***
За семь лет, проведенных в Киркволле, у Мерриль накопилась целая куча вещей. О происхождении некоторых она и не догадывалась — одни явно сами нашли дорогу в ее дом, другие когда-то казались забавными и очаровательными безделушками — долийцы таких не делали. И теперь Мерриль стояла посреди добра, в одно мгновение превратившегося в ненужный хлам. Всевозможная утварь — из темной, почти черной древесины, покрытая резьбой, или из пористой красноватой глины, изукрашенная росписью — казалась совершенно непригодной к длительным путешествиям, но и оставлять нажитое и дорогое сердцу не хотелось. Мерриль повертела в руках фигурку галла, коснулась ветвистых рогов, украшающих голову животного. Совершенно точно, что искусная поделка мастера Айлена не понадобится ей в путешествии, но это подарок Хоук, и оставить его в пустеющем доме... Маргаритка вернула фигурку на полку. Как давно она путешествовала в последний раз? Киркволл с высокими белыми стенами стал крепостью, надежным оплотом, местом, где можно осесть. В эльфинаже все было иначе, чем с долийцами; Мерриль до сих пор помнила горькую смесь ужаса и разочарования, когда впервые оказалась здесь. Темные и грязные улочки вместо мягкого зеленого ковра Долов повергали в уныние. По комнатам покосившейся хибары, ставшей ее домом, постоянно гуляли сквозняки, а до протекающей крыши так и не дошли руки. А еще — запахи. Вместо свежего, полного медом цветущих полевых трав и звона горных ручьев воздуха в Нижнем Городе Киркволла пахло бедностью и усталостью. «И плесенью», — вздохнула Мерриль. Совсем недавно купленная головка сыра уже покрылась зеленоватым пушком. В доме бедняжки Ниссы всегда пахло выпечкой. Маргаритка покачала головой, прошлась по комнате, вслушиваясь в заунывные стоны половиц, и села на кровать. Она могла бы остаться здесь: попробовать стать опорой городским эльфам, будто придавленным стенами, врасти корнями в белый камень площади, как Венадаль — огромный, тянущийся вверх даже в плену Города Цепей. Раскидистые ветви, переплетающиеся над головами, закрыли бы всех и от нещадно палящего солнца, и от бурного дождя. Она могла бы... да только не хватало ни силы, ни уверенности, и Маретари больше не наставит на верный путь. Киркволл давно не был чужим. Хитросплетения улиц перестали быть загадкой, и Мерриль находила дорогу без путеводного клубка, подаренного Варриком. Горожане здоровались с ней без страха и презрения; Мерриль покачала головой и грустно улыбнулась. Горожане не знали, кто она и чем занималась, не знали об элювиане, спрятанном в глубине ветхой лачуги, не знали о зле, способном просочиться из него в этот мир. Неведение служило щитом; потому-то никто не боялся протягивать ей руку в приветственном жесте. Маретари никогда бы не поставила свой народ под удар. Мерриль прежде считала ее старой недальновидной дурой, отказывающейся от древних знаний из-за призрачного суеверного страха. Теперь же она будто понимала: задача Хранителя не только сберечь крупицы истории и знаний, оставшиеся от далеких предков, но и сберечь клан. Маретари показала ей это, а она не хотела видеть. Тяжелый элювиан оставил белые вытертые следы на полу в углу комнаты, словно не желал покидать своего пристанища. Даже тени там, казалось, собирались гуще, плотнее, осязаемее. Мерриль поежилась. Треклятое зеркало она разбила, едва вернувшись с Расколотой горы. Скорбь по Маретари, вина перед кланом, злость на себя — все выразилось в едином отчаянном жесте, вдребезги расколовшем стекло, которое она когда-то тщательно, полюбовно восстанавливала. Она помнила, как подалась вперед Хоук, как сжала ее плечо; зеркало медленно, будто сквозь тягучий утренний туман, падало на камни, звоном дробило тишину и рассыпалось осколками, отражая в каждом поднимающееся над Киркволлом солнце. Мэриел настороженно вглядывалась в то, что осталось от элювиана, пока Мерриль не приблизилась к разбитому стеклу и, присев на корточки, не провела над осколками ладонью. Мертвая поверхность не отреагировала. Больше ничего нет: ни зеркала, манящего тайными знаниями, ни демона, ждущего, пока глупая долийская девчонка выпустит его на свободу, ни клана, растворившегося в зеленеющей дали, ни Маретари, материнской любви которой она так и не смогла оценить, пока не стало слишком поздно. Хоть что-то должно быть сделано правильно. Что-то, о чем Мерриль не будет жалеть. Она поднялась со скорбно скрипнувшей кровати и подняла с пола пустующий еще заплечный мешок. Ей пригодятся теплые вещи: подбитый шерстью плащ и мягкие сапоги из оленьей кожи. Хорошо босиком шагать по сочному летнему ковру, да только холода поздней осени, напитавшие землю, больно жалят стопы. Мерриль больше не раздумывала — в мешок отправлялось все, что могло показаться хоть сколь-нибудь полезным в походе: пучки сушеных трав, собранных на Расколотой горе и припасенных для зелий и согревающих чаев; фрукты и хлеб, еще не пострадавшие от сырости в лачуге; несколько кремней; туго свернутое пестрое лоскутное одеяло; и много-много прочих вещей. Когда Мерриль, наконец, попыталась его поднять, в пояснице потянуло болью от тяжести. Долийка охнула, выпустив ремень из пальцев. Некрепко сбитая дверь скрипнула. — Ох, котеночек, — возникшая на пороге Изабела оглядела туго набитый мешок. — Поверь, все это тебе не понадобится.***
Внизу лениво звенела кухонная утварь, и официантки болтали с немногочисленными ранними посетителями. Потрескивали добела раскаленные угли. Варрик, досадливо хмыкнув, поворошил тлеющие головешки, и нутро камина озарилось снопом искр. Сочный аромат приправленного мяса, вольготно струящийся из кухонь и едва ли не насквозь пропитывающий таверну, щекотал ноздри, но аппетита не будил. Да что там аппетит! Изабела, скучающе подперев щеку ладонью, разглядывала темный эль в большой граненой кружке. Фенрис откинулся в кресле, угрюмо скрестив руки на груди и исподлобья поглядывая на присутствующих. Мерриль крошила зачерствевшее печенье; крохотные крупинки скатывались на пол, где их наверняка потом найдут крысы. К элю не притронулся никто. Даже Изабела, подтянув к себе кружку, только пробормотала ругательство. Три кресла, приставленные к длинному, украшенному гномьими рунами столу, пустовали, отчего уют покинул комнату, согретую янтарными отсветами каминного огня. На памяти Варрика такого давненько не случалось за последние годы — с тех самых, надо думать, пор, как еще никому не известная ферелденская беженка по имени Хоук попыталась наняться в экспедицию Бартранда. Сначала уютный просторный люкс привечал троих гостей: Мэриел, Карвера и Авелин — а потом в один прекрасный день Варрик обнаружил, что свободных кресел не осталось, а покои полнятся дружеской болтовней. Теперь же... Гном поскреб поросший щетиной подбородок. Гнетущая, тягостная тишина заливала уши, будто воск. Не было такой тишины даже в черный день перед похоронами Лиандры. Когда церемонии остались позади, а знатные гости, пожелавшие проститься с леди Амелл, разошлись, ноги сами принесли Хоук в «Висельника». Друзья поминали покойную иначе: никто не жалел добрых слов, эля и песен. К полуночи захмелевшая и уставшая Мэриел, наконец, мирно задремала, уткнувшись лицом в оплечье андерсовой мантии — а Варрик было начал думать, что долгая бессонница сотворит с Хоук то, чего не сумели сделать ни Глубинные Тропы, ни Аришок, повергший город в хаос. Даже в тот черный день здесь было место для каждого из них. Хоук ушла, и все покатилось нагам под хвост. — Дерьмо! — ругнулась Изабела, отпихнув кружку. Варрик согласился — молча. Мэриел объединила их когда-то, но до сегодняшнего дня гном и представить не мог, что в ее отсутствие за дружеским столом не пролетит ни одной шутки. — Следовало идти за Хоук сразу же, а не откладывать на потом, — хмуро заметил Фенрис. — Тебя-то ничего не держит, — хмыкнула Ривейни. Ее смуглые пальцы отбивали глухую чечетку по поверхности стола. — Что ж не пошел? Эльф сдвинул брови. Взгляд его был достаточно красноречив, чтобы не повторять вопроса. — Ах да, Тевинтер! — Изабела закатила глаза и без удовольствия отхлебнула эль. Мерриль вздохнула и смахнула крошки с мантии. Надрывный скрип ступеней заставил ее вздрогнуть и обернуться: только ботинки городской стражи могли создавать столько шума. Пятно света, льющегося в коридор, пересекла длинная тень. Лязг тяжелого доспеха оборвал едва завязавшуюся перепалку, и на пороге возникла Авелин. Капитан стражи неуверенно замялась в дверях — и это было так же неправильно, как пустые места за столом. Грозная леди Авелин вдруг показалась Варрику маленькой, словно сжавшейся под начищенным доспехом. Губы она крепко сжала в тонкую розовую линию — казалось, что так она силится спрятать дрожь. — Не стой на пороге, Авелин, — гном поманил ее внутрь. Одним пустым креслом меньше. Авелин неловко шагнула в комнату, словно ожидая, что пол провалится под ее ногой. Капитан стражи не знала, куда деть руки, и теребила сочленения латных перчаток. Варрик готов был поклясться, что ему хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать все случаи, когда стойкая Авелин не чувствовала под собой земли от тревоги. Даже веснушки на ее щеках будто стали бледнее, а яркая медь подвязанных алым шнурком волос потускнела. То, что Хоук покинула город, ударило по ним всем, но по Авелин, пожалуй, больше всего. — Я... — начала было капитан стражи, но замялась. Авелин потерла переносицу и тяжело подняла взгляд. — Я этого не делала. Не предавала Хоук. — Мы знаем, — откликнулась Изабела. Ривейни пожала плечами. — И Хоук тоже знает. Дай ей немного времени. Варрик оставил железную кочергу у кованой каминной решетки и поднялся с кресла. Скрип половиц обозначил каждый его шаг вокруг стола. Гном остановился у одного из кресел, неотличимого от прочих, и отодвинул массивный стул, приглашая Авелин сесть. Никто здесь не видел в ней предателя, никто не сомневался в ее преданности. Обратное представлялось невозможным. Авелин подвела Мэриел лишь один раз: давным-давно, в Тени, когда демоны искушали каждого, заглядывая в самые потаенные уголки души. Авелин не смогла устоять; проклятье, да никто из них не сумел устоять! Никто, кроме Андерса. Или Справедливости — была ли разница? — Как он? — спросила Авелин, устроившись за столом и сцепив пальцы в замок. Она неловко поерзала: несмотря на старания друзей, место все еще казалось ей неуютным, неудобным, таким, словно она его не заслужила. Варрик невесело усмехнулся. — Блондинчик? Уж получше нас с тобой. Его-то, подумал Варрик, отъезд Хоук не тяготит, и не тревожит чувство, будто нечто выращенное, отстроенное многими годами товарищества и дружбы рассыпается в прах. Усмиренные не чувствуют: не страдают и не радуются, не отчаиваются и не испытывают облегчения. Сегодня Варрик не мог сказать, сочувствует он Андерсу или все-таки завидует. — Нужно подыскать ему безопасное место, — Авелин кашлянула, и в ее голосе вновь зазвучали знакомые уверенные нотки. Едва уловимо, почти незаметно — так молодые травы пробиваются из-под еще не сошедшего снега. — Вряд ли Мередит успокоится, а в доме Хоук его легко найдут храмовники. Клоака тоже больше не безопасна. Гном, заложив руки за спину, прошелся вдоль ряда книжных полок, вскользь разглядывая корешки. Торговые дела дома Тетрас, учетные книги, рукописи, разносортная литература от исторических трудов до сомнительного бумагомарательства — все это можно было отыскать в небольшой библиотеке мэтра Варрика, но здесь не было и следа тех ответов, в которых поредевшая компания нуждалась сейчас. Ответов, которые были нужны Мэриел. Признаться, иногда в порыве самоуверенности Варрик полагал, что найдет на этих полках ответы на любые вопросы. — Что-нибудь придумаю. — Варрик кивнул Авелин и наклонился, чтобы снова взять в руки кочергу. Металл встретил крепкую, мозолистую ладонь прохладой. Потревоженные угли зашептали, забеспокоились, раздувая алое нутро и выпуская вверх легкие искры. Осенняя сырость пропитала «Висельник»; даже люкс, гордо именуемый Варриком лучшими апартаментами в Нижнем Городе, провонял плесенью и подъевшей половицы гнилью. Плотный ковер надежно прятал и то, и другое, и всю неделю, минувшую с того дня, как Защитница покинула Казематы вместе с Усмиренным Андерсом, Варрик спрашивал себя: а гниль и плесень ли он чует, оказываясь в стенах таверны? Нет, отвечал себе гном. Так несет отчаянием. — В конце концов, — добавил он после короткого молчания, — это мне Хоук завещала приглядывать за оставленным добром. — Придется присмотреть еще и за кораблем, дружище. — Гномы плохо ладят с кораблями, Ривейни. — Главное, — Изабела подалась вперед, локтями упираясь в столешницу, — чтобы к моему возвращению «Сирена» была на воде, а не под ней. — Звучит просто, — согласился Варрик. Изабела отсалютовала ему наполовину полной кружкой и тут же осушила ее. Авелин обернулась к Мерриль. — Так когда вы покидаете город? — На рассвете, — долийка будто бы впервые подняла глаза. — Ох. Это ведь надолго, да? То есть, я хочу сказать... Совсем не то же самое, что прогулка до гор Виммарк и обратно? — Совсем, — подтвердила Изабела, посерьезнев. Хмель, казалось, совершенно не затуманил ее рассудка. — До Тевинтера недели пути сушей. Если, конечно, придется идти в Тевинтер. — Изабела скосила глаза на Фенриса — эльф подобрался и угрюмо поигрывал желваками, наглядно демонстрируя неодобрение. — У Хоук — сутки форы, но мы догоним ее, если поторопимся. И возьмем лошадей. Авелин, оставив перчатки на краю стола, повертела в руках пустую кружку. Официантка, не изменяя сложившейся привычке, принесла в комнату семь приборов. Защитница покинула белые стены Города Цепей, и все шло своим чередом. Капитан стражи плеснула эля из темного, пузатого кувшина, и помолчала немного, разглядывая светящееся черным янтарем пойло. — Догоните ее, — наконец, сказала она, и просьба, почти мольба, сквозила в ее полном сожаления голосе. — И помогите пройти этот путь. Звон кружек, столкнувшихся краями над столом, вполне мог бы отдаленно напомнить песнь маленьких серебряных колоколов.***
Шнуровка корсажа отчего-то раздражала. Толстые белые нити путались, никак не желая поддаваться, и Фенрис дергал их нетерпеливо. Нетерпение это никак не роднилось с тем чувством, которое возникает в груди у едва созревшего юнца, дорвавшегося до женского тела. Угольки невнятной ярости тлели в груди, и их жар тек вместе с кровью по венам. Изабела видела это все и насмешливо усмехалась, угадывая в нем клокочущее желание выхватить из-за ее спины кинжал и безжалостно распороть все, что мешает добраться до смуглой кожи. Это бесило еще больше. Желание подмять ее под себя, нагую и беспомощную, взять в плен темные, целованные солнцем и соленым ветром губы, зудело под кожей. Фенрис бросил возню с треклятой шнуровкой и запустил ладонь в темные, не покрытые лазурным платком волосы Изабелы. Движение вышло жестким. Дурацкая беспричинная злость, не дававшая покоя уже который нагов день, отравила и поцелуй: ни пьяной, буйной страсти, ни тихой щемящей нежности Фенрис не ощутил — лишь крушащий нутро испепеляющий огонь, требующий бездумно впиваться губами и пальцами в плоть, да так, чтобы оставить как можно следов, чтобы сделать как можно больнее. Это было совсем не тем, что происходило между ним и Изабелой. Что должно было происходить. Она отпрянула без испуга, и ее ладонь уперлась в грудь, возводя преграду почти непреодолимую. Зуд под кожей нарастал, заставляя покрепче стиснуть зубы. Внутри бесновалось, скребло душу нечто, не находя себе выхода. Близость должна была дать свободу, а если не ее — то хотя бы успокоение, однако вместо этого крепла стена, возводимая с той самой минуты, как Мэриел покинула Киркволл. Щеки обожгло вспышкой, и Фенрис с трудом отличил стыд от гнева. Стыд настигал его всегда, стоило лишь впустить в сознание фарфоровый образ магессы, пока Изабела надвисала над ним, томно мурлыкая и жмурясь. — Что? Медовый взгляд, ласково-насмешливый, растаял, а в голосе не было хрипотцы, в которую Фенрис готов был провалиться и утонуть — ради которой и мертвец поднялся бы из могилы. Женщина, все еще сидящая на его коленях, больше не была любовницей. Ловкая и обольстительная, но обними такую крепче — и окажешься на лопатках, придавленный к полу коленом. Фенрис насупился. Как отвечать на заданный вопрос, он не имел ни малейшего представления: сам ведь не знал, что происходит с ним в последние дни. Во всем виновата Хоук. Ушла, бросила всех тех, кто дорожил ее дружбой, и ради кого? Ради мага, любившего свои манифесты больше, чем ее саму. Кровь вновь прихлынула к лицу, и багровые пятна проступили на шее. Отступник никогда не был ее достоин, а Хоук... Хоук смотрела на него так, как никогда не смотрела на Фенриса. Эльф заставил себя проглотить горький ком в горле. Изабела хмыкнула, возведя очи горе. — Понятно, — она мягко соскользнула на пол, подцепила сапог и обвела взглядом комнату, отыскивая второй. — Можешь и дальше убиваться, мол, Хоук ушла и бросила тебя одного в городе, который ты никак не хочешь назвать домом. А можешь, — Ривейни, наклонившись, подняла второй сапог и плюхнулась в ближайшее кресло, — перестать корчить из себя сумрачного страдальца и помочь ей. Друзья, знаешь ли, ведут себя именно так. За тем, как она натягивает длинные сапоги на стройные загорелые ноги, Фенрис наблюдал молча. К чему это все? Если бы Мэриел нуждалась в помощи, она бы позвала его с собой — его, а не треклятого мага с клеймом на лбу, не способного теперь ни на любовь, ни на сочувствие. И он бы пошел без оглядки, стоило бы ей позвать — хоть в Тевинтер, хоть к демонам в Тень. Этого не случилось, так есть ли смысл набиваться в непрошеные рыцари? — Как знаешь. — Фенрис едва не вздрогнул, сообразив, что мысли столь отчетливо отражаются на его лице, что Изабела читает его, как отрытую книгу. — Хоук многое сделала для тебя. — Я ее об этом не просил, — отрезал эльф. Когда Изабела ушла, не попрощавшись, Фенрис швырнул подвернувшуюся под руку подушку в стену и рухнул на остывшие простыни.