Новый пантеон

«Был непроглядный мрак, а теперь всё сумрачно-жёлтое. Пространство кажется прозрачным, но при этом реальным. Где я? Что это за место? Божечки-кошечки, почему здесь такой приглушённый свет?» Она не ощущала ни рук, ни ног, вообще себя не чуяла. Единственным источником информации были глаза. Они улавливали мутную картинку в тусклом освещении больничных стен. Лин медленно, очень медленно соображала. «Значит, кромешная тьма, из которой я вынырнула, прямо как будто включилось, и была тем безвременьем и отсутствием пространства, которое наступает, когда мы не живём? Все миллиарды лет до рождения и после смерти и вся Вселенная лично для меня – сжатое в абсолютную черноту ничто. Может, каждый человек до и после жизни – маленькая чёрная дыра? Жутковатое открытие... Уфф, спасибо, память никуда не делась. Сознание просто выключилось, я ничего не почувствовала... А сколько времени прошло?» Она скосила глаза на высоченное окно, занимавшее полстены: за двойными стёклами шёл снег, была ночь или очень поздний вечер. Ближе к ней, на грани зоны видимости стояли две женщины в медицинских халатах. – Доктор, я буду жить? – спросила Лин; фраза из анекдота должна была рассмешить, но прозвучала странно, неуместно, чужеродно. – Да что вы такое говорите?! – возмутилась одна из женщин; до этого она слегка нависала над кроватью (так над результатами важных лабораторных исследований склоняются учёные и заинтересованные лица), неудачная шутка заставила её качнуться назад. – Мы столько усилий приложили, а вы... Шумным выдохом продемонстрировав недовольство, женщина выскочила из палаты. Другая уставилась на Лин. – Ничего не болит? Теперь, когда вопрос прозвучал, Лин ощутила, что всю её потряхивало, словно она перенесла невероятное физическое напряжение и еле справилась с нагрузкой. Это оказалось хуже боли: тело ныло, из него хотелось выпрыгнуть. – Что-то мне плохо, – призналась Лин. Дверь приоткрылась, заглянул доктор: светло-синий халат, физиономия украшена аккуратно подстриженной клиновидной бородкой, внимательно-усталые карие глаза избегают взгляда на пациентку. Он шагнул в палату одной ногой и замер на пару секунд, чтобы назначить дозу обезболивающего. У Лин не нашлось сил обрадоваться знакомому человеку. Доктор исчез так же быстро, как и появился. – Я сделаю укол, а вы поспите, – предложение сопровождалось действиями; не то, чтобы Лин спрашивали, скорее, её ставили в известность, но это было даже к лучшему. С облегчением приняв помощь, Лин перетерпела укол и вскоре отрубилась. Проспала до утра. Утром за окном всё выглядело равномерно белым. В палате в цвет снега были окрашены потолок и стены, причём стены — ровно до середины, дальше шёл отвратительный цвет крем-брюле, но отвратительным он бы показался Лин раньше, а сейчас она с умилением оглядывала ничем не декорированные поверхности и радовалась тому, что она жива и может смотреть. Смотреть, дышать, шевелить пальцами, хоть это и больно из-за «бабочки»-иглы, воткнутой в тыльную сторону правой кисти. «Сосредоточимся на позитиве, – Лин с усилием отвлеклась от неприятных ощущений. – И что ж, что много белого, белый свет лучше кромешной тьмы». Широкий солнечный луч на секунду осветил палату, обещая весну, и у Лин остро, до боли меж рёбер защемило от желания увидеть, услышать, обнять обновляющийся мир. «Важнее всего не думать о том, что в прошлом. Раз ничего не болит, значит, ничего и не болело! Я здорова», – она улыбнулась, уверенная, что улыбка потянет за собой хорошее настроение. Оно и вправду начало улучшаться. Повернув голову, девушка заметила родителей и своего лечащего врача. Того, с клиновидной бородкой. О, мама вернулась к своему натуральному цвету волос. Раньше они вместе красились по фану, без дочери мама забросила эксперименты, снова став тёмно-русой. Правда, корни отросли... И они были совсем седые. Бедная мамочка! Ужасно не хотелось, чтобы родители из-за неё страдали, но (и Лин мысленно проговорила это вполне чётко) ещё больше не хотелось, чтобы они обсуждали с ней её операцию, её состояние, а главное – её диагноз. Когда только началась история с регулярной головной болью, с маминым рвением провести дочь через всевозможные обследования, с бесстрастным лицом другого, пожилого доктора, который начал разговор с «вы, ради бога, не пугайтесь и, пожалуйста, сядьте»... Ещё тогда Лин бескомпромиссно заявила, что никакой диагноз слушать не будет, хоть лечиться и не откажется. «Знаю я это всё, – говорила она, – человек услышит плохое, накрутит себя, а потом от собственных переживаний скопытится. Я в эти игры не играю». Маме пришлось взять неделю отпуска и побыть в роли личной помощницы при совершеннолетней, на секундочку, дочери. Лин вдруг осознала: папа посреди дня не на работе. Историческое событие вообще-то (заметив её пристальный взгляд, папа проговорил беззвучно: «выходной»). Смешная мысль пришла ей в голову: если бы она проснулась после многолетней комы, то единственные сведения о внешнем мире у неё были бы – «выходной день на излёте зимы». – Зима очень тяжёлая была, все центры реабилитации переполнены, вы вот что... Вставайте в очередь, но ни дня не ждите, купите путёвку в дом отдыха с оздоровительным профилем, а потом и по социальной поедете, – советовал доктор полушёпотом. Папа кивнул, показал на телефон и вышел. – Я родителям всё рассказал, – произнёс доктор громче, заметив, что Лин смотрит в их сторону. – Мне ничего говорить не надо! – Лин решила не изменять своей стратегии; в конце-концов, принцип «меньше знаешь, крепче спишь» отработан веками, она ничего нового не придумала; пока диагноз не прозвучал, чисто психологически легче выздороветь. Доктор вздохнул. Глупая и упрямая. – Скажите: «розовые таблетки пить утром, жёлтые – вечером, тогда-то ходить на процедуры, такой-то диеты придерживаться». Мне этого достаточно, – девушка попыталась переглядеть врача, но его отвлекла мама своим «не настаивайте, вы же видите, девочке тяжело». Папа очень вовремя вернулся. – Я договорился, в следующую субботу заезд. Дом отдыха как раз профильный. – Отличный тайминг, – похвалил доктор и вышел из палаты. – Зря вы так разоряетесь, я бы и без дома отдыха выздоровела. – Для тебя никаких денег не жалко, – с широкой улыбкой заявил папа, но увидел, как жена ткнула руки в боки, и сбавил обороты, – но мы ни в коем случае не будем ссориться из-за такой ерунды. Ты поедешь, и это не обсуждается. – Ты прости нас с папой, мы часто ругались в последнее время. – А это при чём? – не поняла Лин. – Ну... Пишут же, что ссоры негативно влияют на здоровье, ты бы хоть один сайт открыла. Про связь семейного микроклимата с твоей болезнью почитала бы. – Ма-а-ам! Чего ты скам всякий читаешь, да ещё и веришь, – она даже голос повысила, совсем чуть-чуть. – Отношения выяснять можно и нужно как раз. При любом спорном моменте. Это сохраняет семью. А молчать и копить в себе, значит – наращивать внутренние болячки. Психосоматика называется, не? – И чем ты лучше тех, кто пишет эти статьи, с такой-то полемикой? – Я хотя бы не вешаю вину на родственников. – Так, хватит, – папа обнял маму за талию и потянул к двери. – Телефон и планшет я зарядил, лежат в тумбочке. Звон-пиши. Мы ушли. Лин обидчиво надулась и попыталась сунуть руки под мышки, но подлая игла в кисти напомнила о себе. Послав воздушный поцелуй, родители вышли. Кое-как шевеля рукой с «бабочкой», Линия достала планшет, открыла историю запросов, сходила по всем ссылкам и везде написала, что она думает «об этих ваших изысканиях про микроклимат в семье». Получила тонны хейта и расстроилась. Особенно задели комменты о том, что она понятия не имеет, как чувствуют себя люди реально заболевшие, прошедшие операцию и терапию после. Умалчивая о личном опыте, Лин ответила каждому. Это заняло весь день, весь вечер и половину ночи. Утром её еле добудились; как сказала медсестра родителям по телефону: «Забирайте скорей, она сбивает себе режим». И её действительно забрали. В пятницу. С переутомлением, погибшим боевым настроем, синяками под глазами и полным нежеланием куда-либо ехать. Однако ехать пришлось, причём в шесть утра, потому что потом – пробки. Дом отдыха стоял на берегу Оки, далеко от трассы и населённых пунктов; местечко было самым живописным, здесь любили отдыхать деятели искусств, поэтому библиотека и кухня держали высшую марку; после реновации в нём появились фитнес-зал, джакузи и соляная комната. Но Лин это не интересовало. Её съедали мысли о том, что родители вернулись к менторскому тону, от которого она с боями избавилась лет пять-шесть назад; она ведь не беспомощная, не маленькая, просто хочет соблюдать гигиену мыслей и не думать о плохом! – Я тут надолго? Мне вообще-то на учёбу надо, – Лин старалась как можно скептичнее смотреть по сторонам, но сил хватало лишь на то, чтобы не спотыкаться. – Доктор сказал, к учёбе приступать не раньше сентября, – отвечал папа извиняющимся тоном. – Отдыхай и набирайся сил, здесь отлично кормят, свежий воздух круглый год. Единственный минус – плохо ловит вайфай. Ну, давай, не грусти, посвисти. Проводив ко входу с колоннами, он крепко обнял дочь, чмокнул в щёку и побежал к машине, которую бросил под знаком «парковка запрещена». ___ Старинное каменное здание с библиотекой и конференц-залом было под завязку набито пенсионерами. Зимой это оно единственным жилым помещением и соединялось длинными стеклянными галереями со служебными флигелями: в правом располагалась столовая, в левом – медицинский центр, мини-бассейн и прочие радости. Напротив входа с колонными был выход через оранжерею, где всю зиму поддерживался тропический климат и порхали экзотические бабочки. Всюду слонялись люди. Администратор, сонный после ночной смены, но доброжелательный и милый, поселил Линию в одном из пустующих летних домиков. Лично проводил к нему и проследил за подключением обогревателей в спальне, кабинете, ванной и даже на веранде. Не осмотревшись, не расспросив о распорядке дня и процедурах, которые наверняка были оплачены, Лин кратко поблагодарила и заперлась одна в сыроватом холодном домике. Ничего не хотелось делать, навалилась слабость. Лин пропустила и завтрак, и обед, и ужин. Если бы не звонки подруг, она бы вообще не разлепляла ни рот, ни глаза. Но подруги звонили, требовали включения, хвалили её бледный лик – поддерживали как могли. Не помогало: не прибавляло ни бодрости, ни желания шевелиться. Лин говорила с ними и снова отрубалась. Под утро ей приснилась собака: улыбчивый светленький ретривер сидел у кровати и чего-то ждал; возможно, того, чтобы Лин поднялась и выпустила его на улицу; когда она так сделала, пёс пошёл по расчищенной широкой дорожки и через каждые два шага оглядывался; она пошла за ним в ночнушке, а привёл он её к столовой; «надо вернуться и привести себя в порядок, а потом уже заходить», подумала Лин и проснулась. Никакой собаки рядом не было; солнечные лучи бились с занавесками за право создавать в комнате освещение. Бодрости было достаточно, чтобы причесаться-умыться и открыть входную дверь. Расчищенная дорожка из её сна вела между деревьями к невысокому зданию. Лин оделась и отправилась в столовую. Завтрак был вкусным и сытным, но Лин так устала жевать, что вернулась к себе и прикорнула поверх покрывала, – собака приснилась опять. Теперь она сидела на дорожке и, вывалив язык, ждала. «Сейчас-сейчас», – заверила девушка, проснулась и посмотрела на часы. Время обеда. Больше приёмов пищи Лин не пропускала и собака с тех пор не снилась. Чувствуя себя намного бодрее, Лин пересказала подругам сны, умилив впечатлительных и впечатлив суеверных. Саму девушку забавляло заботливое подсознательное, выбравшее образ пса для вытаскивания себя из ямы. Хотелось отметить, отблагодарить это действием, и нужно было что-то символическое. Во время ужина Лин завернула кусочек мяса в салфетку. Идя к своему домику, оставила посередине дорожки угощение, а наутро не обнаружила его. Зато в столовой повариха, раздававшая кашу, неодобрительно посмотрела на Лин и попросила: – Пожалуйста, не подкармливайте лисиц. – Здесь есть лисица? – Лин обрадовалась. – Это она забрала мясо? – Мясо убрал дворник, не надо прикармливать диких животных. Как ни хотелось Лин подружиться с лисицей, пришлось эту идею оставить. После завтрака подруги снова звонили и снова подбадривали на все лады. Говорили, что волосы отрастут, что есть фэнси парики, что в тренде бриться наголо. Но Лин особо и не переживала по поводу утраты волос: голова-то была на месте! И надо было эту голову чем-то занять, пока она не вернулась к удручающим мыслям. Лин поплелась в библиотеку в надежде, что там ловит сеть, и можно будет что-нибудь почитать он-лайн. В домике соединение было странным: почта пролезала, на прочем загрузка нещадно висла; звонки тоже проходили, но видео-чат либо картинку показывал, либо звук давал. В библиотеке сеть пропала вообще. – В наличии советские издания и новинки. Поступила биографическая серия о поэтах Серебряного века, – библиотекарша подкралась со спины, но не испугала, а выбесила; чего ей не сиделось за стойкой, спрашивается. Глядя на её хитроватую улыбку, Лин подумала, что где-то по пути выронила олимпийское спокойствие, и библиотечная старушка её раздражает. – Если это не автобиография, не вижу смысла. Разве стихи не выражают то, что человек хотел оставить после себя? – ответила Лин. – Чтение – это образование. Чтобы понять чью-то поэзию, надо быть начитанной, – назидательно проговорила библиотекарша. – Вы знаете, как раньше учили в гимназиях? Там преподавали древнегреческий и латынь. – Биография не про стихи. Человек не может прожить, не напоров дичи, и мне совершенно не хочется читать про чьи-то ошибки и заблуждения. Это сплетни. – Не сплетни, – мяукнула библиотекарша, – под этим предлогом вы просто отказываетесь расширять кругозор. Как вы поймёте, почему родилось то или иное стихотворение, если не знаете, в какой обстановке оно создавалось, чем жил и дышал поэт. Или поэтесса. Лин хотелось возразить, что расширять кругозор и лезть в дебри чужой жизни – разные вещи, но она вдруг так устала... Еле доплетясь до стойки администратора, завалилась на широченный кожаный диван, поставленный для самых уставших отдыхающих. – Три сеанса физиотерапии, – прозвучало сверху. «О-о-о, – мысленно простонала Лин, – таблеточки! Розовые. Жёлтые. И процедуры. Которые папа наверняка уже оплатил». – Вы строите такое лицо, потому что понимаете, что я к вам обращаюсь? Это, без сомнения, говорил администратор, и говорил ей, Линии. Он уже не был милым и дружелюбным. Он нависал над ней, как медсестра в первый день после операции, и хмурился. От этого он выглядел не на «пятьдесят с лоском», а на сто пятьдесят, проведённых в преисподней. – И что вы мне сделаете? Я физически не могу никуда дойти. – Давайте договоримся, вы будете посещать медицинское крыло, а я вам за это – роутер. Лин пригляделась к администратору: на очень усталого ангела похож, да. Расценив её кивок как согласие, он подцепил Лин под локоть и отвёл в оранжерею. Усадил в кресло с подушками. Выдал плед. – Сначала процедуры, потом – «волшебный коробок». «Старый чёрт», – мысленно огрызнувшись, Лин. Но после отдыха в оранжерее и обеда ей начало казаться, что она вытянет обязаловку с терапией. Вечером она посетила иглотерапевта. Поругалась с медсестрой по поводу своей необязательности, поругалась с ведущим терапевтом по поводу утренней зарядки. Пошла на ужин и там умудрилась поругаться с соседкой по столу, которой показалось что Лин «мало кушает». Во тьме и печали она притащилась к домику, вынесла на веранду плед и подушку, свила гнездо, уселась и загрустила. Почему она со всеми ссорится? Неужели настолько неуживчивый и склочный характер? Ладно, не со всеми, подруги-то её терпят, это со старшими не клеится. И опять же, не с каждым подряд, а тем, кто пытается «довоспитать» её. Лин хмыкнула, так им и надо. Пусть живут обруганные. А ей из угла будет доверчиво пиликать маленький роутер, и она сможет всю ночь читать любимые форумы. Ближе к девяти вечера её разбудил стуком в окно администратор. Хоть он и установил роутер, Лин поругалась с ним. Просто для ровного счёта. Ни читать, ни залипать на фильмы больше не хотелось. Лин переползла в кровать, легла навзничь, вслух сказала: «Я не сдалась, не сдохла, не свернулась. А что же делать? Спать не хочется, сил ни на что нет». Лин решила петь. Когда она была маленькой, страх темноты побеждала колыбельными. Сама себе их пела, и страшно не было. Лин знала много, очень много колыбельных, все песни группы «Браво», почти все хиты Zaz, а благодаря маме и шлягеры Джо Дассена. Их она и пела до часу ночи, а потом счастливая заснула. И утром проснулась бодрая. ___ В жизни что-то кардинально изменилось. Лин пела в душе, пела на улице. От пения она не уставала, так ей хватало сил пережить день и ни разу не провалиться в дрёму, не испытать головокружения или слабости. Ограничиваться французским шансоном не хотелось, Лин решила выучить второй язык, скачала приложение и к дейликам вроде физиотерапии прибавила зазубривание новых слов и правил. Это было весело! Подруги нахваливали каждое её решение, особенно – походы «к ёжикам». Но их нашлось чем удивить. В одно солнечное и окончательно весеннее утро Лин рассказала, что поёт в прямом эфире. У неё свой канал! Мнения разделились: практичные критиковали неудачный выбор времени открытия («и денег меньше поднимешь, и просмотров не наберёшь»), позитивно мыслящие одобряли идею петь на публику (но они всегда одобряли). Поэтому Лин ни к кому прислушиваться не стала, а добавила в репертуар новые песни и шпарила марафонскими дистанциями, один раз эфир длился всю ночь! И тогда на неё вышли две интересные личности. Ники у них были странные: у одной – сплошь цифры, у другого – набор согласных букв. Эти двое были явно между собой знакомы и писали так: – Привет – – Офигенски поёшь – – Не думала участвовать в челлендже? – – Есть танцы-нон-стоп, а скоро будет пение-нон-стоп – – Было дело: компания машину выставила, кто дольше целовал капот, тот её и получил – – Один парень двое суток продержался... Лин перестала петь и набрала в чате: – Я не смогу... Ответ прилетел мгновенно: – В первом туре такого условия не будет – – Аха-ха, не обращай внимания, она вечно что-нибудь сказанёт – – Чего такое-то? Умный. Я хотела сказать: целоваться не надо, ты пой – – А мы будем подгонять программу, какие туры впереди, сколько по времени, если тематические – – Подберём, мы уже поняли твой диапазон, найдём подходящие – – До финала дойдёшь – приз миллион! Линия до этого момента смеялась, читая их зазывные реплики, но мысль выиграть миллион и отдать родителям в возмещение трат победила скепсис. – Давайте, – сказала она. Двое живчиков сразу скинули линк на новый канал, который назывался так же, как у неё, но через слэш имел пометку «миллион». В личку отправили ссылку на сайт челленджа, расписание отборочных туров. Расспросили про свободное время и любимые песни. Она в ответ закинула удочку, кто они такие, как зовут, чем занимаются, но получила шутливые и уклончивые ответы. Открыв статистику, увидела двух зрителей из Канады – хоть что-то. Челлендж был официальный, имел много солидных спонсоров. В условиях (а Лин всегда читала условия что договоров, что конкурсов) говорилось, что деньги получать надо лично, с паспортом; к участию допускались совершеннолетние граждане РФ. Это исключало мошенничество со стороны буковок и циферок. Лин понимала, что они будут иметь профит с канала, но надо дать людям заработать, они ведь – группа поддержки! И впряглась эта группа серьёзно: для каждой песни ей скидывали слова с нотами и просто текст; мониторили других участников, подглядывали их фишки и приносили Лин. Настал последний день в доме отдыха, Лин боялась, что её перенаправят в государственный центр реабилитации, где петь она не сможет, но этого не произошло, она просто отправилась домой. Тогда же цифры и буковки сообщили: – Всех непрофессионалов выбили – – Держись, ща мясо пойдёт – – Ты, главн дело, не сфальшивь, и до финала дотянем – – Я тоже непрофессионал, – не удержалась от комментария Лин. – Не скажи: у тебя команда! С этим не поспорить, команда у неё была сильная. Но и условия ужесточились. Раньше было достаточно спеть пять-шесть песен чисто и не запнуться в словах, теперь туры длились по несколько часов, иногда приходилось петь дуэтом или с кем-то по очереди. Иногда – в другой тональности или а капелла. Иногда – подхватывать за другими незнакомые песни (промедление больше секунды выбивало из числа конкурсантов, но команда всегда выручала). Лин уже не чувствовала себя бодрой, вернулись головокружения. Пение утомляло, особенно когда затягивалось до вечера. Родители были резко против, мама один раз вошла к ней в комнату посреди стрима и отказалась выходить, бурно жестикулируя и беззвучно требуя всё немедленно прекратить. На следующее утро буквы и циферки скинули адрес. – Это недалеко от тебя. Следующий тур проводим в студии – – Звукоизоляция, никто не потревожит – – Приглушённый свет – Лин перебила: – Про свет потом. Кто будет платить за студию? – Не переживай – – Эти деньги уже отбились, мы рассказали жалостливую истрию – – Не слушай её, она дурочка у нас – Лин догадывалась, что эти двое могли наплести что угодно, чтобы собрать пожертвования, и не сомневалась, что: – Вы и ставки принимаете? – Тебе не надо думать об этом – – Мы всегда ставим на тебя! Не, ну а что? – – Ты – наш приоритет, ставки – это мелочи. Сколько заработали, столько и просадили. Оставалось принимать их такими, какими они были: прохиндеями, но прохиндеями полезными. Лин с тех пор пела в студии, и дорога туда-обратно, несколько часов там и напряжение, что застревало в горле горькой пилюлей, изматывали её и давили лямкой бурлака. Она тащила эту лямку не ради денег, а ради родителей – миллион их порадует. Голова кружилась постоянно, бывали моменты, когда она пела, но при этом находилась в полусознательном состоянии. Выныривая из него, видела полутёмную студию, сетью собравшую гигантский улов людей; как бы со стороны – своё лицо под пустынным светом солнца-софита; по ту сторону монитора – циферки, буковки и участников действа так много, что всех и не запомнишь. Перебирала в голове песни, которые никто за неё не споёт и чувствовала липкий пот и прилипшую к лицу улыбку. Она чувствовала себя бесконечно одинокой, без поддержки подруг и любви родителей, одинокой настолько, что ни земля под ногами, ни космос вокруг земли не существовали. Одиночество сияло золотыми кругами перед глазами, цветными пятнами под закрытыми веками, звоном в ушах и фразой: «Перерыв дайте». Но команда не успевала выкроить и пяти секунд на отдых. Лин прошла в финал. Их оставалось шесть таких, упёртых мамонтов, не желавших вымирать и карабкавшихся вперёд на морально-волевых, ведь физических сил ни у кого не осталось. Последний перед финалом тур занял тринадцать часов. Лин не чувствовала собственного тела, но команда всё это время была с ней, её поддерживали, обеспечивали текстами, ни на секунду не отключались. – Как же мне с вами повезло, – Лин хотела сказать им что-то приятное, но комплимента получше не нашлось. – И за что вы мне такие, прекрасные? – За пятьсот тысяч, ты же с нами поделишься? Это было неожиданно, Лин не знала, как реагировать. – А как вы их получите? Вы же в Канаде. – Почему вдруг в Канаде? – – Мы рядом – – Ты не переживай, на финал настраивайся, о деньгах потом поговорим. Студия перед глазами начала расплываться. Лин без единой мысли в голове собралась, вызвала такси, приехала домой. Мама встретила её зеркальным отражением: такие же красные глаза от недосыпа и напряжения, такое же скорбное выражение лица. – Ты сутки не спала! Как так можно! Ты себя не щадишь. И нас. – Мам, я завтра отдыхаю, всё хорошо. Сяду на электричку, поеду в поле с ромашками. Буду петь только для себя. Мама проводила её взглядом и уткнулась лбом в мягкую обивку входной двери. Лин проспала до полудня. Аппетита не было, сил ползти на электричку – тоже. Но мама приготовила лёгкий завтрак, папа пообещал отвезти за город, только, чур, недалеко, потому что надо потом на работу заехать. И пошутил про бессмертного пони, как делал всегда, срываясь в воскресный день по делам. Стояла тёплая солнечная погода. Лин даже удивилась, что уже конец весны, она и не заметила, как прошёл май. Жаль, конечно, но всё ещё впереди! И она, открыв окно в машине, наслаждалась ветром и запахом трассы. А потом – застывшим плавленым воздухом и разнотравьем на маленькой полянке, которую они отыскали недалеко от дороги. Папа с ноутом засел на пассажирском сидении. Лин расшарила вайфай с телефона на комп и открыла свой старый акк, чтобы постримить чисто для себя. Подписчиков прибавилось на несколько порядков, но она на это не посмотрела. Лин искупала камеру в ромашках, потом повалилась в них сама и так, лёжа, начала петь. В личку пришло: «Не вздумай соскочить», – от циферок. Усмехнувшись, она между песнями сказала: – Тут спрашивают про марафон, буду ли я петь в финале. Это – завтра, сегодня я отдыхаю. Опять до острейшей боли меж рёбер захотелось не просто жить – летать, парить. Безветренный золотой день, невероятно яркое голубое небо, и она по-настоящему, впервые за неполные двадцать лет абсолютно счастлива. Ей казалось, что она поёт, но звук не шёл, она словно тонула, заваливаясь на бок и накрывая лицо камерой... «Чернота, чернота, кромешная тьма. Непроглядный мрак! Словно вокруг – абсолютное ничто. Хотя… пространство кажется плотным». Она пошарила ногой и ничего не ощутила. «Странное место без осязаемых очертаний. Ни пола, ни потолка! На чём я держусь?» И тем не менее, она без проблем стояла где-то посреди неопределённости, погружённой во тьму. Таращилась, жмурилась, трясла головой и снова озиралась. «Вот жуть! Темным-темно, но не пусто. Кто-то копошится. Совсем рядом, как будто перед глазами, – мысленно лепетала она, пугаясь всего, что вокруг шелестело и шепталось. – Божечки-кошечки, тут всё кишит какими-то тварями!» Метафизческий ветер уносил души к следующему рождению. Ей было страшно, хотелось сбежать, но куда?..