Паучий шёлк

Разумом Вирия понимает, что от остатков тягостной власти Айем нужно избавиться. Это должно быть просто, забыть её — не как живую богиню или мёртвого врага, но как женщину: прекрасную женщину, сильную женщину, женщину притягательную не вопреки, но благодаря ядовитым клыкам и чешуйчато-чутким извивам ума... Забыть её, забыть свою тягу к ней... Это должно быть просто — за что цепляться? Ведь никогда и не было ничего, только желания — неразделенные, невзаимные, мглистые; желания из тех, в которых даже самой себе сознаваться опасно. Желания, которые прорастали в сердце сорной травою — и засыхали прежде, чем их получалось выполоть. Если леди Альмалексия их суть всё-таки разглядела, то виду не подала. Может быть, где-то в глубинах своего древнего, исчервлённого сердца она и… испытывала симпатию к потерянной и несчастной, застывшей на середине пути девчонке — но и только. В конце концов, никакие симпатии не мешали использовать Вирию при любой подходящей возможности — и без зазрения совести похоронить, когда Вирия исчерпала полезность. Ей хватает ума, чтобы всё это понимать — и хватает дурости, чтобы проклятое понимание совершенно не помогало. И ведь не мечтается даже, что было бы, если — давно отгорело всё хрупкое и болезненно-нежное, что когда-то цвело в душе этой странной влюблённостью. Отгорело, выгорело, а всё равно болит — будто бы мало одной незаживающей раны! Но с Ворином было ближе, реальней, с Ворином было! А здесь и сейчас — совсем уж нелепо, и глупо, и иллюзорно. Только и есть оправданий, что сваливать всё на Неревара, на его / не его воспоминания, на сны и видения, свившиеся клубком из влюблённых змей... Разумом Вирия понимает, что от остатков тягостной власти Айем нужно избавиться, сердцем — отчаянно кровоточит, ну а ногами… Ноги несут её на Солстхейм, но иногда даже там — слишком близко. От эха, от тени, от невесомых прикосновений Вирии больше не убежать — и нигде не спрятаться.