнему напряженно молчал, поэтому, глубоко вдохнув, я заговорила сама, пытаясь тем самым привести в порядок мысли и успокоить еще растерянный и смятенный всем случившимся разум.       – Я приняла решение остаться, – немного хриплым голосом начала, напряженно сжимая в руках тонкое кружево халата. Борис безразлично смотрел на меня. – Не знаю, что именно подтолкнуло меня к этому, врать не стану. Возможно, это окажется моей самой сокрушительной и глубокой ошибкой в жизни. Хотя я верю, что непоправимых ошибок не бывает. Разве что кроме, чьей-то смерти, пожалуй. И не знаю, к чему приведет мое решение, но я хочу остаться в твоем доме. Единственное, мне нужно сообщить сестре, что я жива.       – Что ж, – задумчиво проговорил Дракула. – Так тому и быть.       – Ты сможешь передать Камелии письмо, если я его составлю и скажу тебе адрес дома, где она сейчас должна быть? – мужчина кивнул. – Хорошо. Тогда я сегодня же это сделаю, – мои мысли вновь сбились, пытаясь привести меня к тому, как абсурдно я поступила. С трудом подавив растерянность, я продолжила. – И еще… Моя одежда, она превратилась в лохмотья после… моего неудавшегося побега. И теперь…       – Можешь забрать вещи служанки, – отведя от фужера палец, указал на мой халат. – Они старые, но сравнительно целые и чистые. Сундуки во флигеле, можешь сходить туда, как стемнеет, – ни малейшего представления не имею, где находится это место, но все же спросить не решилась. Однако Борис прочитав по лицу мое недоумение, картинно вздохнул и пояснил. – Флигель находится возле дома, неужели ты его не заметила?       Кажется да, была небольшая каменная постройка, но я не обратила особого внимания.       – Хорошо, спасибо, – растеряно кивнула я. – И спасибо, что вернул мою сумку.       – Сумку? – недоуменно повел бровью мужчина. – Она лежала возле кровати.       Да, здравомыслия мне это в его глазах не прибавило. Видимо, я попросту не заметила ее в первый раз, а потом посчитала, что Дракула вернул мне ее, исходя из каких-то своих соображений. Мне стоит быть внимательнее, иначе я так и буду до конца жизни попадать в подобные нелепые ситуации, за которые еще долго после испытываю неловкость. Пожалуй, мне стоит вернуться в комнату, однако я бы предпочла остаться здесь. Внутри я по-прежнему ощущаю дрожь, а картины лесной избушки и ухмылки тех мужчин до сих пор не пробрались в мои мысли лишь благодаря присутствию Бориса, на которого я и акцентировала все внимание. Но я понимаю, что стоит мне оказаться в одиночестве темной комнаты, уже погрузившейся во мрак ночи, как все эти воспоминания ворвутся в мой разум.       Я пыталась уговорить себя, что нужно попрощаться и оставить Бориса одного, но никак не могла найти в себе силы этого сделать. Только вот и предлога остаться у меня так же не находилось, поэтому, помедлив еще немного времени, я все же нетвердо поднялась и смято сказав, что ухожу, направилась к двери, возле которой я неуверенно остановилась. Закусив губу, я обернулась и, не глядя мужчине в глаза, прошептала:       – Благодарю, что спас меня, Борис.       Не дожидаясь его ответа, я выскользнула в коридор и, захлопнув дверь, поспешила в комнату так быстро, насколько позволяли израненные ноги. В коридоре после лестницы мне все же пришлось сбавить шаг, чтобы не споткнуться и не упасть. Все-таки без света здесь очень тяжело находиться, но все шторы на окнах выглядят так, словно их уже много лет никто не касался и тем более не раздвигал. Надеюсь, я смогу привыкнуть к постоянному полумраку, что будет отныне окружать меня изо дня в день. А теперь же эта темнота к тому же будет наполнена для меня не только размытыми кошмарами, преследующими меня много лет, но и теми, что имеют вполне разборчивые и знакомые очертания.       Нужно было попросить у Бориса новую лампу или же свечи, но сообразила я об этом только сейчас, а возвращаться мне не хочется. Пусть я немного и изменила мнение о потомке бывшего господаря Валахии, но все же по-прежнему опасаюсь его. Не стоит недооценивать то, что он, совершенно не считаясь с моим мнением, приволок меня сюда, даже не потрудясь после хоть что-то мне объяснить и просто бросив посреди непроглядной темноты кухни. И все же... Нет, предсказать его следующий шаг мне не под силу. За этими мыслями я оказалась в комнате и поспешила распахнуть окно, впуская в душное помещение прохладу вечернего воздуха, а после устало легла на кровать, глядя в потолок.       Я не могу решить, какие все же чувства пробуждает у меня этот человек; с одной стороны, стоило бы его ненавидеть и в какой-то степени даже презирать, а с другой… Борис вызывает у меня странные чувства. Возможно, дело в его всегда мрачном и задумчивом облике, создающем некую ауру таинственности. Странно, в первый день я обошла почти весь его дом, но нигде нет ни малейшего упоминания о связи с семьей, каких-то личный вещей или мелких безделушек, которые отражают характер живущего здесь человека. Точно Борис осознанно пытается стать незаметным для этого мира.       Бабушка часто говорила мне: «Пытайся понять человека, а не осудить».       Что движет Борисом? Почему он так мрачен и погружен в себя? Не знаю, что ждет меня дальше, но все-таки пора признать, что меня это не особо заботит. Вероятно, причина в том, что в моей жизни нет людей, созвучных мне. Чтобы ни сделал со мной этот человек, я ничего не теряю. Мне даже интересно, что будет дальше. Кто знает, возможно, это встряхнет меня, ведь порой самые глупые или пугающие события открывают нам новый увлекательный путь. Я не умею чувствовать жизнь, точно моя душа в состоянии анабиоза; закрылась от мира, гонимая неким внутренним страхом, и ничего не могу с этим сделать…       …не хочу?       Оказавшись здесь, я действительно сильно испугалась, но не возможной смерти, а той боли и мучений, что мог бы мне причинить Борис. Я измучена и уставшая, а все желания вытеснило лишь ни на мгновение не прекращающееся напряжение, которое казалось, уже совсем скоро сможет разорвать меня. Мне не хотелось страдать еще больше. Но когда пришло понимание, что боли он причинять мне не намерен, то с вместе с ним в душу прокралась и некая пустота. Но пустота не холодная и тяготящая, а словно бы освобождающая меня. Я всю жизнь следовала установленным окружающими правилам, и для мамы важнее всего было мнение других людей. Меня с детства дергали и шикали на меня, лишь бы только я ничего не сделала и не сказала такого, что окружающие посчитали бы неприемлемым.       По сути, мне запрещалось быть собой.       Не имея возможности проявлять себя, однажды я не смогла вспомнить, а какая же я есть. Неизменно изо дня в день поступая так, как того от меня хотят другие, я перестала понимать, чего же желаю я сама. Я так и не научилась принимать решения, которых после с твердостью бы придерживалась, не научилась отстаивать свое мнение и защищать себя. Я выросла со страхом, что если я сделаю что-то не правильно, меня осудят. Но что же это самое «правильно»? Ценности окружающих людей, моих родителей менялись довольно часто, и я покорно подстраивалась под их новые взгляды, оставаясь послушным ребенком, от которого никогда не было проблем. Но поступая так, я лишила себя возможности научиться бороться за себя.       С тех пор я лишь безропотно следовала тому, куда вела меня судьба. А тем временем жизнь проходила мимо. Не умея защищаться, я по собственному желанию, пусть и не совсем осознано, закрыла себя от мира, выстроив непроницаемые и глухие стены вокруг своей души, желая всегда оставаться в безопасности. В страхе перед болью, пред возможным предательством или обманом, спряталась глубоко внутри своей души; я боялась потерять спокойствие, а в действительности потеряла нечто более важное. Я потеряла себя. Мне казалось, что если я продолжу просто следовать желаниям своей матери, то избегу проблем.       Но оказалось, что желала она другого ребенка.       Ей хотелось, чтобы я выросла при всех ее внушениях, отравляющих мою душу с малых лет, жизнелюбивой, страстной, активной и смелой, чтобы была успешна и имела множество поклонников и восторженных мною друзей. Хотела, чтобы я всегда была центром внимания, ярким и неповторимым. Но воспитывала она меня, как пустую марионетку, которая только и должна делать, что послушно следовать указаниям, быть рядом и никогда не мешать, лишь светло улыбаясь и излучая собой доброту. Мое сердце оказалось разбито, когда я поняла ее тоску, что я совсем не такая, как хотелось бы ей. Но в разы больнее мне было от того, что она не понимала: воспитала меня такой она сама.       Оказавшись в секции Дориана, я какое-то время совсем не могла заниматься. Меня сдерживало все внутри и из-за никогда не оставляющего меня напряжения все движения были скованными и неловкими. Дориан поначалу пытался помочь мне раскрыться, но потерпел в этом неудачу. Однако его слова я помню до сих пор. Он часто повторял, что спрятавшись, я смогу защититься, но в действительности, просто буду медленно убивать свою душу, свою жизнь. Он говорил, что пусть будет больно, страшно, пусть порою слезы текут по щекам, а легкие сдавливают рыдания; грусть – это такое же чувство, подтверждение, что ты есть, и даже боль – отражение жизни.       Он единственный, кто понимал меня.       И принимал такой, какая я была. Нерешительной, замкнутой, молчаливой, рассеянной и не умеющей себя защищать. Попытавшись поначалу помочь мне измениться, он довольно быстро махнул на меня рукой, сказав, что мне незачем быть другой, он всегда поможет мне и защитит. Свое обещание он неизменно держал, не оставляя меня без поддержки и совета, а когда требовалось физически повлиять на течение моей жизни, он делал это. Благодаря ему я хоть немного, но начала понимать свою суть и свои желания и потихоньку принимать себя, не считая, что я неправильная и ненужная. Думаю, во многом благодаря его урокам и наставлениям сейчас я смогла, пожалуй, впервые в жизни принять важное решение.       Решение, идущее из моего сердца.       Я не знаю, как мне поступить с прежней жизнью и оставшимися в ней людьми. Совесть уже протягивает ко мне когтистые лапы, шепча, что я не имею права поступать так, как поступаю. Дома находится мама, которая неистово привязывала меня к себе, боясь за каждый мой шаг и устраивая слезные истерики, стоило мне случайно где-то задержаться даже совсем ненамного. Она никогда не жила сама, заменив свою жизнь моей и тем самым лишив меня собственного пути. Теперь у меня появился шанс попытаться обрести свою жизнь вновь, открыть свои истинные черты, найти свой путь. И…       …обрести себя.       Поэтому я не могу позволить себе вновь пойти на поводу гложущей меня совести, если желаю наконец-то понять себя. Иначе я рискую попросту сойти однажды с ума и убить себя, только бы прекратить томящееся в груди понимание, что проживаю не свою жизнь. Мне неистово хочется сбросить давящие на меня с детства оковы, с проходящим каждым годом все сильнее и сильнее сжимающие душу. А для этого мне нужно остаться здесь, фактически один на один и наконец-то попытаться без страха заглянуть в глаза своей сути и главное… принять ее.       В эту ночь мне так и не удалось уснуть, и я провела ее возле распахнутого настежь окна, наблюдая, как постепенно бездонная ночь обращается трепетным утром. В предрассветный час мир человека замирает, и пробуждается волшебное царство спокойствия природы. Звуки, обычные для разгара дня, когда люди покидают свои дома, рассыпаясь по улицам, сейчас не слышны, и, кажется, ничто не тревожит покой бескрайнего луга под окнами, а вселенная погрузилась в безмолвие. Но вот твоя душа обращается в слух, и ты начинаешь различать тихий шелест ласкаемых ветром берез, растущих по кромке леса, тонкие переливы ранних пташек и далекий скрип деревьев.       Туман еще стелется по земле легкой дымкой; влажная от росы трава поблескивает в первых солнечных лучах, таких робких и ласковых в этот час. Перегнувшись через подоконник, я посмотрела вниз, где росли раскидистые кусты хосты; спустя несколько недель нежные бутоны совсем раскроются, и томный аромат будет обволакивать тебя каждый раз, как приблизишься к невысоким холмикам зеленых листов, так искусно расписанных белыми разводами, точно некий художник под надежной завесой ночи коснулся их соей кистью.       Еще дома я часто просыпалась рано и, стоя возле окна с кружкой крепкого, сладкого чая, представляла время, когда еще не было электричества. Вот родной город стирается в моем воображении, а до самого горизонта мир укрывают волнистые холмы невысокой травы, кое-где пестреющей островками луговых цветов. Вдалеке появляется лес, и словно по мановению чьего-то волшебства рассеиваются мрачные тучи, позволяя золотому свету ласкового солнца пролиться на землю, искрящимися нитями проскальзывая через легкую дымку тумана.       Раньше странствующие рыцари и просто путники отправлялись в дорогу еще до первых лучей солнца, чтобы успеть проехать до палящего жара, разгорающегося в полуденное время. Они покидали теплые дома и седлали лошадей. Тогда не было вокруг огней неоновых вывесок и уличных фонарей, а мир утром окрашивался в приглушенные и мягкие голубые тона. Кругом стояла тишина, и слышалось только редкое фырканье лошади да далекий крик ночных птиц. В воздухе еще чувствовалась прохлада, отчего дыхание обращалось тонким облачком пыли, на мгновение окутывая лицо. Под копытами лошади шуршал гравий и листва, вплетаясь в тихую мелодию утра, а деревня оставалась все дальше позади, пока и вовсе не исчезала из виду.       Когда на луг опустился туман, а бледное солнце показалось над кронами деревьев, я устало потерла глаза и, поправив постель, спустилась вниз. Пройдя в ванную, я с удовольствием смыла с себя осевший легкой тенью на лицо след бессонной ночи и, расчесав волосы, вновь вышла в коридор, старательно гоня от себя все тягостные мысли и пытаясь принять тот факт, что я имею право так поступать и быть сейчас здесь, что все правильно, а я нахожусь там, где быть и должна.       На пороге кухни я с удивлением замерла, растерянно глядя на сидящего за столом Дракулу. Расслаблено откинувшись на деревянную спинку резного стула, он держал в руках раскрытую книгу; в домашнем халате и аккуратных овальных очках он выглядел по-домашнему тепло и уютно, полностью не соответствуя изначально сложившемуся у меня о нем представлению душевнобольного монстра. На столе возле него стояла пустая тарелка и бежевая кружка с тонким разводом выплеснувшейся на ее бок темно-шоколадной капельки черного кофе. Подняв на меня взгляд, мужчина молча кивнул и указал на другой стул прямо напротив.       Сев, я неловко замялась, по-прежнему глядя на невозмутимого Дракулу. Хмыкнув, он отложил книгу и, поднявшись, отошел к столешнице, откуда через пару минут вернулся с тарелкой в руках, которую молча поставил передо мной. Я, удивленно моргнув, смотрела на лежащий на черном блюде поджаренный хлеб, залитый сверху чем-то, напоминающим мне жаркое. Интересно мне вот все-таки, неужели он сам себе готовит? Я никак не могу представить такого человека, стоящим возле плиты с книжечкой рецептов по типу «Готовим вкусно, счастливо и весело 365 дней в году вместе с Мистером поварешкой и Тетушкой скалкой». Он больше создан для тронного зала, для поклонения, а не для кухни и грязных сковородок.       – Спасибо. Ах да, Борис, можно тебя спросить?       Он молча кивнул, садясь обратно на свой стул.       – Не могу понять, как тебе удалось найти меня в оба раза. Ведь я ушла далеко.       – Я чую твою кровь.       От короткого ответа Бориса я задохнулась, оторопело уставившись на без какого-либо выражения смотрящего на меня мужчину. Кажется, я что-то не совсем правильно поняла или он сейчас так недвусмысленно намекнул, что не просто человек, а… что-то вроде вендиго. Хотя, он, скорее всего, отсылал меня к истории своего рода, когда его предка посчитали вампиром. Но уж больно я не люблю это определение. Оно стало настолько истертым и утратило все свое мрачное очарование.       – Мне нравятся Птицы рух и Энты, – шепотом вырвалось у меня.       Дракула фыркнул, глядя на меня со снисходительной полуулыбкой на лице, вероятно уже сожалея, что позволил мне здесь остаться. Не знаю, как у меня сорвались с губ эти слова, но, когда Борис сказал про кровь, и я вспомнила о вампирах, то на ум сразу пришли любимые мною герои легенд, о которых я слышала от сестры. Птицы рух мне нравились не только названием, но и своим величественным могучим обликом, а энты… Про них я мало что знаю, однако это красивый народ, о котором я узнала благодаря сильному увлечению сестры фэнтезийными произведениями. Сама я пыталась читать ее книги, но так и не смогла полностью проникнуться их атмосферой. Это же относится и к нашумевшему в свое время легендарному роману о вампире-Дракуле, который я едва ли осилила и до половины.       – Мама часто рассказывала мне легенду о подснежнике, – лениво произнес Борис, запрокинув голову назад и улыбнувшись. Я замерла, боясь сделать вдох и нарушить это хрупкое откровение со стороны мужчины. – Богиня Флора однажды устроила праздник и незадолго до его начала раздавала всем явившимся цветам карнавальные костюмы. И юному Подснежнику белое платье. Увидев шумное и красочное веселье, снег тоже захотел принять в нем веселье, однако костюма ему уже не досталось. Тогда он стал просить цветы поделиться с ним своими нарядами, только все цветы боялись его холода и не согласились. Лишь один хрупкий Подснежник укрыл его своим хитоном. Вместе кружились они в хороводе пестрых цветов и прониклись друг к другу такой симпатией, что неразлучны и по нынешний день.       Бросив на меня пристальный взгляд, Борис продолжил.       – Какие легенды Румынии тебе известны?       – Никакие, – выдохнула я. – Разве что только…       – О да, – раздраженно хмыкнул он. – Легенда о Владе Дракуле, не так ли?       Я лишь молча кивнула.       – Забавно это да, Амели? – на мгновение в голосе Бориса проскользнула горечь, но это было столь мимолетно, что возможно мне попросту показалось. – Румыния считается одной из самых богатых на предания и легенды стран, а люди помнят лишь сказание о вампире, которым был мой предок. А теперь им являюсь и я, – Борис выжидающе посмотрел на меня. – Что ты скажешь на это, Амели?       – Собственно, я допускаю возможность фактически всего, о чем пишут в книгах, статьях и прочих источниках. Кто его знает, что там существует в сердцах непроходимых лесов и могучих гор. Нам все равно этого никогда не дано узнать. Допускаю, хоть и не особо верю во все это. Не верю, потому что никогда ни с чем подобным я не сталкивалась. Однако я думаю, истина не связана с тем, как я к ней отношусь. Что-то существует независимо от моей в него веры. Но моя сестра очень увлекалась подобными темами, поэтому мы и оказались в замке Бран.       – Ты собиралась написать письмо. Сделала?       – Нет, – сожалеюще покачала головой. – У меня только блокнот с собой.       – Возьми, что тебе нужно в библиотеке.       – Я не знаю, где она, – со вздохом, произнесла я, склоняясь над тарелкой.       – Позже покажу тебе, – коротко бросил Дракула. Допив кофе, он отставил кружку в сторону и вновь откинулся на спинку стула, глядя куда-то поверх моей головы. Спустя немного времени, он вновь заговорил. – В легендах моей страны часто можно услышать о подснежниках. Одна из них говорит, что однажды на землю спустился Бог солнца, однако его похитил Змей и, выкрав, спрятал в своей обители, отчего на мир пола непроглядная тьма. Выступить против него согласился лишь один смелый юноша, и добраться до чудовища он пытался долго: все лето, осень, а после и зиму. Найдя его, юноша вступил в бой и, победив Змея, освободил Бога солнца, однако сам он погиб, не успев дожить до весны. По легенде, на земле, куда попадали капли его крови, снег таял и появлялись небольшие, белые цветы, которые получили название подснежник. С этим связана одна старая традиция в нашей стране.       – Шнурочки, – нахмурившись, пробормотала я. Борис заинтересовано приподнял бровь, и, кашлянув, я пояснила. – Мой дедушка вырос здесь и жил, прежде чем уехать в Бельгию, где уже родилась я. Когда я была маленькая, он рассказывал что-то об одной прекрасной весенней традиции, существующей у него на родине. Когда в марте люди дарят друг другу что-то сплетенное из двух шелковых шнурочков, на которых были закреплены кисточки и цветок подснежника. Кажется, так.       – Да, ты все верно сказала, – уголки губ Бориса слегка дрогнули, но улыбка так и не коснулась его лица. – Это называется Мэрцишор. Но дарят его не просто друг другу, а только самому важному для тебя и родному человеку. Таким образом люди отмечают приход весны, а подарок вручается традиционно первого марта. Сами шнурки делают белого и красного цвета, а так же цветок или что-то другое. Но да, чаще всего использую подснежник, как символ весны и надежды.       – Никогда прежде не видела подснежников, – от понимания этого душу царапнула грусть. Должно быть, это удивительно и очень красиво, когда под лучами весеннего солнца снежинки тают, оставаясь капельками слез на нежных лепестках пробуждающихся к жизни подснежников. – Борис. А что находится в запертых комнатах? Прости, в первый день я… словом, пыталась познакомиться с твоим домом.       – Искала выходы, – отстранено заметил Борис, и я почувствовала, как краснею.       – Ну да, – смущенно кашлянула я. – Однако, думаю, я имела на это все основания. Я ведь ожидала, что ты, скажем так, приведешь меня к смерти. Пойми меня, Борис, и не считай, что я особо сильно изменила свое мнение. Я по-прежнему боюсь тебя, но все же… остаться в твоем доме для меня не менее важно, чем тебе обрести то утерянное, о котором ты мне говорил. Можно сказать, я попытаюсь сделать здесь что-то подобное. Остаться тут для меня значит, вырваться из рутины своей прежней жизни, которая была мне фактически тюрьмой. Постепенно делая день за днем то, что было для меня обязанностью, а не собственным желанием, я чувствовала, как напряжение внутри достигает своего предела, готовое меня разорвать.       Я перевела дух и продолжила.       – Это страшное чувство, когда ты понимаешь, что находишься совсем не там, где должен, что делаешь ежедневно чуждое своей сути, что изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год все остается прежним… И еще тяжелее становится от осознания, что у тебя самой сил изменить собственную жизнь не хватает. С каждым днем мне становилось все более тошно от себя, поэтому… я тебе даже благодарна за возможность остаться здесь. Пусть это и звучит так абсурдно и кощунственно по отношению к моим близким и знакомым в Мехелене, но… Если я и дальше продолжу делать то, что делала, тяжесть на душе станет невыносимой. И я окончательно сломаюсь. Прости, что все это говорю. Мне не стоило…       – Все в порядке, – устало выдохнул мужчина, поворачиваясь к окну.       – Эм, Борис, – решила я заполнить неловкую паузу, – а ты давно живешь здесь?       – Всю жизнь, – коротко ответил он.       – Один?       – Да, – без интонации бросил Дракула. – Мне привычнее одному.       Я не нашла, что ответить и молча склонилась над тарелкой, отламывая уже застывший в соусе хлеб. Никогда не была склонна к длинным разговорам, в которых бы глубоко затрагивала свои чувства или происходящее в моей жизни, но сейчас мне хотелось вести диалог, только бы заполнить эту гнетущую тишину вокруг. Но Борис был явно не предрасположен к разговорам, а быть может, попросту не привык к ним, заточенный здесь, в холодном замке, вселяющим лишь чувство глухого, всепоглощающего одиночества. Сложно представить, как можно вообще сохранить рассудок, постоянно находясь в подобном месте, куда уже давно не проникают солнечные лучи. Но, возможно, так Борис пытается спрятаться от чего-то, что терзает его душу все те годы, что замка не касалась заботливая и любящая рука. Ведь верят же многие, что включенный свет спасет от донимающих призраков, так почему бы и не поверить, что темнота способна защитить от болезненных воспоминаний?       – А ты жила в Бельгии? – вдруг спросил Борис. – И в Румынии из-за сестры?       – Д-да. Камелия очень мечтала побывать на родине моего дедушки, – Дракула едва заметно нахмурился, и я поспешила объяснить. – Он приходится мне дедушкой по линии отца, а мои родители в разводе. Камелия моя сводная сестра. Ее страстью вот уже несколько лет являются разные легенды, а не так давно ее захватила тяга к вампирам, которых она видит совсем иначе, чем те могут быть в действительности. И она загорелась желанием увидеть замок Дракулы. Как видишь, порой чужие мечты совершенно меняют нашу привычную жизнь, бросая в события, о которых не мог и помыслить… И все же где-то глубоко внутри меня теплится чувство, что здесь я обрету независимость. Как странно, да, Борис?       – Что же? – тонкая улыбка затаилась в уголках его губ.       – Порою, только оказавшись в цепях, ты обретаешь истинную свободу.