Тень врага моего

      Ночной воздух, дрожащий и зыбкий, будто встревоженная легким ветром озерная гладь, все еще хранил в себе звон уходящих морозов. Зима отступала нехотя. Она пряталась среди пушистых еловых лап, залегала в оврагах, белея нестаявшим снегом, поднималась вверх в клубах пара, вырывающихся изо рта с каждым выдохом. Путник — сутулый силуэт, маячащий между почерневших в безлунном сумраке елей — кутался в подбитый мехом плащ. Тяжелый край колыхался у самых пят; грязь и снег впитались в плотную ткань, украсив ее темной неровной каймой. Кожаные ботинки едва слышно поскрипывали, сминая сухую прошлогоднюю траву, стелющуюся под ногами.       Путнику не нужен был свет. Он поднялся на невысокий холмик, уперся руками в колени и погрузил взгляд в рябь чернильно-синей дали. Могучие хребты гор Виммарк угадывались у края земли. Гряда казалась близкой, стоит только руку протянуть. Путник усмехнулся, выпуская в небо еще одно облачко белесого пара, и отряхнул край плаща. Дорога предстояла дальняя, а тело, изъеденное проклятием, будто кислотой, было совсем не таким ловким и удалым, как когда-то. Мозолистые руки, спрятанные под потертой кожей рукавиц, привыкли держать тяжелый меч, но скоро, очень скоро Скверна вскипятит кровь и покроет мягкую кожу гнойными нарывами, скоро глаза, и без того подернутые пленкой, совсем потеряют зрячесть и будут навечно погружены во тьму, обреченные видеть лишь ее оттенки.       Но время еще есть. У него еще есть много, много времени.       Позади оставался костями белеющий город, живущий под лязг рабских цепей и по сей день. Мощенных камнем улиц он коснулся едва-едва: мелькнул тенью между торговых рядов, озаботившись нуждами дряхлеющего смертного сосуда. Торговцы, ряженные в шелка, кривились, морщили гордо вздернутые носы, глядя на него сверху вниз; герб на потускневшей, поеденной ржавчиной нагрудной пластине заставлял их выказывать почтение к телу, источающему сладковатый смрад близкой смерти.       Мужчина сунул руку за складки плаща, и пальцы нащупали рельеф: орлиные головы смотрят по обе стороны, крылья воинственно распростерты. «Победа в войне. Бдительность в мире. Жертвенность в смерти» — слова девиза всплыли в голове сами собой. В этой плешивой, покрытой струпьями голове было много любопытных воспоминаний, но все они не имели значения. Пока не имели.       Воздух наполнял впалую грудь и обжигал горло льдом, но все равно был упоительно сладок. Так пахла свобода. Оковы рухнули и обратились в пыль, темница пала, смешавшись с песком, и теперь путник стоял на вершине холма под тусклыми звездами, и все его существо, заключенное в жалкую и немощную оболочку, вбирало укрытые ночью краски и запахи вновь обретенного мира. Даже песнь Скверны, жгучим ядом струящаяся по рекам вен, умолкла, уступая место клокочущему между ребер восторгу. Мир расстилался перед ним, мир падал к ногам, и горы Виммарк, когда-то бывшие самой надежной темницей, склоняли в поклоне седые головы. Смех разорвал безмолвие: хриплый и приглушенный поначалу, он обретал мощь и звучность, пока не обратился игристым вином, хлещущим через край, звоном колоколов, вещающих о начале службы, раскатами грома, сотрясающими небесные хляби. Острые пальцы ветра перебирали торчащие стебли травы будто струны, и переливчатый свист вплетался в хохот. Эхо еще долго плутало между лап пахучей хвои.       Путник медленно опустился на колени, и сырой холод не обласканной теплой весной земли голодными зубами впился в тело, раздирая плотную одежду. Путник прикрыл глаза и закачался из стороны в сторону, бормоча себе под нос затейливую вязь слов, и с каждым звуком, оброненным в ночь, укладывался, укрощался строптивый озноб. Бунтующее тело, жаждущее тепла и комфорта, подчинилось духу, и лишь когда разум стал незыблемым и гладким, прозрачным, как чудесные магические кристаллы, путник воззвал к Древнему, и имя Дракона Тишины сотрясло предгорья.       Безмолвие было ему ответом. Только ветер играл на струнах тонких стеблей. Раскинув руки, путник долго не поднимался с колен, взывая к вековым силам. Еще не покинувшая предгорья зима вливалась в него, бежала вверх, вмерзая в кости и органы, и лишь когда даже сосредоточение не помогало уберечь смертный сосуд от разрушающей транс дрожи, он нетвердо встал на ноги.       Молитва растворилась, утонула в звездной дали. Вместе с ней пришло одиночество. Сколько подношений было принесено, сколько славящих песен спето? Древний покровитель отвернулся от своего жреца или вовсе покинул этот мир, облачившись в одеяния легенды.       На сухих, потрескавшихся губах путника, прячущего лицо под тенью капюшона, появилась улыбка.       Цепи рухнули, обратились в прах, и только тщедушная оболочка, едва влачащая свое существование, стояла между ним и живительным вином могущества, способного вновь отворить врата Златого Города и покорить его — в этот раз.       Путник, запахнув плащ и пряча зябнущие руки в мехах, двинулся к горам. Не сошедший с низин снег тоскливо поскрипывал под его сапогами.