«Ай-ну-ну! Ай-ну-ну! Прогуляюсь я по дну Ай-ну-ну! Ай-ну-ну! С Ньёрдом* дружбу заведу! Ай-ну-ну! Ай-ну-ну! За селедками нырну! Ай-ну-ну! Ай-ну-ну! Да авось не пропаду!»**
Лохматые хулиганы горланили на весь архипелаг, «Ай-ну-ну!» отдавалось эхом в лесу, а нырнуть за селедками были готовы все существа с ушами в радиусе десятка миль. Все драконы попрятались или разлетелись, а овцы и яки забились в углы своих загонов. Викинги праздновали победу. Это был пир на руинах – после нападения Драго Блудвиста на Олух одна половина деревни была обращена в развалины, а другая после целого дня упорного труда драконов и их наездников все еще была вморожена в огромные ледяные глыбы. Обломки хижин, которые не могли пригодиться в ремонте, были сложены в несколько больших костров, для безопасности обложенных льдом. Они освещали всю деревню, и Олух сверкал на глади моря, как полярная звезда на небе. Самый большой костер был напротив Большого зала, где расположились те, кто остался без крыши над головой. Именно там сейчас и шла самая большая гулянка за последние годы. Викинги праздновали и горевали. Праздновали победу и восхождение на трон нового вождя и горевали из-за утраты прежнего, провожая его и других погибших в Вальхаллу самыми лучшими песнями. Стучали кружками по столам, чокались и откалывали от ледяных громадин кусочки, чтобы бросить их в свои напитки. Виновник торжества сидел во главе пира на отцовском троне, устланном шкурами и украшенном рогами лося. Иккинг редко пил, да и то – в крайне малых количествах, но сегодня он позволил себе потерять контроль над собой и счет выпитых кружек, а беспокойные взгляды и замечания матери и Астрид он предпочел игнорировать. Своим примером он хотел показать племени Лохматых хулиганов, что можно расслабиться, ведь самые большие трудности позади, а предстоящие незначительны. К тому же в глубине души он хотел забыться в опьянении, но с каждой кружкой эля ему все отчетливее мерещились сапоги отца в костре, а горе и вина сильнее сдавливали грудь и не давали дышать. Не в силах больше смотреть на пугающий мираж, юный вождь закрыл глаза. Сейчас ему ужасно хотелось спать, хоровая разгульная песня никак не хотела выдавать свой смысл и казалась тарабарщиной, а смеющиеся, горюющие и танцующие викинги и их голоса теряли четкость. Песня про селедок превратилась во что-то невнятное и жуткое.«Ай-ну-ну! Ай-ну-ну! Я из-за тебя умру. Ай-ну-ну! Ай-ну-ну! С селедкой дружбу я нырну. Ай-ну-ну! Ай-ну-ну! В огне и крови утону. Ай-ну-ну! Ай-ну-ну! Авось со мной идет ко дну…»
Четверостишие звучало у Иккинга в ушах все громче и громче, заглушая куплеты песни. Вдруг все затихло, оборвавшись на «ай», эхом разнесшемся по залу. Иккинг распахнул глаза и увидел, как сапоги отца в костре зашевелились. Все вокруг замерло, затихло и погрузилось в полумрак. Из костра вышел отец с боевым топором в руке. Треск костра отступал на второй план, тяжелые шаги Стоика раздавались раскатами грома, а лезвие его топора оставляло на деревянном полу длинную царапину. Бывший вождь переступил порог Большого зала, и двери за ним захлопнулись с оглушительным грохотом, погружая все вокруг в окончательную темноту. Единственным источником света стали огненные, в буквальном смысле этого слова, борода и волосы призрака. Пламя лизало насквозь промокшую одежду, к которой пристало несколько длинных зеленых водорослей, отчего пространство вокруг начинал покрывать туманный ковер. В пьяных глазах Иккинга все выглядело расплывчатым, отчего он не сразу разглядел, что глазницы отца пусты, а не располагаются в тени, как ему показалось сначала. Юный вождь оцепенел. Вместо крика ужаса из груди вырвался лишь прерывистый выдох, ледяной и будто скользкий туман сковал тело. Низкий рокочущий голос Стоика был со всех сторон, заполняя пространство полностью, как газ. —Иккинг… — вздох колыхнул пламя бороды, лицо было каменно спокойным, но в голосе сквозили презрение и гнев, — ты чувствуешь вину? Юный вождь почувствовал, что слезы наворачиваются на глаза, но самый широкий жест, который он смог сделать – слабый кивок головой. Теплая капля скользнула по щеке. — И правильно! — взревел Стоик, с искаженным яростью лицом надвигаясь на сына, вжавшегося в спинку трона. В пустых глазницах полыхнул огонь, топор полетел в сторону и высек сноп щепок из грубого деревянного пола. Призрак схватил Иккинга за горло ледяной рукой и поднял его как пушинку, тот не мог сопротивляться и бессильно повис, лишь всхлипывая, как маленький мальчик, и хрипло бормоча невнятные извинения. Огненная борода опалила броню Иккинга и раскалила металлические пряжки на ней. — Прости… Прости… Я не мог ничего сделать… — в глазах темнело, а попытки вдохнуть не венчались успехом. Иккинг с трудом схватился за руку отца и та разжалась. Когда зрение вернулось, Стоик уже стоял спиной к сыну и вытаскивал топор из пола. Счастье снова дышать омрачило лишь жесткое приземление и следующие слова отца: — Ты мог. И я был бы жив… Ты разочаровал меня, – голос понизился и затих, а интонация стала грустной. Из темноты появились два бледных лица. Иккинг напряг зрение и разглядел, кому они принадлежат. Это были лица его матери и невесты. Они были бледными, а глаза пустыми. Валка обняла Стоика, а Астрид пошла в сторону Иккинга, как обычно покачивая бедрами. Она оперлась о подлокотник и с улыбкой вытерла слезы со щек Иккинга своими тонкими мертвецки холодными пальцами. — И нас ты не спасешь, — нежным голосом с наигранным сожалением пропела Хофферсон и, смеясь, принялась заплетать жениху очередную косичку. Из мрака внезапно появились столы с празднующими викингами. Все они смотрели в сторону Иккинга пустыми глазницами. — И нас тоже! — сказали они хором и тут же исчезли. Новому вождю и так было трудно дышать, а сейчас дыхание перехватило и вовсе. Все его тело содрогалось от сдерживаемых рыданий, он хотел закрыть лицо руками, но они вцепились в подлокотники и совершенно не слушались, а холодные пальцы Астрид то и дело касались лица. — Ты ведь это прекрасно знаешь, — пониженным дрожащим голосом, полным сожаления, сказала Валка, повернувшись к сыну, но все еще обнимая мужа. Его лицо было в тени, а борода и волосы потухли. Стоик склонился к жене, крепко прижимая ее к себе. Он тихонько напевал мотив их песни, и Валка гладила его по волосам. — Из-за тебя я снова его потеряла. Внезапно Валка рассыпалась в пыль прямо в объятьях любящего мужа. Пару мгновений тот стоял, глядя на ускользающий сквозь пальцы черный песок, а после резко опустил руки и повернулся к сыну. — Ты не достоин этого трона! — громогласно произнес Стоик и, взмахнув рукой, тоже рассыпался. Тут же трон под Иккингом пропал, он упал в холодный и скользкий туман и начал тонуть, Астрид сжимала его руку, но не помогала выбраться. Туман вокруг трепыхался со шлепающими звуками. Иккинг оглянулся и увидел, что тонет в огромном количестве селедок. — Астрид, помоги! Спаси меня, прошу, — молодой вождь изо всех сил вцепился в руку невесты. — Не могу, — со спокойной улыбкой ответила Хофферсон, — ведь ты не спас меня, Иккинг, — с этими словами она разжала руку и рассыпалась в пыль, но имя продолжало звучать. Оно повторялось снова и снова, все громче и громче. Холодное течение из селедок мотало молодого викинга из стороны в сторону и внезапно скинуло на что-то меховое. Распахнув глаза, Иккинг увидел обеспокоенные лица Астрид и Валки. — Иккинг, все хоро… — не дослушав невесту, вождь схватил ее за плечи и прижал к себе. — Астрид, мама, я обязательно вас спасу!.. Я докажу… Я больше никогда не буду пить!.. Астрид, я так сильно тебя люблю!.. что я достоин… Я заглажу вину, пап!.. И тебя, мам!.. Вы… Мы… больше никого не потеряем! Папа, прости... Мама... Я больше никогда не буду есть селедку!.. Вы не погибнете!.. — по лицу снова бежали слёзы, вызванные ураганом чувств и изрядным количеством алкоголя. Иккинг был рад видеть самых близких ему людей живыми и с глазами, но вина продолжала давить на плечи, хоть и не с такой силой, как во сне. Валка положила сыну руку на плечо. В её глазах тоже блестели слёзы, но в отличие от Иккинга она была трезва и оценивала ситуацию благоразумно. — Я тоже тебя люблю, и ты ни в чем не виноват, — Вина начинала исчезать, стало клонить в сон. — Ты же понимаешь, что Стоик погиб только из-за Драго... И... Он был счастливым человеком, кто бы что ни говорил, — Иккинг сгреб в охапку и мать и, плача, продолжил говорить что-то невнятное, но уже благодаря за поддержку Валку и Астрид, которые пытались выбраться из его хватки. Слова матери если не заставили вину исчезнуть, то хотя бы уменьшили её. Внезапно Иккинг разжал свои тиски и захрапел. — О! Молодой человек, — отчитывающим тоном начала Астрид, высвободившаяся из объятий, тем самым разбудив жениха. Она подняла с пола почти пустую кружку и заглянула внутрь, — кажется, на сегодня с вас хватит. Пора баиньки, — в ответ Иккинг лишь расплылся в широкой глупой улыбке и пробормотал что-то совсем невнятное. Он попытался встать, но ни одна конечность, настоящая или искусственная, не подчинялась своему хозяину, и Иккинг всем своим весом повалился на Астрид, отчего эль из кружки вылился на Валку и та охнула. — Нет! Не сейчас же! Так, все хватит с меня! — Астрид отшвырнула пустую кружку и положила руку засыпающего и бормочущего жениха себе на плечо. — Идем спать! — Что, уже в одной постели? — Как только возьмешь меня в жены! — попытки распустить руки были вознаграждены пощечиной. Ладонь Астрид была теплой и приятной, а опьянение притупило боль. В сознании снова всплыло воспоминание о призраке невесты, и Иккинг схватил ее голову и почти что прижал свой нос к ее щеке, чтобы проверить, на месте ли глаза. — Оу, фу! Убери от меня свое лицо! Валка, можете не беспокоиться, я сама его донесу. Кстати, такое с ним в первый раз, можете не волноваться... Фу! Иккинг, не дыши на меня! И убери руки, а то с утра я устрою тебе веселую жизнь с песнями и плясками, — Иккинг поднял бровь и вопросительно взглянул на Астрид. — С утра… То есть, ты ночуешь у меня? Но у меня дома только две кровати – для меня и для мамы, — начал ухмыляться Иккинг, чем и заработал очередную пощечину. Он сделал обиженный вид и почти перестал шевелить ногами, которые цеплялись за ступеньки. — Посплю в кресле, но только не с тобой! Боже, Иккинг, твое дыхание может повалить дракона!.. Шевели ногами, а то с утра... — Весёлая жизнь с песнями и плясками? — с детским восторгом воскликнул Иккинг. — Да, утром я буду петь, а ты плясать, потому что я буду метать в тебя ножи. Посмотрим, как у тебя это получится с больной головой. Давай-давай, не спи, ножками через порог ша-агай, — Иккинг уже не слушал, а спал. Астрид кое-как дотащила его до кровати, сняла верхнюю броню, которая мешала бы спать и укрыла одеялом. Хофферсон присела на край кровати и в полумраке всмотрелась в лицо жениха. Оно было озарено детской улыбкой, на щеках и под носом мягкий пушок был почти неразличим. Астрид провела рукой по непослушным волосам и вздохнула. От злости не осталось ни следа. Как, впрочем, и всегда, Астрид была обезоружена улыбкой Иккинга, который сейчас открыл глаза и, взяв изящную ладонь невесты в руку, стал ее целовать и лепетать что-то о том, что он очень её любит, никогда не бросит и обязательно спасёт, а та лишь сидела и улыбалась. Глубокая ночь. Догорели все костры, факелы и лучины. На острове тишина. Некоторые драконы вернулись в свои дома или загоны, кто-то решил ночевать в Большом зале, а кто-то в лесу. На небе собрались тучи, и на Олух посыпался град. Ледяные шарики шипели на углях, оставшихся от костра перед почти заснувшим Большим залом, из которого доносилась тягучая песня, стучали по ледяным махинам, скатывались с уцелевших крыш, под которыми ночевали уставшие отдыхать викинги, запутывались в шерсти овец и барабанили в стекла и стены дома вождя, где мирно спали четверо. В кровати мужа спала Валка. На её лице ещё блестели в полумраке влажные дорожки, оставленные слезами. В кровати Иккинга спали двое. Скинувшая броню Астрид лежала поверх одеял, уткнувшись носом в плечо Иккинга, который так и не отпустил её руку. На своем камне свернулся в колечко Беззубик. Тягучая песня дошла до финальной ноты и наступила тишина, нарушаемая лишь шелестом волн и глухим стуком града. Иккингу снилось что-то непонятное, но совершенно точно светлое и прекрасное, как и ожидаемое будущее.