Ангел для героя

      Всё началось из-за того, что Ирка боялась собственной квартиры. Ну, казалось бы, чего бояться, если живёшь в ней от самого рождения полных одиннадцать лет? Но когда воображение живое, а по ночам снятся таки-и-и-е сны, то вот как-то так само получается.       Сон был из тех кошмаров, про которые не сразу скажешь, что кошмар. Только сердце бешено колотится, желая выпрыгнуть из груди, а в голове одна мысль: «Этого не было, не было, не было!» Но убедить себя не очень получается, так всё похоже на взаправдашнюю жизнь.       Ирка нежится в родительской постели. Она всё ещё часто прибегает к папе с мамой по утрам, чтобы погреться между ними. Поболтать, посмеяться вместе, а то и вовсе «покататься-поваляться по маминой мясе», как говорит отец. Хотя Ирка уже большая. Но Иркина комната - длинная, темноватая, с обширным пространством за изголовьем кровати, - так неуютна. Особенно вечерами, если задремать или заиграться и не заметить, когда стемнеет. Тогда Ирка забивается на кровать с ногами и смотрит на стену, украшенную типовой репродукцией «Неизвестной» Крамского. А по стене, ходят загадочные тени, проплывают светящиеся пятна. А сама Неизвестная смотрит из полумрака холодными глазами. Возможно, она не желает девчонке ничего дурного, но от её взгляда нехорошо. Должно быть, всё дело в этом пространстве за головой, в окне, что находится там, рождая подспудное чувство незащищённости. В доме есть куда более удобная комната с окнами на юг. Но там шесть лет назад умерла бабушка. И с тех пор комната стоит нежилая. Ирка избегает бывать там по вечерам. А вот днём бабушкина комната становится ареной битв, сказочным городом. И вообще всем, чем пожелают Ирка и её лучшая подруга Мирка. С недавних пор там стали играть в мушкетёров.       Итак, Ирка дремлет в родительской постели. День будний, значит, дома никого. Июньское солнце льётся в окно, занавешенное жёлтыми шторами. И наступающий день от этого такой… золотой. Хороший, в общем, день. И дремлется хорошо, не надо вставать и бежать в школу… У кровати вдруг появляется человек. Мужчина средних лет в чёрном плаще и шляпе. Он стоит близко-близко, так что Ирка хорошо видит мелочи. Плащ красивый, в талию, с широким поясом. Плащ красивый, а мужчина – нет. Невзрачный мужичок с неприятным острым лицом, в дурацкой маленькой шляпе. Что он делает у неё дома? Мужчина наклоняется и что-то говорит, но Ирка с перепугу и разобрать-то не может. Потом он вдруг исчезает, а       Ирка просыпается с бешено колотящимся сердцем. Всё та же комната, всё то же солнце сквозь жёлтые шторы. Слава богу, сон!       Ирка встаёт и идёт на кухню. Надо бы заесть сладеньким весь этот кошмар. Вчера мама принесла килограмм соевых батончиков в цветных бумажках. Ирка – странный человек. Все любят шоколад, хотя шоколадные конфеты – дефицит, их хорошо если три штуки попадётся в новогоднем кульке. А Ирке нравятся соевые батончики, и совсем не нравится шоколад. Так вот, батончики в доме есть, лежат в кухонном шкафу. И кто-то уже с утра угощался – на столе скомканная бумажка. Ирка влезает в шкафчик, достаёт конфету, и вдруг краем глаза ловит движение в коридоре. Поднимает глаза и успевает увидеть, как мелькает пола до ужаса знакомого чёрного плаща… И снова родительская постель, жёлтый свет сквозь занавешенные окна. И снова радость от того, что это сон, сон, сон! Ирка встаёт с опаской. В квартире тихо, слышно только, как каплет вода на кухне. Надо бы закрыть. Как была, в майке и трусиках, она опасливо идёт заворачивать кран. А потом смотрит на столик и видит ТУ САМУЮ СКОМКАННУЮ БУМАЖКУ.       Ну, как тут не будешь бояться?       Полдня Ирка бродила по улицам. Пыталась прогнать из головы кошмар. День вначале был такой, как обещал – солнечный, свежий, полный ароматов травы и молодых, но уже вовсю распустившихся тополёвых листьев. Ирка гуляла среди этих огромных тополей, радуясь, что они такие прекрасные, настоящие. Не то, что сон, где всё – обман на обмане. Кроме бумажки на столе, будь она неладна!       Хорошо бы рассказать об этом Мирке. Они с пяти лет рассказывают друг другу сны, даже самые жуткие. Если поделиться этим с лучшим другом посреди белого дня, то становится совсем даже не страшно, а очень интересно. Но Мирки в городе нет. Она уехала с родными на свою любимую Песчанку, откуда вернётся только в конце лета – загорелая до черноты, с волосами, превратившимися из почти чёрных в каштановые. Хорошо бы сейчас наступил август, чтобы Мирка уже приехала, как в прошлом году, когда они неожиданно увидели друг друга и кинулись обниматься посреди улицы. Нет друга лучше, чем Мирка! Впрочем, у Ирки иных друзей нет, так - приятели. Зато с Миркой всё всерьёз и навечно. Как у трёх мушкетёров. Точнее, у четырёх.       Прошлым летом Ирка случайно прочла эту книгу, которую мама взяла в деревню для себя, – и пропала! Улетела из реального мира. Она до сих пор не помнит, что же с ней было в те дни. Зато хорошо и подробно помнит, что творилось с четырьмя лучшими друзьями. Впрочем, может, это потому, что прочитала с тех пор книгу, наверное, тридцать раз. У неё даже игра такая есть: открыть «Трёх мушкетёров» с любого места и воображать, будто читаешь её впервые. Какой она предстанет отсюда? А отсюда какой? Сможет ли она её вот с этого самого места полюбить? Мушкетёры, конечно, самые лучшие. Но и среди них есть «самый-самый». Может, это только для Ирки? Нет, для Мирославы тоже. Они даже жребий бросали, кто будет Атосом в играх. Выпало Мирке. Ирке достался д’Артаньян. Тоже хорошо, конечно. Главное, что это Атоса лучший друг. Всё, как у них в реальной жизни. Просто теперь Ирке придётся целый год верховодить, что-то выдумывать, затевать разные авантюры. Потому что играть надо по-честному. Даже если характер совсем не тот. Но наедине-то с собой можно не скрывать, кто тебе нравится!       Кстати, о характере. Характер не то, чтобы робкий, но такой… осторожный. Ирка всегда сто раз думает о последствиях, прежде чем сделать. Не авантюристка нисколько. И стесняется больше, чем надо. Хотя внешне не скажешь. Все думают, что она очень серьёзная и уверенная в себе. Эх, если бы! Нет, это даже хорошо, что ближайший год ей придётся быть д’Артаньяном. Это должно помочь. Пока вот надо расхрабриться и вернуться домой. Потому что после обеда налетела страшнейшая гроза, и бродить дальше сделалось невозможно. Собственная квартира её и солнечным утром пугала, а теперь враз смерклось и похолодало. А хуже всего, что родители прямо с работы поехали на дачу – укрывать помидоры. А автобусы плохо ходят. И до темноты папу с мамой ждать бесполезно. Ждать в пустой квартире, где утром КТО-ТО БЫЛ. Ну, пусть во сне, но ведь бумажка-то была настоящая!       Но с другой стороны, дома «Три мушкетёра». И если усесться за книжку засветло, то дальнейшее вряд ли запомнится. Так Ирка и поступила. Забралась с ногами на диван в гостиной, открыла книгу наугад. То ли потому, что эти страницы были уже зачитаны до дыр, то ли ещё по какой причине, том раскрылся на главе «Жена Атоса». Совсем хорошо!       Но ближе к десяти всё стало просто ужасно. За окнами грохотало и лило так, что было понятно: папа с мамой останутся ночевать на даче. В такую погоду нечего и думать высунуться на улицу. Ирка поплакала от досады и жалости к себе. А потом, наверное, всё же уснула. Или нет? Из зала был виден кусочек бабушкиной комнаты. Совсем небольшой – часть стены между окном и платяным шкафом. И эта стена вдруг начала светиться - странно, мертвенно, фиолетово. Спокойный, ровный свет с каждой минутой делался всё ярче. Ирке стало холодно, на загривке зашевелились мурашки. Мамочки! Но помощи ждать бесполезно. Никакого шанса, что заскрипит ключ в замке и раздастся весёлый папин голос: «Ещё не спишь, Маленькая?» Вообще неоткуда ждать помощи! Одна во всём мире. Есть только гроза, и потустороннее сияние… и незнакомец утром был в её сне…и бумажка…       Нет, есть ещё тяжесть любимой книги на коленях. Есть мушкетёры! Трусов плодила наша планета. Всё же ей выпала честь. Есть мушкетёры! Есть мушкетёры! Есть мушкетёры, есть!       Ирка отчаянно чертыхнулась вслух. Вообще-то ещё недавно она этого не делала. Всё началось с того, как они дурачились с приятелем с третьего этажа. - Давай играть в «чёрта», - предложил Санька. – Кто первый помянет, тот и проиграл! И вот странное дело: никогда до этого Ирке не хотелось чертыхаться, а тут просто язык зачесался. Естественно, выиграл Санька. А потом обнаружилось, что доблестные мушкетёры чертыхаются через слово. Значит, они с Миркой тоже должны. Играть-то надо по-честному. Она и чертыхалась, как бы ей ни говорили, что девочку это не украшает. Мало, что там девочку украшает? Может, она в глубине души вовсе не девочка, а храбрый гасконец д’Артаньян! Эта мысль придала ей уверенности. В самом деле, где это видано, чтобы д’Артаньян испугался? «Атос не подал бы ему руки, Атос отрёкся бы от него». Можно подумать, что кардинал Ришелье – это менее опасно, чем дурацкий синий свет из стены!       Ирка решительно встала с дивана и направилась в бабушкину комнату – навстречу собственному страху. Потому что перед мушкетёрами бояться было стыдно. - Есть мушкетёры! Есть мушкетёры! Есть мушкетёры, есть! На последнем слове она добралась до проклятой стены и с силой впечатала в неё ладонь. Так вот тебе!..       Стена внезапно разверзлась, втянув в себя руку, а потом и всё остальное. Шум в голове и мурашки перед глазами - всё как позапрошлой зимой, когда Ирка упала в обморок от духоты на новогоднем утреннике. Потом за окнами грохотнуло особенно сильно, и обморок закончился. Если это вправду был обморок. Вот только она была уже не дома. А где?       Полутёмная комната, свечи догорают в литом канделябре. Двустворчатое окно с решетчатыми ставнями, за которым тоже бушует гроза. Потоки воды бьют в стекло и с шумом срываются с карниза. В камине краснеют угли, отбрасывая блики на шпагу с драгоценным эфесом, что висит над ним. А ещё - на портрет мужчины с голубой лентой на груди.       Стол посреди комнаты. За столом человек. Он сидит к Ирке спиной, лица не видно, видны только тёмные вьющиеся волосы до плеч. А плечи ссутулены – то ли спит, то ли ему очень плохо. На столе – батарея пузатых бутылок.       Ирке знакома эта комната. И человек за столом тоже знаком. Она так вот всё и представляла. Но одно дело воображать, сидя у себя дома, и совсем другое – видеть своими глазами. Он же пьяный, наверное? В глубине души Ирка всегда крепко боялась пьяных. Кто их знает, что у них на уме? Как у папы, когда он «переберёт». Сначала он добрый, даже липучий, а потом вдруг начинает злиться и может накричать на маму. На Ирку он никогда не кричит, но это всё равно страшно. Не любит Ирка пьяных.       Но это же Атос! И если не подойти, не заглянуть ему в лицо, пока длится этот сон, ведь она потом всю жизнь будет жалеть.       Ага, а если он спьяну тоже злой? Сейчас он Ирку не видит, а когда увидит?.. что будет тогда?       А ничего не будет! Во-первых, наверное, это всё-таки сон. А во-вторых, это Атос, он самый лучший, потому ничего страшного быть просто не может. Ирка отлепилась от косяка и двинулась в обход стола. Он её увидел не сразу. А Ирка глядела и радовалась, что он такой, как есть. Она и раньше думала, что ни на какого актёра он не похож, а похож на самого себя. Потому что стоило фильму закончиться, она сразу забывала лицо артиста, хотя артист был хороший, красивый. А ей виделось совсем другое лицо. Вот это самое, которое сейчас. Волосы взъерошены, пряди в беспорядке упали на лоб. А лоб высокий, и морщин почти нет. Только одна складка между мучительно сдвинутыми бровями. Длинный прямой нос. Губы, полускрытые усами, твёрдо сжаты, но они совсем не тонкие, чуть подрагивают, будто он хочет что-то сказать, но сдерживается. И смотрит куда-то в сторону, глаза блестят, и взгляд странный. Словно он видит что-то такое, что очень не хочет видеть. Хотя там, куда он смотрит, точно ничего нет.       Ирке ещё не приходилось наблюдать человека вот так, наедине с самим собой, когда на лице всё написано. Это неправильно, наверное, - словно подглядываешь в ванной. Рука с длинными красивыми пальцами потянулась к оловянному стакану, чуть не опрокинув его. - Не надо! – попросила Ирка. – Пожалуйста... * * *       Атос поднял глаза и увидел ангела. - Не надо! Пожалуйста! Вам пить вредно.       Почему он сразу решил, что это ангел, когда были все основания полагать, что он напился до чёртиков? Наверное, потому, что демоны никогда не предстают в облике детей. И никогда не пытаются остановить человека, который так добросовестно трудится над самоуничтожением. Хотя у Атоса было убеждение, что небеса его недолюбливают. Или вовсе забыли о нём. Но вот, ангела прислали.       Он всегда думал, что ангелы должны быть такими… эфемерными. С крылышками. А этот конкретный был очень даже крепеньким. Как грибок. Голос резковатый, мальчишеский. Две косы с синими бантами. Странная обтягивающая рубашка без признака воротника и почти без рукавов. Не менее странные панталоны – длинные, до самых щиколоток, тёмно синие, с красным галуном в два ряда. Ребёнок в самом конце того возраста, когда пол ещё определяется с трудом. А уж в такой одежде – и подавно.       А на ногах – тапочки. Со смешной кошачьей рожицей. Эти тапочки его окончательно добили. Ну, как после этого относиться к небесам всерьёз? Нижняя губа, полненькая, как гриб-маслёнок, дрожит, будто ангел собирается плакать. Вот не надо, а! А то он заплачет тоже. Возрыдает от жалости к себе. Или заржёт жеребцом, тоже не исключается. Потому что, сколько можно уже? Он долго молился. Молил, чтобы у него забрали жизнь. Или хотя бы отняли память. А вместо этого ему заявляют, что вино вредит здоровью!       - Вам же от этого не легче, - сказал ангел тем же низким шмелиным голосом. И губа-маслёнок задрожала сильнее.       Атос выпятил губу, передразнивая видение. Хуже не будет. Потому что хуже просто некуда. А видение вдруг просияло широчайшей улыбкой. Так понравилась его гримаса? А он ещё не так может! Но улыбка погасла также внезапно. - Не надо. У вас глаза такие… вам плохо. Не надо пытаться быть весёлым. - На вас, барышня, не угодишь, - сказал Атос. Он всё же решил считать ангела девочкой. Косы, бантики. Хорошо, что волосы не белые, просто светлые с едва заметной желтизной. Ещё одного белокурого ангела он бы просто не вынес… ***       И вовсе он не пьяный! Не такой, каким бывает отец. Не противный. Даже когда передразнивает. И совсем не удивился, что она здесь. Наверное, во сне так и должно всё быть. И не рассердился, когда она сказала. Папа обычно сердится. Боится, вдруг его посчитают пьяницей. Папа культурный, интеллигентный, ему не всё равно, что про него люди думают.       Значит Атосу всё равно? Как же так? Он же дворянин, им, дворянам честь превыше всего. «Я прощаю вам мою разбитую жизнь, я прощаю вам мою утраченную честь, мою поруганную любовь и мою душу, навеки погубленную тем отчаянием, в которое вы меня повергли!» Какая уж тут честь, если всё так?..       - Но вы же не виноваты, что она такая гадина! Шпионка, воровка, убийца. Вы же в этом не виноваты.       Он горько усмехнулся: - Нет, в этом не виноват. Только в том, что я безмозглый болван. И в том, что убил её. Кстати, как небеса относятся к убийству? - А вы её не убили, - буркнула Ирка и осеклась. Он что, не знает, что она осталась жива? Это значит, д’Артаньян ему ещё не рассказал? И встречи в «Красной голубятне» тоже не было? - Не убил? - Не убили, - сказала Ирка. Что уж тут, раз всё равно проговорилась.       У него сделалось такое лицо… непонятное. Будто всякое выражение куда-то ушло. И глаза уставились в пустоту. Только заблестели ещё сильнее. Он вдруг спрятал лицо в ладонях. Ирке разом стало жарко, стыдно, и очень горько. Он же не плачет, да? Тогда чего он? *** Атос не плакал, разумеется. Когда тёплая ладошка коснулась его всклокоченной шевелюры, которую вот уже сутки он расчёсывал исключительно пятернёй, он отнял ладони от лица. Просто не хотелось, чтобы его потрясение кто-то видел. Даже ангел. Тем более ангел.       Небеса решили его пощадить? Он хотя бы не убийца. Почему же и после этого известия так пусто на душе?       Барышня-ангел перестала гладить его по голове и как будто засмущалась. Нахмурила брови и почти сердито произнесла: - Вы не обрадовались. Вам как хуже: когда она живая, или когда мёртвая? Ответа он сам не знал. Ангела это удивило. - А разве так может быть? Вы же это должны понимать, да? - Должен. Но не понимаю. Видимо, дело даже не в ней, не в том, жива она или нет, а в решении, которое я принял. От этого решения совесть меня не освободит, верно? Подрастёшь – поймёшь, может быть. Хотя, что я? Дай бог тебе никогда этого не узнать!       Почему он решил, что ангелы растут? Может потому, что лично ему достался вот такой - губастенький, по-детски наивный. В тапочках. - На вас не угодишь, - сердито сказала она, не замечая, что в точности повторила его слова. И бровки снова сердито сошлись, даже складочка между ними образовалась. - Почему? Вполне можно, - миролюбиво сказал Атос и улыбнулся. По крайней мере, он надеялся, что получилась нормальная улыбка. – Уберите меня отсюда, а? Куда-нибудь, хоть в ад. Я не хочу ничего помнить. Не хочу разбираться, в чём виноват, а в чём нет. И если она живёт, раз так угодно небу, пусть хотя бы меня не будет.       Наяву он никогда не позволил бы себе выглядеть таким…жалким? Беспомощным? Но это всего лишь пьяный сон. И можно побыть наивным мальчишкой, каким перестал быть два года назад. И сейчас это можно сказать. Ангелу. Без крыльев, но в тапочках. - Я не могу вас забрать, - сказал ангел в тапочках. – Потому что это же сон. И потом… а как же Портос, Арамис, д’Артаньян? Вы что их бросите? Вы им очень нужны. Очень-очень! Так, последнее имя ему было незнакомо. - Кто такой д’Артаньян? Барышня густо покраснела и сказала одно слово: - Ой! - Что «ой»? Интересно, что бывает ангелам, если они случайно скажут, чего не следовало? Хотя… если она чего-то и испугалась, то явно не розги. И самое смешное, что испугалась, похоже, за него.       Барышня-ангел некоторое время хмурилась и поджимала губу. Он успел заметить, что губа с трещинкой, и она её частенько покусывает. Словно трещинка может болеть. У ангелов – тоже может? Потом, кажется, решилась, и лицо разом посветлело. - Ладно, я скажу. Раз всё самое лучшее у вас ещё впереди.       Атос скептически поднял бровь, но вслух не произнёс. Как, ЕЩЁ лучше? - Д’Артаньян – ваш самый хороший друг. Ну, точнее, будет. Я не знаю, когда. Скоро, наверное.       И вдруг снова заразительно улыбнулась. Положительно, когда она улыбается, у неё совсем другое лицо. Гораздо милее. Он не мог не сказать ей этого. Улыбка стала ещё шире: - А у вас тоже!       И Атос понял, что улыбается в ответ. Не ожидал.       Вот так. Небеса решили его утешить. Несмотря на явное непотребство его состояния. И сегодня, и в обозримом промежутке времени. Сколько же месяцев он не просыхает? Спрашивать об этом ангела неудобно. Придётся высчитывать самому. Или спросить Портоса. Гигант относится к этому проще. Арамису явно не нравится, но он не выражает осуждение открыто. И поэтому перед Арамисом стыдно. Так, я задумался о стыде. Значит, кошмар отступает. Спасибо тебе, ангел в тапочках!       Взгляд ангела устремился куда-то ему за спину и снова стал очень серьёзным, даже растерянным. - Ой, кажется мне пора. Атос обернулся. Дверной косяк слабо светился фиолетовым. Девочка-ангел коснулась свечения и прошла сквозь него, бросив напоследок: - Вы только не пейте, ладно? Вы хороший. Да, если выпить столько божанси, будешь хороший. Или она что-то иное имела в виду? ***       …На Ирку снова накатила дурнота, хотя во сне не может быть обморока. А когда в голове прояснилось, она обнаружила себя в бабушкиной комнате, а в прихожей внезапно вспыхнул свет, и папин голос тревожно спросил: - Ты почему не спишь, Маленькая?