Обретая себя

      Лениво протянулось три дня с нашего последнего с Борисом разговора. За это время ничего примечательного вопреки моим ожиданиям не произошло. Дракула принес в мою комнату сундук с вещами служанки, но на вопрос, что с той произошло, лишь хмуро бросил, что меня это не должно волновать. Настаивать на ответе я не стала, боясь возможного ответа мужчины, и когда он оставил меня, с трудом, но открыла схваченный временем замок. В сундуке я нашла несколько старых платьев, уже поблекших, но действительно целых и относительно чистых, мягкую обувь, две ночных сорочки и еще один халат, а так же разную мелочь из личных вещей девушки, вроде заколок и порванного носового платка.       Борис позволил мне воспользоваться кадками для стирки одежды, и я привела в порядок одно из платьев, больше остальных пришедшееся мне по душе. Светло-зеленое, оно было изрядно выцветшим, но все же привлекательным и легким, что удобно для меня. Однако оно все же длинное и касается пола, поэтому придется первое время быть осторожной; дома я не привыкла носить подобную одежду. Мне оно показалось несколько необычным для служанки, но возможно, оно было для нее не повседневным, а предназначенным для праздников и торжественных выходов. Остальные вещи, в конце концов, я тоже постирала, оставив сохнуть там же в ванной, а теперь они кучей лежали у меня на кровати, а я все не могла решить, убрать их в шкаф или же не следует так самовольно рыться в чужих вещах.       За этими сомнениями я прислонилась к подоконнику и вновь окинула взглядом комнату, на время ставшую мне обителью. Все же относительно небольшая, уютно обставленная, она несколько отличается от других помещений дома. Камин при помощи Бориса мне удалось растопить. Точнее, вернувшись в комнату позавчера вечером, я обнаружила камин прочищенным и заряженным сухими дровами, часть которых еще лежала на стальной пластине возле стены, а на кровати еще одно тяжелое одеяло. Ночью здесь и в самом деле становилось очень холодно, поэтому я была немало признательна Борису, хоть и не могу понять, что движет этим человеком. Его настроение меняется довольно часто и всегда непредсказуемо; вот он насмешливо улыбается, а уже в следующее мгновение его взор застилает печаль или раздражение.       Но меня это не должно волновать.       Отмахнувшись от мыслей, что меня это все-таки волнует, несмотря на рьяные убеждения, горячо внушаемые самой себе, приблизилась к камину, наверху которого расставлены канделябр, ваза с трещиной на боку и три статуэтки: олень, рыцарь и какая-то птица, – глухарь, кажется. Я немного попыталась придать комнате ухоженный вид, стерев покрывающую все грязно-серую пыль. Собственно, постельное белье я тоже выстирала, как и шторы. Мне не провести бы долго в такой запыленной комнате: даже при открытых окнах, кашель часто схватывал горло удушьем. Но не думаю, что Борис разозлился бы на мою инициативу. По сути, он ее даже не заметил, да и к тому же он ведь сам говорил, что я могу делать, что пожелаю.       Выровняв статуэтки и подсвечник, я повернулась к шкафу из темного дерева, углы которого были обвиты коваными ветвями виноградной лозы. Ключ висит рядом на гвоздике, но до сих пор я не решалась заглянуть туда. Думаю, пора уже это сделать. Выдохнув, взяла ключ и повернула его несколько раз в замочной скважине. Металл негромко звякнул, когда я потянула за железные ручки, с трудом отворяя массивные дверцы. На металлической планке развешаны несколько платьев, женский костюм для верховой езды, аккуратными стопочками на стеллажах сложено постельное белье и полотенца. Отчего-то легкие сдавило, перехватывая дыхание.       Кому принадлежали эти вещи?       Я провела рукой по мягкой ткани бежевого платья с открытыми плечами; вещи все еще хранят терпкий запах духов прежней хозяйки. Осторожно убрав руку от невесомой ткани, выдвинула один за другим нижние ящички: обувь, походная сумка, в последнем лежат разные заколки и украшения. Оставив их на прежнем месте, я все же вязала в руки аккуратную черную шкатулку и, помедлив, вернулась с ней к кровати, мягко прогнувшейся подо мной, когда опустилась на нее. Раскрытая ладонь коснулась поверхности шкатулки, ощущая прохладу гладкого камня. Кажется, это агат, а может быть и черный нефрит. Нерешительно постучав по крышке, я подняла ее: кольцо, засохший букет полевых цветов, что в изобилии растут около дома, изящная брошка с красным камнем, разные мелочи, греющие душу лишь тому, кто знает их сокровенную тайну; на дне перевернутая карточкой вниз фоторамка.       Осторожно я вытащила ее и краешком широкого рукава стерла пыль с поцарапанного стекла, защищающего старую фотографию семьи. Статный молодой мужчина, светловолосый и подтянутый, с пышными усами, чуть завитыми вверх. Рядом с ним невысокая женщина с золотыми локонами и смешливыми зелеными глазами, гладит по волосам робко улыбающегося мальчика не старше пяти лет; ворот его бледно-зеленого жилета скрепляет брошка, любовно хранимая тут же в шкатулке. Вдалеке за ними виднеется этот самый дом, в котором я сейчас нахожусь.       Борис.       Это, вероятно, он с родителями. Но если они раньше жили здесь, то где находятся сейчас? Или же что-то произошло с ними и они погибли… Возможно, это и оставило незаживающую рану на сердце мальчика. Хм, получается, Борис действительно вырос здесь, провел детство и юность среди цветущих полей и могучих еловых лесов. Кстати, а сколько Борису лет? Я ведь ничего так и не узнала о нем, в какой-то степени попросту стесняясь расспрашивать даже такие простые вещи. Никогда не имела привычки задавать людям вопросы, касающиеся как их самих, так и событий в их жизнях. Но все-таки нужно хоть что-то узнать о человеке, с которым нас так нелепо свела судьба. Надеюсь, Борис поговорит со мной, когда спустится.       За это время мне ни разу не удалось застать его на кухне во время готовки, но каждый день еда неизменно была на столе. К какому-либо взаимодействию со мной Борис явно не тяготел, ограничиваясь лишь обрывочными разговорами за ужином или в течение дня. Во многом я понимаю, что он хотел мне сказать, когда пытался объяснить причину удержания меня в его доме. Можно сказать, я теперь сама занята тем же, однако только после встречи с Борисом полностью осознала это. Я так же не знаю, что сейчас пытаюсь найти, но, вероятно, это нечто важное. Нечто, что я потеряла очень давно, но без чего мне больше не удастся прожить… без мучительно съедающей меня боли, по крайней мере. Возможно, то, что я ищу, это понимание себя, своей истинной сути, а может быть, и что-то совсем иное. Но отчего-то мне кажется, у нас с Борисом схожие цели. И может статься, именно поэтому я сейчас испытываю к нему некую пока еще неясную симпатию и притяжение.       Мне не доводилось встречать ранее человека подобного ему. Да, у меня были близкие люди, как Дориан, или Эф, – единственная, кого я могла бы все-таки назвать своей подругой, пусть мы и так разительно отличаемся, – однако мы все равно были с ними разными, наше внутреннее состояние никогда не было созвучно или гармонично связано. Нас объединяли какие-то вещи, идеи и ситуации, но не само желание быть вместе, не единство наших душ. Только вот можно быть окруженным множеством потрясающих и интересных людей, для которых ты особенный человек, которые симпатизируют тебе, ты им нравишься, но при этом глубоко в душе быть очень одиноким. Потому что рядом нет того, кто был бы тебе созвучен.       Того, кто понял бы твою боль.       Кто принял бы ее.       И позволил тебе ее испытывать.       Приведя внешность в порядок, спустилась на кухню. Кружка негромко звякнула о поверхность стола, вскипел чайник, поставленный на каменную печь, удивительно вписывающуюся в общий антураж помещения, и вскоре кухню наполнил аромат кофе, смешанный с теплым запахом персикового чая. Прислонившись к столешнице, я вернулась к прежним мыслям. Обычно окружающие люди всегда приходили в ужас, сталкиваясь с моей тоской или болью. Им претила даже мысль, что я буду находиться рядом, погруженная в печаль, и они стремились сразу меня исцелить… Починить, словно давшую сбой вещь, вывести горечь с моего лица, вернув на него улыбку.       Вот только стереть печаль из глаз подобным образом никогда не удастся.       Постепенно я начала все больше закрываться от окружающих меня людей, прекращая пытаться открыть им свое сердце, боясь того холода, что сковывает все внутри, когда близкий человек отмахивается, называя твои терзания чепухой. И моя душа однажды погрузилась в полное, беспроглядное одиночество, единственным светлым отблеском тепла в котором являлся Дориан. А я всего лишь хотела, чтобы кто-то принял мою боль, принял мой страх и не замирал в ужасе, тут же шикая на меня и заставляя отречься от своих слов и мучающей меня тоски. Словно бы можно избавиться от съедающей грусти, лишь перестав ее замечать.       Поначалу я пыталась не обращать внимания на все растущую боль, однако очень быстро, лишь за несколько лет, она заполнила меня всю и, не находя даже крошечного выхода и принятия, закралась в мое тело, отравляя его. Возможно, однажды она меня и убила бы. Мне всегда казалось, что я не проживу долгую жизнь. И не могу сказать, что меня это пугало. Но отчего становилось действительно жутко, так это от осознания, что я нахожусь совершенно не там, где быть должна, что с каждым днем, пролетающим для меня стремительно и однообразно, я неминуемо отдаляюсь от своего пути все дальше. Ну что ж, по крайне мере, теперь я оказалась здесь, в месте, где, возможно, найду силы для того, чтобы вернуться домой и наконец-то обрести свою жизнь.       Интересно, а куда запропастился Борис? Утром я видела его, но после десяти, – он выставил на кухне часы, – мы больше не встречались, а сейчас уже четвертый час. Фактически он может быть где угодно. Борис так и не показал мне дом, хотя я ведь и не просила его об этом прямо. Пожалуй, сегодня, как вновь увижу его, настою на знакомстве с закрытыми комнатами. В конце концов, я имею право знать, что там, коли уж нахожусь здесь больше на правах гостьи, нежели пленницы, и обладаю возможностью передвигаться по всему дому. Так будет лучше и самому Борису, ведь не очень хорошо будет, если я забреду, куда не следует. Собственно, как было с пыточной.       Отмахнувшись от вновь красочно проявившихся в воспоминаниях картин мрачного подвала, вымыла опустевшую кружку, поставив ее рядом с каменной раковиной, и выглянула в окно сквозь запыленный полупрозрачный тюль. Тихое здесь место и спокойное. За эти дни я ни разу не видела ни одной живой души, блуждающей бы по близости. Борис говорил, что здесь недалеко находится небольшой город или селение, но, возможно, представления о понятии «близко» у нас с ним серьезно отличаются. В любом случае я старалась не выглядывать в не зашторенные окна до наступления темноты, дабы избежать неприятных инцидентов, если меня кто-то здесь увидит. Собственно, письмо написал сам Борис, что меня, не скрою, сильно удивило. Поняв, что я попросту не могу подобрать верных слов, он сказал, что все сделает сам. Однако прочитать он мне его не дал.       Мне здесь нравится, только душу неутешно терзает ощущение собственной вины перед семьей и наставником, оставшимися в Мехелене. К тому же с Эф нас связывает общее занятие, а не только общение и дружба, поэтому ей без меня сейчас может быть совсем нелегко. Но при всем этом я чувствую, что поступила правильно, оставшись в доме Бориса. Днем здесь меня окутывает трепетная тишина, которой мне порой так не хватало дома. Там, в Мехелене, в последние несколько месяцев я сумасшедше заполняла окружающую тишину любыми звуками, от негромкого мурлыканья мелодии под нос до постоянно заткнутых вакуумными наушниками плеера ушей. Даже чтение и то помогало мне вытеснить давящую изнутри пустоту, заполняя ее беззвучными репликами и мыслями героев книг.       Я боялась тишины, потому что стоило мне в ней оказаться, как неминуемо поднималось горькое чувство, что все идет неправильно, что я должна быть не здесь, безмолвный шепот души получал в тишине свободу, мучая меня и доводя до исступления, а порой и беспроглядного отчаяния. Я не знала, кто я есть, от этого не могла и поладить с другими. Боялась людей, поскольку общение и связь могут выстроиться лишь между двумя личностями, хоть как-то себя осознающими. А я всегда ощущала себя как…прорезь в мире. Пустое место, которое люди хоть и видят, но не могут почувствовать. Для низ меня словно бы и вовсе нет. Возможно, это связано с тем, что я привыкла отражать желания окружающих людей и так не научилась понимать собственные стремления и потребности.       Понимать себя.       Я невольно отступила на шаг, когда заметила показавшуюся вдалеке неясную фигуру направляющегося к дому человека. Только когда он приблизился, я узнала в нем Бориса, одетого уже не так вычурно, как в нашу первую встречу, в простые выцветшие джинсы и тонкий антрацитово-бирюзовый джемпер. В руках мужчина нес объемный сверток, держа его, как мне показалось, бережно и очень осторожно, точно там был кто-то живой. Недоуменно нахмурившись, я покачала головой и направилась в парадную залу, надеясь перехватить Бориса, пока тот опять куда-нибудь не испарился. Когда я вышла из мрачного коридора в слабоосвещенную едва проникающими сквозь плотные шторы лучами дневного солнца парадную, Дракула уже направлялся к лестнице, однако возле ее он остановился, замерев на мгновение и, словно обдумывая что-то, а после свернул в ведущий, как мне помнилось, к трапезной и закрытой комнате коридор.       – Борис… – я коснулась его локтя и мужчина резко обернулся, полоснув меня холодным взглядом. Замявшись, я кашлянула в поднесенную к губам руку и хотела продолжить, судорожно соображая, что именно мне сейчас стоит сказать, как Дракула, фыркнул и вновь стремительно двинулся дальше по коридору. Возле закрытой двери слева от нас, он остановился и, одной рукой придерживая явно увесистый сверток, второй вытащил из заднего кармана джинс ключ и вставил тот в тронутую напылением ржавчины замочную скважину, после несколько раз повернув его. Отворив массивную створку, он шагнул внутрь темной комнаты. Чуть дрогнувшим полушепотом сорвался с моих враз пересохших губ вопрос. – Борис, можно мне с тобой?       – Нет, – отрывисто бросил мужчина, раздраженно захлопывая дверь.       Простояв еще с полминуты, оторопело глядя на закрытую створку, я медленно отступила и, почти не дыша, вернулась в залу. Только оказавшись возле лестницы, шумно выдохнула, ощущая, как зажгло от напряжения легкие и мышцы груди. Постоянные перемены в настроении Бориса каждый раз неизбежно пугают меня, заставляя постепенно все же склоняться больше к версии не потерявшегося в жизни, одинокого человека, а обычного сумасшедшего. В общем-то, для многих я сама покажусь несколько умалишенной со своим желанием остаться здесь. Хм, раньше я никогда не строила планов на будущее, у меня не было мечты, цели или тайных желаний, поэтому моя сестра казалась мне странной и… ненормальной. Но живая и активная, полная амбиций и стремлений она считала ненормальной и странной меня.       Зачастую мы не принимаем тех, кто хоть чем-то отличается от нас. Поднявшись по лестнице, я направилась в комнату, надеясь, что к вечеру настроение Бориса улучшится. Однако отвлечься на найденную в одном из отделений шкафа потрепанную книжицу, в незамысловатый и воздушный сюжет которой я даже и не старалась вникнуть, мне не удалось, поэтому спустя немного времени я вновь спустилась на кухню за чаем. Вода как раз закипела, когда в проеме двери показался Борис; невыразимо уставший, в очках и припорошенной какой-то белой то ли пылью, то ли известью рубашке с закатанными по локоть рукавами. С тяжелым вздохом опустившись на стул, он снял очки, положив те рядом на шероховатую поверхность стола, и негромко обратился ко мне, с даже показавшейся мне в голосе мягкостью:       – Завари и мне. Черный. Покрепче, – он расслабленно прикрыл глаза.       Достав еще одну кружку, темно-синюю, которой традиционно пользовался Дракула, я бросила в нее горсть заварки и, залив ее кипятком, накрыла треснутым блюдцем, дабы чай лучше настоялся, не растеряв терпкого аромата. Борис по-прежнему не шевелился, приглушенно посапывая, прислонясь к спинке стула. Чем, интересно, он был занят там? И чем вообще заполняет томительно проходящие в этом доме дни? Но сейчас я так и не решаюсь задать ему эти вопросы, лишь молча поставив на стол чашки, села напротив, не поднимая на мужчину взгляда. Еще некоторое время Борис не открывал глаз и совершенно не замечал мое присутствие, а когда я в очередной раз бросила на него беглый взгляд, поняла, что мужчина внимательно смотрит на меня. Стушевавшись, я склонилась над кружкой с еще горячим чаем, старательно делая вид, что меня все это не волнует.       – Твоя сестра вернулась домой.       Я подавилась чаем, сипло закашлявшись, а Борис только фыркнул на мою реакцию.       – Еще с ней отправилась женщина.       – Корнелия, вероятно, – ошарашенно прошептала, не ожидая, что Борис затронет эту тему. Но если он говорит правду и с сестрой действительно поехала Корнелия, то, быть может, я смогу теперь хотя бы чуть-чуть, но расслабиться, перестав волноваться за судьбу Ками. Сейчас о ней есть кому позаботиться. К тому же, Корнелия сможет куда лучше объяснить, что произошло, отталкиваясь вдобавок от письма Бориса. Посмотрев на мужчину, я постаралась стереть тревогу с лица и улыбнулась. – Спасибо, что сказал мне.       Дракула кивнул и, поднеся кружку к губам, сделал глоток.       – Амели, – после начал он.       – Если хочешь, – вдруг сказала я, прервав его, – можешь звать меня Лия.       – Лия? – переспросил Борис, невозмутимо приподняв бровь.       – Мама хотела назвать меня Амелия, но вышла ошибка и меня записали как Амели, однако в семье меня зачастую называли по сокращению первого имени – Лия. Да и подруга по обыкновению обращалась ко мне так же, собственно, как и наставник, который полным именем называл меня лишь в исключительных случаях.       – Наставник? – сделал новый глоток Борис.       – Да, – стараясь, чтобы голос звучал непринужденно и естественно, пояснила я. – У меня был наставник по айкидо, в секцию к которому я хожу с подросткового возраста. Ходила… Дориан старше меня на двенадцать лет, но мы хорошо ладили. Эм, Борис, – я, наконец-то, решилась, – мог бы ты показать мне свой дом? Если только ты, конечно же, не против. Просто, раз уж я останусь здесь, мне бы хотелось узнать тебя лучше.       Мужчина лениво пожал плечами и поднялся, направляясь к двери. Растерявшись на считанные мгновения, я вскочила следом, догнав его уже в коридоре. Борис прошел мимо занавешенной двери, а, через пару метров остановившись, отодвинул полы тяжелого гобелена, приоткрывая вход в коридор, о котором я не знала. Пропустив меня вперед, он сразу же обогнал меня и, вытащив из кармана огниво, снял со стены подсвечник. Когда слабое пламя разгорелось ярко и взволновано, он прошел вперед, бросив только, что слева находится гардеробная, в которой когда-то раздевались гости их дома.       Мы дошли до конца коридора, где Борис свернул влево и, пройдя еще немного вперед, непринужденно толкнул рукой толстые створки дверей, точно они были не из крепкого дерева, а из невесомого картона. Внутри оказалось просторная и очень холодная зала, по размерам едва ли уступающая уже виденной мною трапезной. Блеклый свет пламени почти не освещал столь громоздкое помещение, отчего потолок терялся где-то в густой темноте, затаившейся под сводом, точно поджидающий жертву хищник. Будто из невесомости или разрыва между мирами свисали массивные, но все же прекрасные и изящные люстры, во множестве ниспадающих хрустальных слез которых играли отблески огонька свечи в руках Бориса. Сквозь щели в стенах и окнах в залу с пронизывающим до дрожи в ногах гулом врывался ветер, подобно глухим стонам заточенных между камней неровной кладки душ. От этого воя обитель Дракулы казалась живым и мыслящим существом.       Борис негромко что-то рассказывал об этом месте, но половину из его слов я упустила, захваченная восхищением от царившего покоя в бальном зале, некогда вероятно полнящимся жизнью и светом множества огней, веселым смехом, плавной музыкой и танцами. Развернувшись, Дракула вышел из зала и, придержав для меня дверь, небрежно захлопнул ту, после направляясь обратно, а когда мы вышли в уже знакомый мне коридор, я собралась поинтересоваться, что находится за дверью, прикрытой гобеленом, как мужчина сам направился к ней. Толкнув незапертую дверь, он прошел в узкий коридор, в конце которого остановился и указал на шторы по обе стороны от него, объяснив, что там находятся ответвления, где хранится вино, а раньше были развешаны охотничьи трофеи его отца. Я спросила про дверь за его спиной, но Борис лишь коротко бросил, что это чулан.       – А как же пыточная? – все же вырвалось и меня мгновенно обдало влажным холодом.       – Пыточная? – нахмурился Дракула, а я ощутила, как кожа на руках покрылась мурашками. – Ее не использовали со времен молодости моего деда.       Больше не возвращаясь к этой теме, Борис пошел дальше, кивком говоря мне следовать за ним. Мужчина пересек главную залу, направляясь к трапезной. При свете, проникающем с улицы и исходящим от робкого пламени свечи, комната уже не показалась мне такой большой и мрачной, как в первый раз. Длинный прямой стол, порытой выцветшей, запыленной скатертью, оленьи рога, вывешенные в ряд на стене, возле чучела навеки замеревшей в прыжке белки. За столом виднелся массивный камин, украшенный вырезанным на нем гербом; чуть поодаль на стене висела широкая картина, изображавшая очаровательный, незамысловатый пейзаж залитой солнцем поляны и леса. Рядом с окном возвышалась витая кованая подставка с клеткой, оплетенной высохшими лозами вьюна. Вероятно, когда-то там жили птицы, вроде амадинов или канареек, наполняя тишины трапезной переливами своих звонких трелей. Но теперь же здесь все было мертво. Я приблизилась к каминной полке и коснулась пальцами засохших бутонов, тут же осыпавшихся на грубый камень невесомой пылью.       – Единство душ – есть высшее благо.       Поймав недоуменный взгляд Бориса, я улыбнулась и пояснила:       – Это значение чабреца, – взглядом указала на мертвые веточки в вазе, – по селаму, языку цветов, которым пользовались в турецких гаремах. В Европу он был введен шведским королем Карлом XII и после, основываясь на нем, было составлено множество трактатов, как правильно выразить все пласты человеческих чувств сочетанием цветов в букете. К сожалению, большая часть языка селам была утеряна… Во многом смысл цветку придает не только его значение, но и масса других мелочей, вроде убраны шипы или нет, бутоны это или распустившийся цветок, а так же наклон руки, когда он был подарен.       – Интересно, – уголки губ Бориса дрогнули в усмешке, – не задумывался над этим.       – Во многом язык цветов уже утратил свое первоначальное предназначение и смысл, перейдя в разряд забав и веселья, которыми развлекаются на досуге, когда заняться нечем. Раньше же на языке цветов действительно разговаривали, а не просто баловались этим знанием. Он помогал донести до других то, что было сложно или нельзя произнести вслух. Во многом я говорю не о робких любовных посланиях, а о предупреждениях, коими предостерегали своих потенциальных врагов феодалы и правители, что во многом позволяло избежать кровавых и бессмысленных боен.       – Чем ты занималась до того, как приехала в Румынию?       – Я работала в цветочном магазине, который моей подруге помогли открыть родители, и она позвала меня помогать ей. Правда, Эф куда лучше меня разбирается в названиях растений и правилах ухода за ними, а мне намного ближе их значения и варианты сочетаний. Преимущественно именно я составляла все букеты.       – А сама ты какие цветы любишь?       – Ромашки, – подойдя к широкому, во всю стену окну, ответила я. – Недоверчивость.       – Что ж, – усмехнулся Дракула, – ромашек здесь уйма летом растет.       На втором этаже Борис свернул в коридор к его комнате, но направился не к ней, а к помещению, куда я так тогда заглянуть и не посмела. Дверь оказалась так же не заперта, а по другую ее сторону передо мной предстала библиотека: небольшой зал с множеством полочек по стенам, заполненных разнообразными томами; ближе к окну лежит круглый серо-голубой ковер, на котором расположен невысокий прямоугольный столик и два кресла рядом. В правом углу возле противоположной к нам стене был устроен зимний сад, который к моему глубокому удивлению был живым и пышно растущим; самые высокие ветки мягко касались потолка. Пожалуй, это единственное живое, что за все время я видела в застывшем мраке дома Бориса.       Бросив пару слов о библиотеке и том, что я могу брать здесь любые книги, Дракула вернулся в коридор и, минуя свои покои, свернул в коридор с софой и статуэткой. Попутно объясняя, что картины эти были подарены дальним родственником и этот хлам давно пора выбросить. Я лишь отстраненно кивнула, думая об этом доме, неизменно погруженном в леденящий полумрак.       Здесь много комнат, но почти все давно пустуют, и лишь слои пыли покрывают когда-то изысканную мебель. Бывают такие дома, в которых жизнь, точно ушла из них. Там мрачно и пустынно, а пронизывающий холод, будто из другого мира, но здесь… совсем жутко. Кажется, жизнь еще теплится, но ее окутала пыль и вязкие нити паутины. Она дышит, но все чувства медленно угасают; теряется связь с реальностью, а боль уже не ощущается. Жизнь в сознании, видит, дышит, понимает, но уже почти не существует. Дом – отражение живущего в нем человека. И это место, как мне кажется, очень точно отражает состояние Бориса. Его заледененную душу, погребенную под глыбами неподъемных осколков воспоминаний, еще теплящуюся надеждой, но придавленную тяжестью носимой все эти годы болью в сердце. Бросив взгляд на статуэтку, я полушепотом обратилась к Борису.       – Что здесь написано?       Повисло холодное молчание, прежде чем мужчина все же ответил.       – Держите подбородок поднятым, а голову высоко*, – глухо произнес он, не сводя глубокого взгляда с вырезанных на бронзе слов. – Отец говорил, что как-то услышал эту фразу. Он часто повторял ее, похлопыванием двух пальцев снизу поднимая мой подбородок. Он говорил, что нужно всегда смотреть вперед решительно и прямо, не склоняясь под тяжестью тоски и гнетом чужого осуждения. Быть сильным и ни при каких обстоятельствах не терять себя.       Я хотела ответить, как за поворотом коридора что-то с гулким грохотом упало.