Ангел для героя

      Ну, вот подумаешь – большое дело кефир! Нет его – и нет. Без него прожить можно. Чего за ним бегать? Но было что-то похожее на чувство долга. К тому же, болтаться по городу Ирка всегда любила. С минуту постояла в очереди за молоком у пузатой бочки на колёсах, в народе именуемой «коровой». Там молоко часто бывает несвежее, потому что бочки плохо моют, – поставить с кусочком хлеба, оно быстро укиснет. Но это всё равно игра в поддавки. А нужен кефир. Так что Ирка побрела обходить магазины дальше.       И проболталась больше часа. Папа опять скажет: «Тебя за смертью посылать – долго не приведёшь!»       А, может, дело не только в кефире или чувстве долга? А в том, что город неуловимо изменился за это лето, и хотелось всё самой увидеть. Или это она, Ирка, так изменилась?       Нет, наверное, всё же город. Вот эти тополя – в начале лета на них были пахучие, клейкие нежно-зелёные листочки. А сейчас – пыльные лопухи в две ладони величиной. И они уже желтеют. И солнце какое-то совсем другое, словно тоже припорошено неуловимой жёлтой пылью. И астры зацвели во дворах. Астры – грустные цветы. Если они цветут, значит, конец лету. Начинай собираться в школу. Не то чтобы Ирка школу не любила, но конец свободе – что тут радостного? И было немного тревожно уловить вот это движение времени, внезапно начавшееся в мире, где всегда было только одно «сегодня».       Ирка не то чтобы кисла, а вот… одолевало её предчувствие чего-то не очень хорошего. Одна радость – Мирка скоро должна вернуться. Можно будет ей про все чудеса рассказать. Хотя… за месяц она сама отвыкнуть успела и даже временами почему-то сомневалась: а было оно вообще? Она и в XVII век так и не удосужилась заглянуть. Хотя с моря приехали уже три дня назад.       А теперь ещё долго случай не представится. Родители затеяли ремонт, сегодня папа в бабушкиной комнате закрасит полы. А Ирка сейчас принесёт ему кефир и поедет жить на дачу. Чтобы после операции краской не дышать. А в квартире четыре комнаты, так что ремонт продлится не меньше недели. Ещё неделю она мушкетёров не увидит. Итого – сорок три дня…       Папа ничего не сказал насчёт кефира. Возможно, потому, что Ирка его всё же нашла. Родителям было уже не до того, они спорили из-за краски. Ирка поставила бутылки в холодильник и пошла к себе – собираться.       В комнате был непривычный порядок, поэтому она сразу заметила новости. На щербатом письменном столе, с безобразием которого ничего не мог поделать ни толстый слой лака, ни прозрачное оргстекло, лежала незнакомая книга. И чёрные всадники в плащах мчались по серой коленкоровой обложке, а буквы складывались бесконечно желанную фразу – «Двадцать лет спустя».       Восторженный рёв, достойный глотки настоящего индейца, потряс квартиру. Родители прекратили спор и засмеялись. Ирка вылетела в коридор, приплясывая и потрясая книгой. - Мира приходила, - сказал отец. – Они снова куда-то поехали, но она тебе Дюма завезла. Сбылась мечта идиота!       Папа всегда посмеивался над её страстью к мушкетёрам. Прошлым летом на Украине у бабушки они из-за этого почти поссорились. Ирка родителей так ждала, по сто раз выбегала к почтовому ящику – проверить, нет ли письма. Потом они приехали, радости не было предела. Но когда пошли купаться, папа что-то такое ввернул про «сказочки о мушкетёрах». Ирка закипела. А он бросил эту обидную фразу и спокойно так пошёл себе плавать против течения. Плавал он хорошо, но течение в Осколе быстрое, поэтому нужно прилагать все усилия, чтобы просто оставаться на месте. Ирка на эти усилия смотрела и злилась, что он от разговора ушёл. Вот она бы ему сказала! Но сказать не представлялось возможным, потому она тоже пошла плавать. Вкладывая в это дело всю накопившуюся злость. А когда злость и силы иссякли, оказалось, что она стоит метров на сто выше по течению. Папа потом страшно гордился и повторял, что не зря её в областную сборную взяли. А самого главного секрета не знал – это всё оттого, что он обидел мушкетёров. Ирка потом снова пробовала – ничего не получилось.       Сейчас она обижаться не стала. Отец её специально дразнил, и потом – она же теперь точно знает, что никакие это не «сказочки». - Будет чем заняться? – снова поддел папа. - Только обед себе сварить не забудь, - напомнила мама. – Я вечером приду.       Ирку одолела нетерпячка. - Мам, можно я на дачу прямо сейчас пойду? - Сейчас у «тройки» перерыв, настоишься на остановке. - А я пешком. Недалеко же! Ну, можно?       Пешком они ходили часто. Особенно если с папой и с каким-нибудь грузом. Отец терпеть не мог толкаться с вёдрами в душном автобусе, где стоишь на одной ноге - и то на чужой. Ходу чуть больше часа, ничего особенного. Ирка давно уже привыкла.       Родителям было некогда, или они уже всерьёз уверовали в Иркину самостоятельность – её отпустили. И она пошла. Ох, пошла! Подгоняемая одной мыслью: вот, уже сейчас, совсем скоро... Потом сбавила шаг. Что-то всё ещё тревожило.       Идти было легко. Солнце спряталось за облаками, хотя продолжало душно парить. Должно быть, вечером гроза будет. Ирка любила грозу на даче. В первый раз пережила её там, когда совсем ещё грудная была. Домик стоял недостроенный, отец держал раму, чтобы окно не вывалилось от ветра, а Ирка сладко чмокала в коляске под громовые раскаты. Чего надо бояться, она никогда не боялась. Зато её одолевали такие страхи, которые добрым людям непонятны. Вот сейчас, например, с чего? * **       Картошка кипела в маленькой алюминиевой кастрюльке. Электроплитка распространяла запах горелой пыли. И спираль грелась хорошо если наполовину. То есть, сварится всё весьма нескоро. По крыше стучал флегматичный дождь – ровно три капли в секунду.       Но это уже не имело значения. Потому что в кардинальском дворце сидела только тень Ришелье, и от этого сразу стало грустно. И вообще, этот мрачный зимний Париж навевал ощущение неуюта. До сих пор Париж был для Ирки чем-то солнечным, апрельским. Как в кино, когда д’Артаньян только приехал. И этому ничуть не мешало, что сама Ирка бывала там преимущественно по ночам. Всё равно – солнечно и радостно. Приключения продолжаются!       Ни тени этого ощущения не было теперь. И Париж был не такой, и д’Артаньян был тоже не такой. Странно сказать, он был погасший и усталый. А больше всего Ирку потрясло, что за двадцать лет он так и не узнал, что сталось с друзьями. И это его мало волновало.       В этом месте она даже отложила книгу, чтобы справиться с собой. А если с ними что-то случилось? И фразочка эта: «Молодость – большой недостаток для того, кто уже не молод…» Что-то напоминающее предательство. Так это Ирка себе понимала. Она вообще предательство почитала самым страшным преступлением. Это как если бы какие-то дела и секреты заслонили в её жизни Мирку. Даже сейчас, когда у неё реально были Париж и Атос. Всем этим она тоже готова была поделиться немедленно, пусть даже он с Миркой подружится больше. Ведь Мирка же поспешила разделить с ней «Двадцать лет спустя»!       Но получалось, что там, в пространстве любимой книги, произошло что-то такое, чего быть не должно. Они не встретились! Они – символ нерушимой дружбы. Как такое могло случиться? Что там с ними вообще?       Это требовалось немедленно узнать. Но ещё требовалось немедленно отцедить картошку. И плитку выключить, а то совсем сгорит, а им с мамой тут жить почти неделю.       Конечно, кипяток из-под крышки немедленно вымочил тряпку, которой она кастрюлю держала. И тряпка немедленно стала обжигать руки. Но это не имело значения. Ирка бухнула раскрытую кастрюлю на плиту, остатки воды зашипели, выпариваясь. А она уже вцепилась в книгу.       Нет, кажется, ничего там не произошло. Все были живы. Ирка усмехнулась тому, как хитрили друг с другом д’Артаньян и Арамис. Ну, от них чего ожидать? Они, кажется, и раньше друг друга не обожали. Прямо как Ирка с Машкой. Была одна такая, из Миркиного класса. Прибилась к ним, тоже хотела в мушкетёров играть. И облюбовала сразу Арамиса. Может, из-за неё у Ирки к нему душа не лежит? Потому что Машка не была мушкетёром. Ну, совсем не была. И про них с Миркой пакости разные говорила за глаза всяким подонкам. Водились у них в классе такие, кто сосёт сигареты за углами и употребляет грязные слова, с мылом рот охота помыть. И вот этим она про их мушкетёрские увлечения - на посмешище! И для чего? Только чтобы те считали, будто она своя? Ирка когда об этом узнала, с Машкой вообще перестала общаться. И смотреть стала сквозь неё, хоть это трудно, если учишься рядом. Ну её, Машку, совсем! Какой из неё Арамис?       Портос был такой, как надо. Душевный был Портос. И счастливый. Хоть и вздыхал постоянно. И согласился с д’Артаньяном пойти. Хоть этот кардинал Мазарини – сволочь та ещё, с первых страниц видно! Но Портос оставался таким же верным. От этого на душе потеплело.       Однако уже на следующей главе возмущение Ирки возросло до предела. Ну, ладно, Машка гадости говорила, потому что она дура. Хоть и отличница все четыре года. Но как мог д’Артаньян говорить ТАКОЕ про Атоса? Это вот не гадость что ли? И это теперь дружбой называется? Ну, пусть даже он пил, пусть д’Артаньян за него переживал. Но нельзя так с друзьями. Нельзя – и всё! И никаких гвоздей!       В глубине души она больше всего боялась, что мерзкие мысли гасконца окажутся правдой. Вот как быть тогда? Но гадости имеют такое свойство – они никогда не бывают правдой. Хотя на правду очень похожи. И все подозрения д’Артаньяна, и все его планы рухнули. А он уже распланировал, как Атос согласится на всё, а потом они с Портосом его бросят. Ага, щас!       Атос не согласился служить Мазарини. И Атос не спился. И вообще он был счастлив. Только теперь (что-то у Ирки внутри нехорошо скребнуло) он, пожалуй, не будет нуждаться в ангеле. У него самого ангел есть. Вот этот самый Рауль. Что-то она такое ощущала, названия чему в её словаре ещё не было.       Но все эти мысли пронеслись мимолётно и осели где-то в глубине, так и не додумавшись. Потому что было уже не до них. Потому что мушкетёры встали друг против друга. С оружием в руках.       К тому времени за окном окончательно смерклось. И мама пришла. И началась гроза. Ирка всё это сознавала где-то краешком, даже ухитрилась картошкой не подавиться, не отрываясь от книги. А там как раз д’Артаньян Арамису заявил, что ненавидит лицемеров. И все схватились за шпаги…       И тут погас свет. Ирка взвыла в голос. - На подстанции выбило, наверное, - сказала мама. - Ма-ам, это надолго? - А грэць его знает, - ответила мама.       Грэць – это такой украинский чёрт. По маминой версии грэць обязан знать всё. Ну, отключение света в такой момент – это точно от Лукавого. Ирка сходила с ума ещё около часа, потом стало ясно, что скоро аварию не устранят, и мама предложила спать.       За дощатыми стенами шумел дождь. Значит, завтра с утра не нужно поливать, когда воду дадут. Рассветёт – снова можно читать. Но уснуть было всё равно немыслимо. - Мам, а ты «Двадцать лет спустя» читала? - Конечно, читала. - И они что, не помирятся? - Кто? – не поняла мама. - Ну, мушкетёры. Они на Королевской площади драться собрались.       Мама ответила, что не помнит точно, но, кажется, помирятся и снова будут вместе. - Как раньше? – спросила Ирка. - Не помню, - повторила мама. – Надо перечитать. - А ты давно читала? - Давно. В техникуме, наверное. Нас в группе так и называли – Четыре мушкетёра. Слава Маслик, Толька Грачёв, Витька Чернов и Саша Самойленко. И я. - Так ты пятая тогда. - Нет, я не пятая. Саша Самойленко был покладистый, он в нашу банду не входил. Остальные – три обалдуя. И я – чёрт с рогами. Я у них заводилой была. Я да Толька – два сапога пара. Чего только ни выдумывали! - Ну, например?       Разговор начинал Ирке нравиться. Раз уж о мушкетёрах до света ничего узнать нельзя… - Ну, например, я генерала сухарями обчмыхала. - Как обчмыхала? - Очень просто. Генерал у нас подвижной состав преподавал. И локомотивное хозяйство, кажется. А мы с Толькой на лекции сухари грызли. Он читает, а мы – хрум-хрум. Он остановится, мы тихо сидим. Только снова начнёт говорить, опять – хрум-хрум. Тогда он пошёл по рядам смотреть, кто хрустит. Возле нас остановился. И тут Толька меня как ткнёт авторучкой в задницу. А я как чмыхну. И генералу прямо в лицо.       Ирка не удержалась и тоже чмыхнула. - А потом Толик подговорил меня, чтобы я у девчонок ключ от комнаты украла. Мы простынями накрылись, рейсшины взяли, как кресты и босыми ногами – шлёп, шлёп. Привидения. Вошли в комнату, прошлёпали вокруг чертёжного стола молча – и удалились. - А девчонки что? - А они с перепугу давай из окна прыгать. Со второго этажа. А одной девочке с сердцем плохо стало. Нам за это потом двойки по поведению поставили, стипендии лишили и из общежития выгнали. А я на педсовете говорю: «Ну, сами посудите! Кто в наши дни верит в привидения?» - Мам, если ты такая хулиганка была, то почему я… - Что ты? - Ну, почему я не хулиганистая совсем? - Потому что ты в папу. Папа у нас правильный. Но я всегда отлично училась, - спохватилась мама. – Хоть и сорвиголова была, и за мной вечно парни гужом. - Ну, ясное дело! Ты красивая.       Мама до сих пор красивая. Глаза голубые, русые волосы вьются. Не то, что у Ирки – косички эти дурацкие! И «фирменная» мамина улыбка – зубы ровные, белоснежные. Не захочешь – улыбнёшься в ответ. Ирке вон папины зубы достались – жёлтые и все набекрень. Та ещё красота! - Мам, вот ты всегда весёлая. А на том портрете, что в зале висит, глаза у тебя грустные-грустные. - А, это папа тогда в Москве дипломировал. А я по нему скучала. Послала эту фотографию, он из неё сделал портрет. У него в общежитии спрашивали: «Твоя жена – киноактриса?»       Все говорят, что у Ирки глаза совершенно мамины. Только грустные – как на том портрете. Ирка не умеет быть такой жизнерадостной, как мама. Особенно теперь. - Мам, а что с твоими мушкетёрами стало? - Не знаю про всех. Я ведь по распределению на Дальний Восток сразу уехала. И там встретила папу. А нет, помню, Витька женился. Он страшненький был, а женился первый, сразу после техникума. Толик тоже, кажется. А Саша Самойленко мне письмо написал, когда уже Юрику было годика два. Он пишет: «Наташа, если бы ты не была замужем, я бы на тебе женился. И всё равно женюсь, если ты всё бросишь!» - А папа как же? - А я от папы ничего не скрывала. Он письмо прочёл и говорит: «Ага, много вас таких!» - Ох, правильно сказал! Мам, а из мушкетёров тебе кто больше всех нравится?       Мама подумала и сказал мечтательно: - А из мушкетеров я всегда любила Атоса.       Ирку обдало внезапным жаром, она порадовалась, что мама в темноте её не видит. Потом чуть не спросила снова: а как же папа? А потом вспомнила, что у папы тоже волосы чёрные, а глаза синие. И ещё он такой же умный. И сдержанный. В общем, похож. - Я тоже его люблю, - тихо призналась она. * * *       Утро занялось мрачное, неторопливое, сплошь устланное дождевыми тучами. Словно тоже испытывало Иркино терпение. Читать в доме было темно, а на улице – холодно и мокро. Ирка до предела раздвинула шторы на пыльном окне и пристроилась прямо под ним. К счастью, за ночь ничего ужасного в книге не произошло.       Зарядили дожди, будто осень наступила, не дожидаясь позволения календаря. Ирка сидела на даче в одиночестве, стряпала себе и маме что-нибудь незатейливое, вроде супов из пакетика – и читала. И ей было совсем невесело.       На Королевской площади всё закончилось хорошо. Начались, как водится, приключения. Возник ужасный Мордаунт – настоящий сын своей мамочки. Но каждый раз, отрываясь от книги, Ирка поражалась тому, какие усилия приходилось теперь прилагать, чтобы сохранять некогда нерушимую дружбу. То, что усилия больше всех прилагал Атос, её не удивляло. Иначе и быть не могло. Но всё равно они теперь спорили по любому поводу. Спорили даже в лодке, к которой плыл сын миледи, моля о помощи. Ирка содрогнулась. Страшная сцена в ночном море разворачивалась перед глазами, как в кино. И оторваться было невозможно. И ужасно тревожило, чтобы вновь не погас свет.       Слава богу, свет не погас. И Атос выплыл. А после того, как Атос чуть не погиб, всё опомнились и перестали ссориться. Друзьям снова пришлось расстаться, но вели они себя теперь почти как прежде. И всё же досада не оставляла.       На четвертый день книга была полностью прочитана. Ирка ещё пару раз залезла в полюбившиеся места, но вообще-то стало совершенно невозможно сидеть на даче наедине с горькими мыслями. И она собралась домой.       А дома всё тоже было совершенно незнакомо. Начать с того, что полы брызнули в глаза весёлым оранжевым цветом. Папа как раз закрашивал дорожку посреди коридора, по которой ходил, пока сохло остальное. Ирка замерла на пороге. - Нравится? – спросил папа с сомнением. - Ага, - сказала она. – Будто солнце в доме. Или апельсины. - Ну, хорошо, - сказал папа. Хотя сомнений в его голосе не убавилось.       Оранжевые полы были не единственным открытием. Все свои вещи, письменный стол, книжный шкаф и кровать Ирка обнаружила в «бабушкиной» комнате. И новые яркие шторы на окнах. - Мы решили, что здесь тебе будет лучше. Как считаешь?       Ирка тихо взвизгнула. Ещё бы! Не надо больше красться через всю квартиру по ночам. Но тут же снова помрачнела. А куда ей теперь идти? И что она там найдёт? Развалины прославленной дружбы? - Папа-а, можно я спрошу? - Спрашивай, - сказал отец, со вздохом облегчения откладывая валик. - Пап, а вот почему д’Артаньян так изменился в «Двадцать лет спустя»? - Изменился? Разве?       Ирку этот вопрос поставил в тупик. - Конечно, изменился. Он такой стал… материальный. - Меркантильный, ты хотела сказать? – папа всегда говорил с ней, как со взрослой. - А разве он раньше был другим? Вспомни, ведь он и в Париж приехал, чтобы карьеру сделать. - Ну, да. – сказала Ирка, подумав. – Но он же её не делал. - Не получалось, наверное, - пробормотал папа, задумавшись о чём-то своём.       Потом вытер руки тряпкой и отправился в другую комнату. Через минуту он вынес оттуда нетолстую книжку в сиреневом переплёте. - На вот, почитай, раз дозрела. - Что это, пап? - Исследование. Про твоих любимых мушкетёров.       В общем, всё как обычно. «Иди почитай, а потом поговорим». Ох, папа, папа!       Книга называлась «Лицом к лицу» и была довольно интересной. Там не только про мушкетёров было, вообще про разные книжки. И автор их разбирала с точки зрения психологии. Некоторые книги Ирка хорошо знала – как «Остров сокровищ», который они с мамой прочли ещё в первом классе. Или «Гамлета» - она его тоже читала, заинтересовавшись красивой и страшной музыкой, про которую папа сказал, что это увертюра Чайковского по знаменитой пьесе Шекспира. Музыка Ирке ужасно понравилась, пьеса тоже. Про «Войну и мир» Ирка только слышала. А некоторые названия были ей вообще незнакомы. Какой-то «Мастер и Маргарита», например.       Но самая большая часть в книге была посвящена «Трём мушкетёрам». И тому, как автор – профессиональный психолог – пыталась «излечить» от них мальчика Лёшку.       Ирка была категорически не согласна с тем, что от мушкетёров надо «лечить». Любит этот Лёшка мушкетёров – значит, правильный пацан! Но автор-психолог была другого мнения. И разобрала мушкетёров по косточкам. Досталось всем, а больше всего – Иркиному любимому Атосу. Оказалось, что он «слабый человек, выбитый из седла», и что он «несёт с собой только разрушение». С последним Ирка совсем не согласилась. А Рауль как же? Сын Атоса ей не очень понравился, в жизни с таким пацаном было бы скучно. Но сказать, что граф де Ла Фер ничего не создал, уже нельзя.       Она была подавлена не только собственными тяжёлыми мыслями, но и мощным интеллектом дамы-психолога. Правда, под конец дама смягчилась. Проведённое исследование показало, что люди без мушкетёров обойтись почему-то не могут, что они им для чего-то нужны. Она даже попыталась объяснить, для чего именно. А потом торжественно извинилась перед Атосом. Но на душе всё равно было мерзко.       Как и было условлено, Ирка явилась к отцу со своими вопросами только после того, как книга «Лицом к лицу» была прочитана полностью. - Ну и что? – спросил папа. - Да так, - ответила она. – Я не знаю. - Лицом к лицу – лица не увидать! - сказал папа. - Чего ты не знаешь?       Ирка неопределённо пожала плечами. Потом сказала нерешительно: - По-моему, она не права. - Аргументируй, - потребовал отец. – Лучше по пунктам. - По пунктам я не сумею, наверное. Понимаешь, эта психологиня, она же их совершенно не любит! А берётся рассуждать, почему любят другие. - А, по-твоему, рассуждать могут только те, кто любит. Ну, вот я их тоже не люблю. Но ты же ко мне пришла за разговором.       Ирка смутилась. Папе часто удавалось её смутить. - Ну, ты мой папа. И ты самый умный, - нерешительно сказала она. – Пап, ну вот ты почему их не любишь?       Теперь смутился отец. Он думал несколько секунд, потом всё же ответил: - Наверное, мне не нравится, как несколько здоровых мужиков расправились с одной беззащитной женщиной. А ты считаешь, что это было хорошо?       Ирка уже не очень понимала, как она считает. Но глаза у папы лукаво блестели, как всякий раз, когда он её подначивал. Хорошо, что она это заметила. - Я не знаю, было ли это хорошо, - решительно сказала она. – Но так было надо, понимаешь?       Отец неожиданно удовлетворённо кивнул. - Да, так было надо. Есть такое понятие – «иерархия ценностей». Оно означает, что какие-то вещи оказываются важнее других. Даже если те и другие не очень хороши. - Ну, да, - сказала Ирка. – Миледи была преступница. Если бы её не остановили, она ещё кого-то убила бы.       Тут на Ирку снизошло вдохновение. Или подействовало папино молчаливое согласие. - А ещё, я думаю, это исследование не совсем правильное было. - Почему? - Ну, вот смотри! Она пишет, что в моём возрасте все без исключения любят д’Артаньяна. Значит, я тоже должна? - А ты его не любишь? - Уже не знаю, - вздохнула Ирка. Теперь ей вовсе не хотелось быть в играх гасконцем. – Вообще-то мне всегда больше нравился Атос. И маме тоже. Маме сорок лет. А тут написано, что в сорок лет все любят Арамиса. А Атоса – только в пятьдесят. - Значит, вы с мамой – исключение из правил? – отец откровенно смеялся. - Значит, она что-то неправильно посчитала! – уверенно сказала Ирка. - Хорошо, - согласился отец. – В статистике могут быть погрешности, ты это сама установила. Но в целом методика верна? - Я не знаю, - снова помрачнела Ирка. - А ведь ты сама теперь понимаешь, что у мушкетёров масса недостатков? – продолжал испытывать отец. - Понимаю, - вздохнула она. – Но всё равно… - Что «всё равно»? - Я всё равно не перестану их любить. Понимаешь, это же предательство – бросать друзей. А мушкетёры – мои друзья. - Но ведь это только выдуманные друзья. Не настоящие.       Ирка едва не выпалила про «ненастоящих». А потом вдруг поняла, что это всё равно… - Может, они и не настоящие. Но предательство-то будет настоящее! – уверенно сказала она. - А, это хорошо, что ты так думаешь. – удовлетворённо сказал отец. * * *       Мирка появилась только через три дня. Ирка отправилась к ней, уже утратив всякую надежду, но с книгой подмышкой. А дверь неожиданно оказалась открытой. В Миркином доме двери почему-то вообще редко запирались. И тетя Люда, Миркина мать, сказала, что подруга наконец-то дома.       Мирка тоже показалась какой-то непривычной: загорелая аж до синевы, с выгоревшими на солнце каштановыми волосами, и почему-то меньше ростом. Ирка не сразу сообразила, что просто выросла сама. Но в целом подруга была такая же: крепкая, угловатая, стриженая «под горшок», в общем, похожая на мальчишку. И хмурая. - Прочитала? – спросила она без предисловий.       Ирка протянула ей книгу. В это время в комнату вошла тётя Люда. - «Двадцать лет спустя» читаете?       Она, в точности как Иркин отец, была не в восторге от мушкетёров. Но сейчас почему-то отнеслась благосклонно: - Ещё «Десять лет» есть. Вам принести? - А там про что? – подозрительно спросила Мирка. - Про то, как они умерли, - ответила мать. – Портоса скалой завалило, д’Артаньяна ядром убило. У Атоса сын погиб, и он умер от тоски. Один Арамис остался.       Подруги переглянулись, потом Мирка решительно сказала: - Не надо.       Ирка была с ней согласна. И так достаточно открытий за одну неделю. Пережить их смерть она совсем не хотела.       Надо было всё обсудить, но квартира у Мирославы двухкомнатная, и тётя Люда всё время была в пределах слышимости. При тёте Люде разговаривать не хотелось, хоть она умная и современная дама. Но Миркина мать ко всему проявляла профессиональный журналистский интерес. Ирку это смущало. - Пойдём, здесь стены словно бумажные, - мрачно сказала она.       Вообще-то по игре говорить такое должна Мирослава, но у Ирки с её отменной памятью цитаты выскакивали гораздо чаще. Впрочем, Мирка не стала спорить, только кивнула.       На выходе из подъезда Мирку перехватила тётушка Ольга. Это было странно – встретить её здесь. И ничего хорошего эта странность не предвещала. После развода Миркина мать совсем не ладила с семейством Миркиного отца. А вот Ирке все Крули очень нравились. Только она их стеснялась. - Девы, надолго убегаете? – спросила тетя Оля. - Нет, нам только поговорить, - ответила Мирка. - О, Ирка! – сказала тётя Оля персонально ей. – Ты стала длинная, худая, и вообще мрачная личность!       Все Крули общались с ней запросто и с юмором. С ними было легче, чем с тётей Людой. Хотя они какого-то очень знатного рода, а фамилия их по-польски означает «король». А тётя Оля вообще была отличной тётушкой: молодая, весёлая, туристка и альпинистка. Но Ирка ещё не выучилась отвечать на шутки шутками, она просто сказала, что не такая уж длинная, и совсем не худая, а мрачная потому, что жизнь теперь такая пошла. Тётя Оля спорить не стала, она только напомнила: - Мирчик, мы за тобой заедем через два часа. Будь готов! - Всегда готов! – ответила подруга.       У Крулей была машина – «жигули» по прозвищу «Белка». И на своей «Белке» они колесили по всей стране. Ну, по области точно. Значит, через два часа Мирка снова уедет? Это было ужасно! Сегодня она Ирке особенно нужна. И не только из-за этого разговора. А просто вообще. - Куда пойдём? – спросила Мирка. – К тебе?       Ирка помотала головой. Родители заканчивали ремонт, дома поговорить тоже не дадут. - На бастион Сен-Жерве? – предложила подруга.       Бастионом они прозвали гаражный кооператив, расположенный ровнёхонько между их домами. Вообще-то, на Сен-Жерве было неплохо. Но гаражи любила вся окрестная ребятня. А сегодня выходной, народу, наверняка, хватает. - Пошли на крышу.       Мирка удивилась: - Ты же боишься высоты. Или уже не боишься? - Боюсь, - вздохнула Ирка. – Но это не имеет значения.       Когда она впервые вылезла на крышу в начале нынешнего лета и увидела над собой только небо, а под собой – жалкий кусочек крытого рубероидом пространства, у неё коленки натурально подогнулись. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы шагнуть. Хотя до края было метров пять.       Мирка кивнула. Она такие вещи умела понимать без слов. - На восемнадцатый дом пойдём? Или на тридцать четвертый? Тридцать четвёртый выше.       Далеко не все крыши в округе были доступны для лазанья. Только те, где неосмотрительно держали открытым люк. - Не, на тридцать четвертый мы с Машкой как-то лазили, - поморщилась Ирка. – Всё антеннами заставлено и голуби крышу засрали. - Фу! - У нас говорят не «фу», а «фи». - Это Арамис пусть «фи» говорит. Может, у нас вообще - «фе»! - Фе! – повторила Ирка и засмеялась. Мирослава - она так всегда: скажет, вроде, ничего особенного, а Ирка потом полдня закатывается.       На крыше Ирка решительно подошла к краю и уселась, свесив ноги вниз. Мирка посмотрела удивлённо, потом села рядом. Мирка высоты не боялась. А вот Ирка… - Аж в животе холодно, - призналась она.       И внезапно поняла, что это чувство пустоты, разверзшейся под ногами, не оставляет её вот уже несколько дней. С тех пор, как она стала читать «Двадцать лет спустя». - Ну, и как тебе? – спросила она Мирку.       Мирка поняла, предисловия не требовались. Они сюда и забрались ради одной только темы. - Аут! – ответила подруга. Она не любила спорт и никогда не смотрела спортивные передачи, но это спортивное словечко почему-то очень любила. - Не говори! – согласилась Ирка. – Такая фигня. - Вот поэтому у них там ничего и не получается. Они всё время не вместе. - Ну, Мазарини украсть вон получилось. - А… - почти равнодушно сказала Мирка. – Я не дочитала. Тебе книгу принесла. - А ты докуда? - До того, как Атос Мордаунта пытался спасти. - А, - в свою очередь сказала Ирка. – Там дальше ничего, читать можно. - Я прочитаю, - так же равнодушно сказала Мирка. - Мир, я вот не могу понять. Почему они так изменились?       Подруга помолчала. Потом как-то очень по-взрослому произнесла: - Люди вообще меняются с возрастом. - И мы изменимся, что ли?       Мирка коротко пожала плечами, продолжая глядеть вниз – на верхушки тополей и бегущие по дороге машины. - На Песчанку хочу! – неожиданно с силой проговорила она.       Этот припев Ирка слышала часто. Но обычно он звучал зимой или весной. Когда Мирке до смерти надоедал город. Мирке хорошо, она путешествовала часто. Или плохо, с другой стороны. Потому что ей не сиделось на одном месте. - Ты же только что приехала. - Ну и что. Уехать бы туда, чтобы никогда не возвращаться! - Осень скоро, - рассудительно заметила Ирка. – Холодно будет, не покупаешься.       Мирка снова пожала плечами, потом сказала: - Знаешь, я когда совсем маленькая была, думала, что там всегда лето. Вот бы жить там вечно. - А как же я? – спросила Ирка. Она не хотела Мирку ревновать, но у неё почему-то это постоянно получалось. - А ты бы со мной. - А родители? - Я всё равно теперь к деду с бабкой уеду, - решительно сказала Мирослава. - Насовсем? – ужаснулась Ирка. - А хоть и насовсем! Мама с Чернышовым ребёнка рожать решили. Зимой где-то будет. Я им зачем? Я никому, кроме деда не нужна.       Это правда, дед у Мирки замечательный. Высокий, худой, очень добрый и очень интеллигентный мужчина, чем-то похожий на папу Карло в исполнении актёра Гринько. Жили Крули не так уж далеко, но уже не всякий раз сходишь. Не то, что сейчас, когда из одной квартиры в другую можно перескочить, не надевая пальто.       Она не стала повторять свой вопрос. Мирка сама поняла его: - А ты можешь ко мне и туда приходить. Деды тебе будут рады.       Ирка покачала головой. Сегодняшнее открытие её совсем добило. Она даже забыла, что собиралась Мирке рассказать о двери в Париж. Да и не до мушкетёров Мирке теперь, раз всё так… - Знаешь, мне в последнее время кажется, что жить – это вообще вот, как сейчас – на краю крыши сидеть. И под ногами ничего, - горько произнесла она.       А Ирке нечего было возразить.       Так они и сидели – две фигурки под серым небом, вровень с лохматыми макушками тополей. А из окон под ними нёсся надрывный голос, горько выпевая: - Нет, ребята, всё не так! Всё не так, ребята!