Run to you

Стайлз Стилински терпеть не может омег. Они кажутся ему такими глупыми и смешными в своём стремлении отыскать богатенького альфу и сесть ему на шею, свесив ножки; его тошнит от их мечтательных визгов о том, как это здорово — большая семья. Просто потому, что Стайлзу Стилински кажется, что стать инкубатором для какого-нибудь вонючего самца — это нихрена не смысл и не цель жизни, это самый настоящий бред. А он никогда не меняет своего мнения о той или иной проблеме. Ни-ког-да. Стайлз Стилински терпеть не может омег — вы ведь это уже слышали, верно? Проблема в том, что Стайлз Стилински и сам — омега. И это, сказать по правде, не круто. Совсем-совсем не круто. Стайлз вообще не понимает, за какие грехи получил статус омеги, течки раз в четыре месяца (как он ненавидит это острое, бескрайнее, скребущееся внутри желание быть оттраханным так, чтобы потом и подняться не получилось!) и типичный для омег сладкий запах. Он, чёрт возьми, терпеть не может сладости! Если вам кто-то когда-то говорил, что омеги не могут почуять собственного запаха, засуньте это «не могут» им в задницу, потому что Стайлз постоянно ощущает это: запах ванили, ничего необычного, такой же у тысячи тысяч омег. Если и отличается чем-то от других, то — каким-то незаметным оттенком. Плевать. Из-за этого на него почти не обращают внимания альфы, и, честное слово, Стайлз счастлив. Потому что альфы ему не нравятся со-вер-шен-но. Ну, то есть, конечно, своему лучшему другу, Скотту Макколу, он может простить что угодно. И то, что Скотт (в отличие от тщедушного, худого Стайлза!) родился альфой, и то, что уже отыскал свою омегу в Эллисон Арджент. На самом деле, Стайлзу даже кажется, что Эллисон — относительно других омег — довольно-таки неплохая. Относительно. Потому что Эллисон тоже носится со всеми этими розовыми бантиками, романтичными финтифлюшками, и у Стайлза возникает почти непреодолимое желание проблеваться, когда он видит, как Маккол с Арджент обмениваются слюнями в укромном уголке. Стайлз не то чтобы не любит отношения, просто его тошнит от всей этой приторной нежности. В его жизни — спасибо тебе, мамочка, что родила омегой — и без того слишком много сладкого. Стайлз Стилински терпеть не может сущность омеги. В школе Бейкон Хиллс, огромной школе с огромным количеством учеников, омег красивых достаточно, и на чересчур по меркам многих худого, чересчур язвительного («знай своё место, омега»), чересчур грубого в некотором отношении Стайлза никто не обращает внимания. Стайлз и не просит. Ему по горло хватает проблем и без того, честное слово! И он попросту счастлив, что не успел ни в кого втюриться, потому что он знает, какой она бывает, школьная любовь, и как больно ранит, если оказывается невзаимной. Так что Стайлз Стилински почти что счастлив. Разумеется, не считая того, что сегодня он бредёт в школу один, потому что Скотт с Эллисон сбежали на свидание, а через неделю у него течка. Пре-вос-ход-но. Стайлзу хочется попросить кого-нибудь убить его, но он до того незаметен для альф, привыкших увиваться за маленькими и покорными омежками, что даже этой услуги ему, наверное, никто не окажет. Он заходит в школу. Ещё слишком рано, так что тут почти никого и нет. Стайлз видит только нескольких учителей, сбившихся в кучку и что-то обсуждающих, и высокого мужчину, прислонившегося к дверному косяку у кабинета химии. На мужчине кожаная куртка и джинсы, у него раздражённо-хмурое выражение лица («хмуроволк», — думает Стайлз, и это его веселит), короткие чёрные волосы и недельная щетина. Стайлзу не нужно подходить, чтобы понять, что это — альфа. Нет, не так, Альфа, с большой буквы, потому что его запах, терпкий и горький, бьёт в нос, и Стайлз вдруг осознаёт, что попросту не может дышать, потому что для него — одеревеневшего, застывшего на месте и совершенно некрасиво пялящегося на альфу — сделать вдох гораздо сложнее, чем, скажем, встать на голову. Для справки: Стайлз полный ноль в подобных трюках. У Стайлза в груди всё переворачивается, и он, как порядочная омега, просто обязан подойти к этому альфе и познакомиться, но… Стайлз Стилински громко надменно фыркает, задирает нос и, проходя мимо альфы, будто ненароком задевает его плечом, чтобы бросить, не оборачиваясь: — Ты воняешь на всю школу, Альфа. Он выплёвывает это «Альфа» с таким пренебрежением, будто смеётся над самой сущностью мужчины. Стайлзу плевать. Он чувствует себя настолько восхитительно, когда ему удаётся запихнуть куда подальше возникшее непонятно откуда и непонятно зачем тёплое чувство в груди, что его даже не волнует, как может отреагировать альфа. Просто Стайлз очень хорошо знает (не раз испытывал на собственной шкуре), как болезненно представители сильного пола, шли бы они к чёрту, реагируют на подобные слова от омег. Но в спину ему не летят проклятия, его не пытаются схватить за руку и оттащить куда-нибудь «поговорить по душам», и Стайлз, что свойственно любому подростку, почувствовавшему минутную безнаказанность, ощущает себя на высоте. За урок — биология, которую Стайлз понимает превосходно и на которой может позволить себе ничегонеделание — он узнаёт об альфе кучу всего интересного. Спасибо сплетницам-омежкам, сидящим перед ним. Теперь Стайлз знает, что странного хмурого мужчину в кожаной куртке зовут Дереком. Дерек. Дерек Хейл. Стайлз пробует это имя на вкус, прокатывает его на языке, и ему нравится, как рычаще выходит, но, разумеется, он никому — а уж тем более Дереку Хейлу! — об этом не скажет. Следующая новость заставляет Стайлза буквально подскочить на месте. Он неверяще смотрит на сплетниц, потом — на бумажку с расписанием, волей судьбы вложенную именно в учебник по биологии. Второй урок. Химия. «Ты слышала? Дерек Хейл, тот самый красавчик, — наш новый химик!» — Нет-нет-нет-нет, — повторяет Стайлз, ощущая, как кровь приливает к щекам, и сходит с ума в груди заполошное сердце. - Нет. Нет. Нет. Нет. Нет… И всё-таки — «да». Потому что спустя некоторое количество времени и тонну потраченных нервов он сидит (и что за чёрт дёрнул его занять первую парту) на уроке химии. Прямо перед Дереком-мать-его-Хейлом. И Дерек-мать-его-Хейл смотрит на Стайлза Стилински так, что тот ощущает себя как никогда слабым, беззащитным и беспомощным. Ну, точь-в-точь слепой котёнок. — К доске пойдёт… Стилински, — возвещает Дерек Хейл после стандартной процедуры знакомства с классом. Стайлз удивлён? Нет, ни капельки. Он ловит ободряющую улыбку Лидии Мартин, самой красивой из свободных омег их школы (когда они были детьми и ещё не знали, кто из них будет альфой, кто омегой, а кто бетой, Лидия очень сильно нравилась Стайлзу, и он мечтал стать альфой для неё), криво улыбается в ответ и плетётся к доске. Стайлз Стилински уверен в своих знаниях. Они с Лидией лучшие в классе, и они оба это знают. Это вроде как намеренное разрушение мифа о том, что все омеги тупые. Но конкретно в этот момент, стоя у доски с куском мела в руках и слушая задание Дерека Хейла, которое тот, конечно же, произносит таким хриплым, бархатным голосом, что у Стайлза (проклятые гормоны!) мгновенно встаёт, и хвала богам, что под огромных размеров свитером этого не видно, он как никогда отчётливо понимает: не сможет ответить. Ничего. — Очень плохо, Стилински, — мягко говорит Дерек Хейл, зубасто скалясь, и Стайлзу хочется врезать ему как следует, вот только, разумеется, учителей, а тем паче альф, бить не то что нельзя — не получится. Стайлз возвращается на место с неудовлетворительной оценкой. И он чувствует себя отвратительно. Дело даже не в том, что он показал себя болваном (хотя и в этом тоже, но, в конце концов, весь класс знает, что Стайлз действительно хорош в химии). Дело в том, что он показал себя болваном перед Дереком Хейлом. Дереком-убейте-Стайлза-Хейлом. После урока Дерек Хейл вынуждает Стайлза остаться. Задержаться на пару минут для важного разговора. Он внимательно (со своим этим хмурым выражением лица, которое почти бесит) смотрит на омегу, а потом говорит: — Мне рассказывали об удивительных способностях к предметам двух омег из этого класса. Лидии Мартин и Стайлза Стилински. Однако я этого не заметил. Может быть, конечно, у меня слишком высокие требования, и ты с ними не справляешься… — его голос приобретает бархатные, вкрадчивые нотки, и Стайлз тихо зло рычит, сверля учителя разъярённым взглядом. Его ни-ког-да не называли — даже так завуалированно — идиотом, ему никогда не намекали на то, что он чего-то там не достоин, по крайней мере, в той области, в которой Стайлз чувствует себя уверенно! Стайлзу хочется перегрызть Дереку Хейлу горло. Он сдерживается. С огромным трудом. Но, честное слово, это стоит ему почти всех сил. — Ты будешь заниматься со мной после уроков дополнительно, — говорит Дерек Хейл, очевидно, совершенно довольный произведённым эффектом, и скрещивает руки на груди, скалясь. — Два раза в неделю. В среду и в пятницу. Полагаю, это не проблема, Стилински? Стайлз бурчит, что, конечно же, это никакая не проблема. Но на самом деле это огромная проблема, потому что он (как легко списывать это всё на гормоны, наверняка остальные омеги тоже через такое проходят) хочет одновременно Дерека Хейла убить… и просто хочет. Здорово, Стилински, высший класс. Ты хочешь учителя, который раздражает тебя до зубовного скрежета, которому ты уже успел нагрубить и перед которым выставил себя полнейшим идиотом с горошиной вместо мозга. Чёртовы омеги и чёртова их сущность. Но Стайлз всё же кивает, чувствуя, как расползается внутри липкое отчаяние, и выходит из класса — ему пора на другой урок. Стайлз даже не замечает, как начинает считать дни до первого дополнительного занятия. На первом занятии Дерек Хейл неразговорчив и хмур. Он выдаёт Стайлзу листок с тестом, который Стайлз успешно решает за двадцать минут, и у Стилински такое потрясающее, непередаваемое чувство мрачного удовлетворения, когда Дерек Хейл проверяет его ответы с нечитаемым выражением лица, а потом — недовольно и, кажется, даже раздражённо — выводит жирную «А» возле самой фамилии Стайлза. На самом деле, Стайлзу жутко хочется спать. Всю ночь до этого занятия он провёл в судорожном перечитывании всех тем. Стайлз помнит их все. Наизусть. Каждую. Но ему совсем не хочется снова облажаться. И теперь, зная, что не допустил ни одной ошибки, что, возможно, даже Лидия Мартин не решила бы тест так быстро, он чувствует себя таким счастливым, будто бы, честное слово, выиграл миллион. Стайлз, вообще-то, ненавидит все эти бои за оценки, но, чёрт побери, ему просто хочется доказать этому проклятому хмуроволку, что он чего-то да стоит, что он не очередная глупенькая курица, которой лишь бы хихикать да альф завлекать! Да и было бы чем завлекать… Второе занятие — атомная бомба комнатных масштабов. Потому что у Стайлза течка, и обычно он спокойно ходит себе в школу, предварительно наглотавшись подавителей, но теперь что-то идёт не так, и Стайлз, чёрт возьми, даже не может понять, что именно. Его бросает то в жар, то в холод, его то колотит от холода, то ему душно так, что хочется расцарапать себе горло. Он смотрит в задачу — и не видит текста, потому что буквы сливаются в сплошное неразборчивое месиво. Конечно, Дерек Хейл не может этого не заметить. Не может не сложить два и два и получить гениальнейший вывод: чёртова течка, чёртовы подавители, которые почему-то не работают, и общий фон отчаяния. Стайлз чувствует, как с каждой секундой усиливается его запах, и ему страшно, потому что он знает, что вне зависимости от того, насколько симпатичен омега или его запах, мимо течного свободного омеги не пройдёт ни один свободный альфа. Дань инстинктам, всё во имя продолжения рода. У Стайлза почти истерика. — В чём дело? — спрашивает Дерек Хейл, подходя к нему и сжимая пальцами его плечо. Как будто бы не видит сам, как будто бы не чувствует. Стайлз мотает головой так сильно, что одним чудом удерживается на стуле. Он обеими руками сжимает парту и дышит тяжело, кусая губы. Чёрт, он готов разрыдаться от досады и унижения, потому что, Боже правый, только не Дерек Хейл, только не он — с его насмешливым взглядом и вкрадчивыми нотками в голосе, пожалуйста, Господи, кто угодно, почему не Скотт, почему именно Хейл? Но во взгляде Дерека Хейла нет насмешки. Может, конечно, это у Стайлза что-то со зрением, потому что он едва сдерживается, но всё-таки… Хейл берёт его за руку (это — маленький разряд тока, прокатившийся по всему телу, и у Стилински уходят все силы на то, чтобы не застонать, потому что в течку он так чувствителен, а это же, чёрт возьми, Дерек Хейл, ненавижуненавижуненавижу) и тащит к выходу, минуя взгляды альф, почуявших течного омегу. У Дерека Хейла крутая тачка. Стайлз как бы неплохо в этом всём разбирается, и в любое другое время он сказал бы нечто вроде: «Вау, чувак, я не знал, что у тебя есть вкус!» Но Стайлза трясет, ему так сложно сдерживаться, потому что ему хочется, хочется, хочется, хочется этого проклятого Хейла, гореть ему в Аду, даже если Ада нет, а у Хейла такое спокойное, такое равнодушное выражение лица, что Стайлз чувствует себя так отвратительно. Он чувствует себя грязным, неправильным, не таким, как надо. Просто потому, что… Господи, да, да, ему хочется, чтобы Дерек Хейл смотрел на него сумасшедшими, огромными глазами, чтобы дышал с присвистом, чтобы возбуждение причиняло боль, чтобы… Стайлз ненавидит в себе именно вот это. Свою омежью сущность. Он ненавидит то, что знает Дерека Хейла меньше недели (и то исключительно как учителя, которому он успел нагрубить), но всё равно хочет его так отчаянно, так сильно, будто нет на свете миллиардов других альф, к которым его могло бы тянуть. Почему именно Дерек Хейл?! — Я испачкаю тебе сиденье, — говорит Стайлз и сам изумляется, каким ровным выходит его голос. Дерек Хейл отмахивается, только распахивает перед Стайлзом дверь, почти силой вынуждая его сесть, а потом обходит машину и сам садится на водительское сидение. Пара минут — и они уже едут вперёд. Стайлз дышит тяжело и часто, вцепившись пальцами в собственные колени (сейчас они кажутся ему неправильно, болезненно худыми), у него по вискам катится пот, а в заднице противно хлюпает, и Стайлз не-на-ви-дит это, Господи, как же он это ненавидит! — Где ты живёшь? — спрашивает Дерек Хейл, и Стилински говорит. Торопливо и сбивчиво, потому что боится не успеть, боится, что, если он будет держать рот открытым слишком долго, то стон, разрастающийся в горле и в груди, заполняющий собой всего Стайлза, отчаянный стон невозможного и неправильного желания, вырвется наружу. Стайлз знает, что ему нельзя этого позволить. Иначе он потеряет всякие остатки самоконтроля. Он ненавидит и свою сущность, и некачественные подавители, и самого себя. Особенно самого себя — потому что рядом нет Скотта, запах которого (запах занятого альфы) помогает немного взять себя в руки, потому что рядом нет вообще никого, кто мог бы ему помочь, та же Эллисон с её глупыми романтичными штучками — и та бы помогла сейчас куда лучше Дерека Хейла. От того, что Дерек Хейл совсем рядом, и на особенно резких поворотах, когда Стайлз кренится набок, их колени сталкиваются, Стилински особенно хреново. Он просто надеется, что отец дома, потому что отец-то знает, что делать, и он поможет, и будет легче, легче, легче… Но пока что легче не становится, а до дома ещё несколько минут езды. У Стайлза так сильно кружится голова, что ему кажется, будто он сейчас хлопнется в обморок. Разумеется, не хлопается. Просто чувствует себя совершенно больным. Они вылезают из машины в полном молчании: хмуро-сосредоточенный Дерек Хейл и возбуждённый до предела, едва держащийся на ногах Стайлз Стилински. У Стайлза заплетаются ноги, и он почти падает, но Дерек — грёбанный принц, спасающий принцессу, иди ты к чёрту — поддерживает его, не давая упасть. Стайлз совершенно случайно клонится к нему, больно стукается носом о твёрдую грудь и шипит от минутного неприятного ощущения. А потом он поднимает голову. И, конечно, совершенно случайно встречается взглядом с зелёными глазами Дерека Хейла. Они оба не понимают ничего, они даже не осознают, что творят. Просто потому, что это — природа, это — инстинкты, а против инстинктов, как говорится, не попрёшь. Губы у Дерека Хейла сухие, горячие и пахнут табаком. Стайлз не любит тех, кто курит, но почему-то сейчас именно от этого запаха у него подгибаются колени и дрожат пальцы. Поцелуй получается напористым, требовательным и злым: они словно вымещают ярость друг на друга, бесцельно кусая губы. Стайлз почти уверен, что слышит, как Дерек Хейл рычит. От этих поцелуев губы начинает саднить, а голова кружится, и Стайлз успевает подумать, что — господибожедаженесмей — это восхитительно. — Вон от моего сына! — рычит шериф округа Бейкон Хиллс, и это действует на Стайлза с Дереком не хуже ушата холодной воды. Они отшатываются друг от друга, тяжело дыша; Стайлз едва не падает, но вовремя опирается на отца. Он прижимает ладонь к своим губам и смотрит на Дерека Хейла. Дерек раздражённо и растерянно, с каким-то даже отчаянием выдыхает, а потом качает головой. Он говорит шерифу что-то про то, что «извините, не сдержался, больше не повторится», а потом уезжает. А Стайлзу — по его идиотской омежьей сущности — так горько от этого, что хочется реветь. Он не слышит нотаций, которые ему читает отец, не слышит вообще ничего. Он помнит запах губ Дерека, у него до сих пор сочится по подбородку из прокушенной нижней губы вязкая тонкая ниточка крови, и, чёрт возьми, это не может быть настолько сладко и горько одновременно, не бывает же таких сочетаний, не бывает же. Он возвращается в школу через неделю. У Стайлза под глазами огромные круги, да он даже выглядит откровенно дерьмово, потому что течка — такая хрень, в которую ты даже спать не можешь, потому что постоянно хочешь трахаться, будто тупое животное. Скотт сочувственно смотрит на него и, когда Стайлз садится рядом, тихо шепчет: — Не знаешь, почему все эти дни наш химик на взводе? Будто с цепи сорвался, честное слово, всех топит. — Понятия не имею, — бурчит Стайлз. Ему хочется закрыть лицо руками и сползти под парту, потому что, разумеется, он знает. Для учителя даже малейший намёк на роман с учеником — это конец карьере и преподавательской деятельности. У Стайлза с Дереком нет и не будет никакого романа, но поцелуй — это уже достаточное доказательство. Течка едва ли послужит смягчающим обстоятельством. Только Стайлз не собирается распинаться об этом каждому встречному. Он даже Скотту не может сказать, потому что признаться в поцелуе — значит признаться в том, что он хочет Дерека-мать-его-Хейла. Скотт же прекрасно знает, что Стайлз умеет сносно себя контролировать во время течки. Что он никогда не полезет целоваться с альфой, если не будет его хотеть настолько, чтобы забыть о наличии у себя мозга вообще. Да и может ли он грузить Скотта своими проблемами? Стайлз смотрит на Скотта, который улыбается сидящей на пару парт впереди Эллисон, и ему хочется завыть, потому что, какого отвращения он бы ни питал к омегам, Стайлзу тоже хочется быть любимым. Ему не нужна эта дешёвая нежность вроде всяких милых прозвищ или дорогих подарков. Ему ничего этого не нужно — да и зачем? Ему хочется, чтобы был кто-то, на кого можно положиться, кому нужно довериться. Стайлзу даже не нужно, чтобы его защищали. Просто потому, что его острый язык — уже его защита. По крайней мере, он думает так ещё пару недель и четыре занятия (им удивительно хорошо удаётся держать себя в руках при виде друг друга). А потом — после тренировки по лакроссу — Тео зажимает его в углу раздевалки. Тео — один из самых популярных альф школы; он ведь играет в команде по лакроссу (кстати, как и Скотт), а ещё он меняет омег, как перчатки. Стайлз знает это всё со слов Скотта, а Скотту он привык верить. И теперь, когда Тео стоит так близко, а его отвратительный запах (Стайлзу кажется, что воняет чем-то горелым) мешает Стилински думать. Но Тео, разумеется, думает, что он неотразим. И он склоняется к уху Стайлза, чтобы тихо выдохнуть: — Не хочешь побыть моей личной шлюшкой, омежка? Если Стайлз чего-то и хочет, так это как следует врезать Тео по яйцам. Правда, Тео, когда Стайлз ему сообщает об этом, мрачнеет. Первый удар — это не больно. Стайлз, может, и не обладает горой мышц, как альфы, но он в неплохой физической форме, так что даже не морщится. Только кусает губы. Тео ухмыляется. Он знает — Стайлз никому ничего не расскажет. Он знает — Стайлз слишком гордый для того, чтобы признать, что позволил альфе поднять на себя руку. Он знает — Стайлз слишком гордый для того, чтобы рассказать, что его изнасиловали (а Тео может, и дело вовсе не в том, что Стилински ему нравится, просто Тео из тех, кого заводят запахи боли и страха, а ещё Стайлз всё ещё девственник, и, конечно, Тео это не может не привлечь). Стайлз бьёт его в ответ, но получается слишком слабо. Они оба это понимают, и у Тео в глазах мрачное удовлетворение от собственного превосходства, а Стайлзу внезапно становится очень-очень страшно, потому что в раздевалке, куда он, идиот, забрёл в поисках Скотта, а наткнулся на одного Тео, никого, кроме них, нет, и вряд ли кто-то зайдёт, потому что Стайлз слышит отдалённую трель звонка на урок. На химию — глупая ирония судьбы. Стайлз нервно сглатывает и судорожно втягивает воздух через рот. Он прижимается лопатками к ледяной поверхности стены, но от этого не легче, потому что он буквально задыхается из-за запаха Тео, а ещё — потому что ему, правда, совсем не хочется оказаться изнасилованным. Он не из мазохистов. Стайлз держит себя в руках, он в состоянии это делать, но, Господибоже, ему так страшно, что, кажется, ещё немного — и его накроет лавиной паники. — Девственники всегда пахнут так чисто и так сладко, — мурлычет Тео, забираясь руками под одежду Стайлза, и отпечатки его прикосновений — липкие, грязные, огнём горящие на коже. Стайлз почти готов разрыдаться. Нет, он не будет плакать здесь, не будет давать Тео ещё одного повода для удовлетворения. Тео целует — кусает, больно и сильно — Стайлза в плечо, а Стилински судорожно оглядывает раздевалку. У него один шанс. Один-единственный. Стайлз со всей силой, на какую способен, толкает Тео к шкафчикам, и тот на секунду теряет контроль, выпускает омегу. И Стайлз бежит. Бежит так быстро, как только вообще способен, бежит, и у него в горле горят слёзы, свёртываются в липкий обжигающий ком. Он не знает, что ему делать, потому что слышит тяжёлые шаги Тео позади, и поэтому Стайлз просто мчится вперёд, куда угодно. И влетает в кабинет химии. Наверное, таким — трясущимся, дрожащим, с полубезумным взглядом и стоящими в глазах слезами — он предстаёт перед одноклассниками впервые. Стайлзу всё равно. Он умоляюще смотрит на Дерека, и тот понимает всё без слов. Господи, храни его, Господи милосердный… — Урок закончен, просьба покинуть аудиторию, — чётко и громко сообщает Дерек. — Дорешаете задачи дома. Стайлза хватает только на несколько минут. Он так счастлив, что все (у Скотта обеспокоенное выражение лица, но он всё же уходит) покидают кабинет, что у него ноги подгибаются, и Стилински в буквальном смысле этого слова падает на стул. Он тяжело дышит, глядя на свои руки — стиснуты в кулаки так сильно, что побелели костяшки. Он настолько погружён в собственное сердцебиение, нервное, сумасшедшее, зашкаливающее, что вздрагивает, когда Дерек присаживается рядом на корточки и тихо спрашивает: — Что такое? Стайлз мотает головой. Он не знает, как рассказать, как описать всё случившееся. Ему совсем не хочется казаться трусом. Он же… гордый, правда? Но это — Дерек. Невыносимый Дерек Хейл, которого Стайлз почти ненавидит просто за то, что сходит с ума от желания быть с ним, и, наверное, именно поэтому он всё же говорит, неловко, запинаясь, с трудом сдерживая слёзы: — Это… Тео. Он… Стайлз не знает, как дальше продолжить. Он ненавидит плакать. Наверное, потому, что почти никогда этого не делает. Плачущие люди выглядят такими слабыми, такими беспомощными, а это, казалось бы, ерунда, ведь ничего же не случилось… Но на коже до сих пор горят отвратительным грязным огнём следы липких поцелуев Тео, и от этого Стайлза тошнит так, что он зажимает себе ладонью рот и считает до десяти. Немного отпускает. — Я не знаю, как рассказать, — шепчет он, чувствуя себя таким подавленным и растерянным, каким, наверное, не чувствовал ещё никогда. Дерек поднимается и уходит, чтобы вернуться через минуту. На парту перед Стайлзом мягко планируют чистый лист бумаги и шариковая ручка. — Тогда напиши, — предлагает Дерек. Стайлз кивает, неуверенно сжимая ручку. Писать и правда оказывается куда легче, хотя пару раз Стайлз чувствует, что сейчас расплачется, и тогда он откидывает голову назад, смотрит в потолок и считает до десяти. Дерек всё это видит, но ничего не говорит. Стайлз благодарен ему за молчание. Стайлз благодарен ему за то, что Дерек стоит рядом, и сжимает его плечо, сильно и крепко, и молчит, и ждёт, пока Стайлз — буквы выходят неровными, косыми, скачут со строчки на строчку — допишет. А потом Дерек Хейл читает. Внимательно, хмурясь, и Стилински почему-то нервничает. Он крутит в пальцах несчастную ручку, не замечая, что изредка оставляет длинные полосы чернил на парте. Плевать. Он так… растерян. И сердце до сих пор колотится загнанной птицей так, что больно, и он чувствует такую яркую, острую ненависть к Тео. А ещё — ему нужно принять душ. Как можно скорее. Стайлз ощущает себя грязным. Очень-очень-очень грязным. — Подожди меня несколько минут тут, — говорит Дерек, и голос у него слишком мягкий, слишком бархатный, чтобы Стайлз не насторожился. Но Стилински не успевает ничего сказать или спросить — Дерек Хейл выходит из класса, оставляя его в одиночестве. И тогда — когда больше никто не смотрит на Стайлза, когда не перед кем испытывать острое чувство стыда — приходят слёзы. Горячие, солёные и безудержные, они катятся по щекам, срываются с подбородка и — кап-кап-кап — падают на пол. Ему нужно совсем немного времени на это — просто чтобы не грызло потом изнутри постоянное желание разрыдаться. Когда Дерек Хейл возвращается, Стайлз уже не плачет. Он уже почти спокоен. Только глаза красные, и, разумеется, Дерек это замечает. Стайлз почти ненавидит его в этот момент за подобную проницательность. — Ты плакал, — говорит Дерек, и это звучит не как вопрос, но как утверждение. Стайлз пожимает плечами. «Да, плакал, — говорит он всем своим видом, — но тебя это точно не касается, Альфа». Стайлз умеет быть равнодушным и отстранённым, когда нужно. Обычно на него накатывает такое состояние как раз после выбросов эмоций вроде этого. Стайлз смотрит на Дерека и тихо говорит: — Отвезёшь меня домой? Мне нужно, — он передёргивает плечами, — принять душ. Дерек мрачнеет, но всё же кивает. Молча. Протягивает Стайлзу руку (как будто умудряется мысли читать и знает, что Стилински до чёртиков боится где-нибудь споткнуться и выдать свою слабость), сжимая крепко его пальцы, и тянет на себя, помогая подняться. В прошлый раз подобное закончилось поцелуем. На этот раз Стайлз сглатывает горький ком, поселившийся в горле, и слабо улыбается. Дерек улыбается в ответ. В его улыбке ни грамма радости или чего-то ещё, скорее облегчение, будто он боялся, что Стайлз снова разрыдается. Стилински гордо выпрямляется и идёт к выходу из класса самостоятельно. Он ни-ко-му не покажет, что бывает слабым. Потому что некому быть для него сильным. У Дерека Хейла костяшки сбиты в кровь, но Стайлз замечает это только тогда, когда они уже подъезжают к его дому. Дерек перехватывает его взгляд, направленный на сбитые костяшки, и они оба несколько секунд смотрят друг другу в глаза, а потом Стайлз неловко мямлит что-то вроде «Спасибо» и вылезает из машины. Через неделю он спрашивает у Скотта, как тот понял, что влюблён в Эллисон, и Скотт отвечает, что просто не боялся быть рядом с ней собой. Стайлз чувствует, что пахнет жареным, и ему хочется умереть. Они с Дереком целых два месяца исправно общаются на уровне учитель-ученик. Стайлз даже обращается к нему на «Вы». Ни Тео, ни остальные альфы из команды к Стайлзу больше не приближаются. Стилински не знает, чья это заслуга: Дерека или Скотта (а Стайлз знает, что чёртов Хейл рассказал Макколу о произошедшем, и тот на правах капитана команды устроил настоящий Ад для Тео), но, если честно, он рад до чёртиков. Только навязчивая опека Скотта напрягает. Настолько, что Стайлз не выдерживает и заявляет Скотту, что лучше бы тот за Эллисон так присматривал, и Скотт обижается. Они со Скоттом не разговаривают вторую неделю (и это по-настоящему дерьмово), когда Дерек просит Стайлза задержаться после уроков. — Что у вас с Макколом за разлад? — интересуется он, скрещивая руки на груди и опираясь бедром на стол. Стайлз меланхолично пожимает плечами. У него нет никакого желания рассказывать Дереку что-либо о себе и о своих проблемах (он боится, что сболтнёт лишнего и скажет, что влюблён в Хейла, а Стайлз, разумеется, не влюблён, да как такое вообще может произойти, немыслимо), поэтому он просто молча смотрит на этого хмуроволка и нервно кусает губы. — Чёрт, Стайлз, — говорит Дерек, и Стайлз вздрагивает, как от удара, потому что Дерек ещё ни разу не обращался к нему по имени, и это так сладко, что почти больно. — Ты же омега, тебе нужен кто-то, кто будет защищать от всяких там Рэкенов и подобных им. — Мне не нужна ничья защита, — отзывается Стайлз. Этот разговор его уже раздражает. Неужели каждый обязан ткнуть его носом в то, что он омега, неужели из-за этого он по умолчанию беззащитен? — Я в состоянии защитить себя сам, о'кей? Я не слабак. — Я знаю, что ты не слабак, — говорит Дерек, и в его взгляде мелькает что-то такое, что кажется Стайлзу попросту невозможным. Не может же Хейл, не может же… — …но тебе не справиться со всем в одиночку, — доносится до Стайлза будто бы через толстый слой ваты. Стайлз кусает губы и жмурится болезненно. А потом — это не меньший шок для него самого, чем для Дерека — выпаливает: — Сходишь со мной на свидание? Тишина оглушает, отдаётся звоном в ушах. Стайлз шипит от боли: так сильно закусил губу, что разодрал её в кровь. Он усмехается. Конечно, тишина. На что ты мог надеяться, Стайлз Стилински, на то, что этот Альфа сходит на свидание с кем-то вроде тебя? — Прости, — говорит он и направляется к двери. Рюкзак внезапно кажется очень тяжёлым, а расстояние до коридора — бесконечным. Дерек Хейл сжимает его предплечье, вынуждая развернуться к себе, а Стайлз упорно смотрит в пол, на свои кроссовки, потому что просто не может найти в себе смелости для того, чтобы поднять голову и увидеть насмешку в чужих глазах. Или, что ещё хуже, сочувствие. «Бедный мальчик, подростковые влюблённости — это всегда так больно.» — Схожу, — говорит Дерек, и Стайлз настолько этого не ожидает, что отшатывается, неуклюже покачнувшись. Дерек — в который раз? — спасает его от падения, потянув на себя, и смеётся тихо: — Ты такой неуклюжий, Стайлз. — А ты придурок, хмуроволк, — бурчит Стилински. Он прижат щекой к груди мужчины, но почему-то в голове ни единой мысли по поводу того, чтобы отстраниться. Дерек такой тёплый, живой и крепкий, и от его запаха так кружится голова… — Если ты не отлипнешь от меня, мы станем звёздами, потому что через минуту у меня урок, — говорит Дерек. Стайлз обиженно хмыкает, показывает ему язык — ребяческий жест, непонятно откуда взявшийся — и уходит. Дерек кричит ему вслед: — Я заеду за тобой в воскресенье в семь! Стайлз улыбается, как полный придурок, весь урок литературы, за что получает непонимающий взгляд учительницы (трагедии Шекспира мало располагают к радости) и смешок Скотта. Стайлз ни-че-го не говорил Скотту о своей влюблённости в Дерека Хейла, но что-то ему подсказывает, что вездесущий Маккол уже и так всё знает. Стайлз поворачивается к Эллисон и встречает лукавый взгляд. Он раздражённо чертыхается. Отлично, знает не только Скотт. К свиданию Стайлз готовится с особенной тщательностью. Он грёбанных полчаса перебирает вещи, которые водятся в его шкафу, и каждую откидывает со словами «не то». Шериф, заглянувший в комнату сына, смеётся и шутит про то, что его малыш уже совсем взрослый. Стайлз кидается в него синим свитером, и отец, понимающе кивнув, закрывает за собой дверь. У Стайлза в гардеробе целая куча этих свитеров. Как правило, безразмерных. Синие, белые, красные… Он, тощий омега с тонкой шеей и узкими запястьями, кажется в этих свитерах особенно худым. Правда, ему всё же везёт, и Стайлз отыскивает в самом дальнем уголке шкафа клетчатую рубашку: когда-то он её любил, но теперь и не вспомнить, почему о ней позабыл. Рубашка сидит как влитая, в сочетании с чёрными джинсами она смотрится действительно здорово, и Стайлз, глядя на себя в зеркало, с неожиданной, пугающей его уверенностью думает о том, что он выглядит не так уж и плохо. Тот Стайлз, которого он видит в отражении, действительно привлекателен. Наверное, это здорово. Ему хочется понравиться Дереку Хейлу (даже если учитель не имеет права ходить на свидания со своими учениками), ему хочется этого даже сильнее, чем получить высший балл на итоговом тесте по химии (опять-таки именно из-за Дерека Хейла). Когда Стайлз, наконец, полностью готов, шериф заглядывает к нему в комнату и говорит: — Тебя уже ждут, Стайлз. Стайлз благодарно улыбается, наскоро обнимает отца (он так редко это делает, что чувствует мучительный укол вины, когда видит удивление в глазах шерифа)  и, обувшись, вылетает из квартиры. Дерек — неизменно неотразимый в своей кожаной куртке — смотрит на Стайлза слишком долго и слишком внимательно. Как будто что-то не так. Стилински смущается, нервно сжимает пальцы в кулаки и интересуется: — Мы поедем куда-нибудь, или ты будешь пялиться на меня вечность? — Ты потрясающе выглядишь, Стайлз, — говорит Дерек, и Стайлзу хочется сказать, что Хейл может оставить эти дешёвые комплименты для девушек, но он смотрит Дереку в глаза, и слова забываются, отходят на второй план. Они целуются в машине, прижимаясь друг к другу, как ненормальные, будто бы к этому и сводится их свидание. Когда они приезжают в кафе — неизменный атрибут, а как же, — у обоих губы припухшие и искусанные. Стайлз думает о том, что выглядит настоящим наркоманом. Судя по всему, Дерек думает точно так же. Ужин — самая неудачная часть свидания. На них все пялятся, и Стайлз ощущает себя очень неуютно. Наверное, Дерек это чувствует, потому что предлагает провести вечер в менее людном месте. Стайлз, у которого от нервов кусок в горло не лезет, только за такой вариант. Они гуляют по набережной до самой ночи. Не целуются (Стайлз боится, что его оттолкнут, а Дерек слишком задумчив и отстранён для этого), просто говорят о какой-то ерунде. Разговор течёт плавно, неторопливо. — Почему ты так не хочешь, чтобы был кто-то, кто будет тебя защищать? — спрашивает Дерек, будто очнувшись от своих мыслей. Стайлз не знает, что ответить. То есть знает, но… Он кусает губы и всё же решается, даже не замечая, как берёт Дерека за руку, переплетая их пальцы. Честное слово, он не понимает, что делает, а Дерек не говорит ему ни о чём, потому что совсем не против. — Я не люблю выглядеть слабым, — говорит Стайлз после минутного молчания. — Все почему-то уверены, что омеги — непременно хрупкие фиалки, которых нужно оберегать от любой напасти. А я не такой. И я… Ну, может, я просто не знаю людей, которые согласились бы быть сильными ради меня. Он улыбается кривовато и невесело, а Дерек замолкает задумчиво. Стайлз видит, что он о чём-то напряжённо думает, но не рискует спросить — страшно. Да и не его это дело. В конце свидания они снова целуются. Стоят на лужайке у дома Стайлза и целуются, неторопливо, мягко, будто бы изучая друг друга. А потом Дерек говорит: — Спокойной ночи, Стайлз. — Спокойной ночи, Альфа, — отзывается Стайлз и улыбается. Он не знает, насколько идёт ему улыбка, не знает, что этот его тёплый тон заставляет Дерека Хейла вздрогнуть и прищуриться задумчиво. Стайлз этого всего не замечает. Он замечает только приятный вес кожаной куртки Дерека на своих плечах (просто ему в какой-то момент стало холодно, а Хейл, не принимая никаких возражений, заставил его надеть куртку) и кружащий голову запах его. Его альфы, и пусть это звучит до чёртиков слащаво. Пусть. У Стайлза такое настроение, что он даже согласен на все эти милые нежности, столь свойственные парочкам. Но Дерек только улыбается и советует ему лечь спать прямо сейчас, чтобы выспаться перед химией. Он забывает свою куртку, и Стайлз всю ночь проводит, прижавшись к ней и уткнувшись носом в гладкую кожу. Месяцы летят стремительно и торопливо. Дерек приглашает Стайлза на свидания каждое воскресенье (каждое-каждое), и они, наверное, давно должны считаться парочкой, но… Но - нет. Дерек никогда не заговаривает об отношениях, а Стайлз, с каждым разом всё сильнее и сильнее влюбляясь в него, сходит с ума. Он делится этим со Скоттом (тот крайне обижен, что Стайлз не рассказал раньше). Маккол советует ему самому об этом сказать, но Стайлз — омежья сущность — боится. Ему совсем не хочется услышать отказ. Ему совсем не хочется услышать напоминание о том, что такие романы запрещены. Потому что для него самого все эти «нельзя» не имеют никакой значимости. Ему же так хорошо, когда Дерек рядом. А значит, можно всё. Ну, разумеется, он не выдерживает. На одном из свиданий (третий месяц их недоотношений, через несколько дней у Стайлза должна начаться течка) Стайлз всё же не выдерживает. Они сидят на мягком диванчике в уютной кофейне, голова Дерека покоится на коленях Стайлза, и Стайлз неторопливо перебирает чёрные пряди. — Дерек, — говорит он, кусая губы. Хейл вопросительно мычит, довольно закрывая глаза. Стайлз не знает, где взять сил для того, чтобы это сказать, но всё же выпаливает: — Мыжевстречаемсяда? — Что? — непонимающе хмурится Дерек, и Стайлз раздражённо вздыхает. Как он ненавидит это всё. — Мы же… — он замолкает, не зная, как подобрать слова, и умоляюще смотрит на Хейла, но тот не понимает, совсем не понимает. Стайлз вздыхает. — Мы же встречаемся?.. Выходит тихо и глухо. — А ты этого хочешь? — спрашивает Дерек, и Стайлз, ожидающий любого ответа, но не этого, удивлённо вскидывает брови. Затем кивает, затолкав куда подальше желание покраснеть и отвернуться. Дерек пожимает плечами и прижимается щекой к животу Стайлза, опять закрывая глаза. - Ну, значит, встречаемся. И у него всё это выходит так просто, будто… Стайлз даже не знает. Стайлзу почти восемнадцать, и он всё ещё девственник. И он всё ещё безумно хочет Дерека Хейла. Поэтому он склоняется к уху мужчины и тихо шепчет: — Исполнишь одно моё желание? — Исполню, — соглашается Дерек, хоть и хмурится подозрительно. Стайлз закусывает губу и говорит: — Будь со мной в эту течку. У Дерека Хейла такой вид, будто его ударили по голове чем-то тяжёлым. Он не пытается отговаривать: знает, что это бесполезно. Он не пытается спорить, или заявлять, что Стайлз ещё несовершеннолетний, или делать какую-либо из тысячи противных Стилински вещей. Он просто спрашивает: — Ты уверен? — Абсолютно, — отвечает Стайлз. Дерек вздыхает, тяжело и с надрывом. — Первый раз — это всегда больно. — Ага, знаю. — То есть тебя это не смущает? — Я не боюсь боли, Альфа. И я доверяю тебе. Дерек улыбается. Он так редко улыбается настолько искренне и тепло, что у Стайлза сердце в груди сходит с ума и больно колотит по рёбрам. Он закрывает глаза и закусывает губу, чтобы не улыбнуться в ответ совсем глупо и радостно. Дома он отмечает дни, оставшиеся до течки (она через три дня, через три), и нервно вздыхает. Стайлзу так везёт, потому что отец как раз уезжает в командировку на всю течку сына, а значит, не помешает, и… И он то ли счастлив, то ли боится до чёртиков. Отведённые три дня проходят слишком быстро. Стайлз делится со Скоттом своими опасениями, а тот зовёт Эллисон, и Эллисон действительно помогает справиться с нервозностью, и утешает, и говорит, что всё будет здорово, главное — не паниковать. Стайлз думает, что очень сложно приказать себе не паниковать. Но он постарается. Потому что он просто хочет этого. Хочет, чтобы Дерек поставил метку (и плевать он хотел на всё и всех), хочет, чтобы Дерек был только его… Они уже обговаривали это. У Дерека богатая семья, он работает учителем только по собственной инициативе, и работа эта не является для него уж очень любимой. Он в любой момент может уйти. И официально быть со Стайлзом. Разве это не здорово? Они договорились только, что Дерек доучит детей до конца года. А до конца года остаётся совсем немного времени, каких-то три месяца. Ведь мелочи же. В первый день течки Стайлз поднимается очень рано. Он пока в состоянии связно мыслить, но Дерек запрещает ему появляться в школе и обещает, что приедет, как только проведёт все занятия. Стайлз ждёт его целый день (и состояние постепенно ухудшается). Доходит до того, что он попросту забирается в ванную и сидит там, потому что вода позволяет хоть немного остудить пыл, а Стайлз не может перестать думать о Дереке. Обнажённом Дереке, прижимающем его к себе, вдавливающем в кровать… Стайлз стонет и делает воду холоднее. Это чёртова пытка, невыносимая, сумасшедшая пытка. — Привет, — говорит Дерек спустя несколько часов. Он одет строго и официально, а Стайлз обнажён и завёрнут в одну тонкую простыню. Это настолько резкий контраст, что Стилински хочется рассмеяться. Но он этого не делает. Он приближается к Дереку и начинает расстёгивать пуговицы на его рубашке. Выходит из рук вон плохо — дрожащие пальцы не слушаются, и именно в тот момент, когда рубашка всё же оказывается расстёгнута и соскальзывает с плеч Дерека, простыня, мягко шурша, планирует на пол. Стайлз оказывается совсем обнажённым, возбуждённым и… И у Дерека в глазах — нечто яркое и неконтролируемое, так что Стайлз только и успевает охнуть, а потом его тащат в спальню, и вдавливают в кровать (именно так, как нужно, господибожеправый), и целуют глубоко, горячо, долго, и Стайлз сам отвечает со всей яростной, отчаянной страстью, на какую только способен. Он елозит задницей по простыням, пачкая их смазкой, а в животе всё сворачивается в тугой ком возбуждения, и, Боже, это прекрасно. Он немного зажат, потому что всё ещё боится — совсем чуть-чуть, ведь не может же не бояться, даже если это Дерек Хейл, всё равно… Дерек целует его в шею и шепчет: — Мы можем… подождать. У него такой взгляд, что Стайлз более чем уверен - нет, не «можем». И Стайлз просто тянет его к себе, молча целуя, напористо, порывисто, страстно, до металлического привкуса крови на языке. Их запахи сплетаются в нечто целое, потрясающее в своей яркой контрастности. Дерек раздевается неторопливо, будто бы дразнит Стайлза. А у Стилински не хватает сил ни на что, кроме того, чтобы кусать нервно губы да дышать через раз, во все глаза на него глядя — на такого родного и близкого, такого нужного, правильного и важного, что от этого даже больно. — Не бойся, — говорит Дерек, прижимаясь к Стайлзу всем телом; Стайлз готов заскулить, потому что от подобной близости возбуждение становится почти невыносимым, и голова кружится, и не хочется думать, хочется только, чтобы всё уже началось — сил нет терпеть. — Никаких пальцев, — говорит Стайлз. Ему отвратительна сама мысль об этом. — Просто сделай это, Альфа, — говорит он и улыбается сквозь стон, потому что Дерек — будто назло — скользит губами вниз по шее Стайлза, а шея у него такая чувствительная во время течек, что хоть вешайся. — Просто… сделай… Дерека не нужно просить дважды. Он целует Стайлза (поцелуй выходит рваным, коротким, потому что обоим до отчаянного не хватает воздуха, неоткуда этот воздух брать, и чужие губы в тысячу раз важнее него), гладит по животу… Стайлз закрывает глаза, когда Дерек отстраняется. Ему нужно постараться успокоиться, и Стилински уговаривает себя, что всё будет в порядке. Волшебные слова «Это же Дерек» почти полностью уничтожают всякие опасения. Это — Дерек Хейл. Его Альфа, которому можно довериться всегда и во всём. Стайлз слышит треск разрываемой упаковки и закрывает глаза. Ему приходит на ум забавная мысль о том, что Дерек наверняка прихватил с собой кучу презервативов, и Стайлз тихо хрипло смеётся. Дерек прижимает ладонь к его губам, и Стайлз легонько кусает его за палец. — Не открывай глаз, если страшно, — советует Дерек, и Стайлз кивает. Он жмурится и кусает губы. Дерек убирает ладонь с его рта, и Стайлз чувствует, как Хейл сжимает его бёдра: крепко, сильно, наверняка до синяков, но сейчас это даже кажется нужным. — Пожалуйста, давай обойдёмся без нежности, — просит Стайлз. Он так боится этой слащавой сахарной вставки вроде «Потерпи, мой котёночек», потому что это ужасно и ничерта не успокаивает. Дерек фыркает и целует Стайлза в уголок губ. — Я знаю, что тебе это не нравится, не стоило напоминать, Стайлз, — отзывается он, и у Стилински в очередной раз сердце пропускает удар, потому что, чёрт побери, только Дерек Хейл умеет произносить его имя так, что… что это просто неописуемо потрясающее чувство, согревающее изнутри. Первый толчок — самый болезненный и тяжёлый, потому что, конечно, выделяемая во время течки смазка здорово облегчает проникновение, но это всё равно больно. Впрочем, так даже лучше, потому что эта боль — она правильная и нужная. Стайлз ни капельки не мазохист, но ему кажется, что так лучше. И он впивается ногтями в плечи Дерека, склоняет его к себе, открывая глаза и целуя. От поцелуев во рту остаётся лёгкий привкус крови, а в голове — туман. — Двигайся, — говорит он, и это больше всего похоже на приказ. Но Дерек только усмехается и прижимается губами к шее Стайлза, оставляя засос, и Стайлз почти кричит просто потому, что это неописуемое чувство, и, кажется, он готов кончить от одного этого. Он с такой силой закусывает губу, что та отдаётся щемящей болью. Стайлзу плевать. Дерек двигается. Старается отыскать нужный угол проникновения. Стайлз кусает губы и жмурится от боли. Он не замечает, как с губ слетает тихий стон, потому что теряется в ощущениях. В горле встаёт ком, не дающий дышать, а в животе — самый настоящий пожар, и Стайлз скулит, тоненько и жалобно, будто умоляя продолжить. Он чувствует себя таким мягким и податливым, таким покорным, что даже не понимает, что с ним. Наверное, так и нужно, так и правильно, Стайлз не знает наверняка. Он знает только, что следующий толчок приносит то же самое — звёздный дождь в голове, разноцветные пятна, расплывающиеся перед глазами, и Стайлза хватает только на то, чтобы зарыться пальцами в волосы Дерека, сжав в кулаках пряди, и потянуть на себя, чтобы поцеловать. Никакой нежности — это должно быть грубо, жёстко, требовательно, потому что только так и может быть, только так и правильно, а все эти щенячьи нежности пусть останутся для других омег… Кровать немелодично скрипит, пока Дерек вбивает Стайлза в матрас движениями своих бёдер. Стайлз теряется в ощущениях; он скулит, стонет, хрипит, потому что чувств слишком много для того, чтобы молчать, они распирают изнутри, давят на рёбра, готовые прорваться наружу прямо через них, и Стайлз топит свои стоны в губах Дерека, жадно впитывая его тяжёлое дыхание, и Стайлз полосует ногтями спину Дерека, потому что это так ярко и остро, что у него нет сил на то, чтобы терпеть. Всё заканчивается слишком быстро: Стайлз на пределе, а Дерек двигается так размашисто и быстро, что по комнате разносятся пошлые шлепки кожи о кожу, и этого, честное слово, достаточно для того, чтобы почувствовать себя попросту невероятно. Он кончает себе на живот со сдавленным стоном, так и не притронувшись к себе, а за ним следует Дерек, чтобы в следующий момент прижаться к Стайлзу и лениво поцеловать его в шею. — Боже, — выдыхает Стайлз, жмурясь. Он боится — если откроет глаза, всё это исчезнет, ничего этого не будет. — Боже… — Я люблю тебя, — говорит Дерек. У Стайлза на секунду останавливается сердце. Наверное, он ослышался. Ведь не может же быть такого, чтобы правда, ведь не может же… — Я серьёзно, — говорит Дерек, и Стайлз ощущает, как его целуют в уголок губ. — Я люблю тебя, чёртов Стайлз Стилински, и я знаю, что ты тоже любишь меня, поэтому предлагаю тебе сейчас просто помолчать и отдохнуть перед, — он легко двигает бёдрами, и Стайлз громко стонет, зажимая себе рот ладонью, — новым заходом. Стайлз так до безобразия счастлив, что ему хочется кричать об этом на всех углах. Скотт с Эллисон — любовь у них куда более неторопливая, мягкая и спокойная, нежели у Дерека со Стайлзом — только посмеиваются. Ещё бы. У Элиссон на пальце красуется кольцо (им обоим уже есть восемнадцать, и Скотт очень хочет как можно быстрее сделать Арджент полностью своей), и она вся светится изнутри. Если честно, Стайлз предполагает, что она беременна, но даже если и так, Скотт об этом явно ещё не знает. Отличный сюрприз, пожалуй, если она действительно… — Ты опять в своих мыслях? — спрашивает Дерек, садясь рядом и крепко его обнимая. У них двойное свидание, и в этой маленькой кафешке очень уютно. Дерек приносит заказ, и Стайлз с довольным видом забирает свою Колу. Вообще-то Дерек очень любит читать ему нотации на тему того, что эту гадость пить нельзя, но Стайлз ведь тоже весьма упрям, поэтому выбора у Хейла особенного нет, приходится смириться. Стилински пожимает плечами и прижимается к груди Дерека. Эллисон и Скотт, забыв о своих заказах, увлечённо милуются, слишком занятые друг другом, и поэтому Стайлз не испытывает неловкости. Он всё ещё не справился со своим дурацким пунктиком насчёт того, что на него все пялятся. Учебный год давно позади, впереди — жаркое лето, Скотт и Эллисон по-прежнему счастливы вместе, Дерек Хейл больше не учитель химии, а у Стайлза Стилински на шее красуется метка. Всё прекрасно.