Вкусная книга

MEJIBRAY — 人間

      — Холодно, — это слово само, точно проводник к потерянной реальности, срывается с губ в первые же мгновения, когда очнувшийся Тсузуку только-только начинает приходить в себя. На его глазах повязка — не снять, — руки слишком туго связанны за спиной, отчего лежать на гладкости ледяной поверхности становится в разы неудобней. Чуть прогнувшееся вперёд и вверх тело ноет от непривычной позы, а ноги и вовсе не слушаются, сильно стянутые ремнями где-то чуть ниже щиколоток.       — Будет и больно, если ещё хоть слово скажешь, — воркующий голос над головой и поцелуй в обнаженную ключицу очень ожидаемы от Коичи, в отличие от всей этой игры в свихнувшегося хозяина дома и его обездвиженного пленника.       — Тебе когда-нибудь говорили, что ты сумасшедший? — Тсузуку не хочет провоцировать друга, но очевидное и на ум приходящее само слетает с губ, прежде чем он успевает замолчать, и тогда его наотмашь бьют по щеке, заставляя тихонько взвыть от боли прикушенного с силой языка. Во рту вкус крови и горького непонимания. — Ты хотя бы скажи, в чём я провинился, для начала!       — Мето вчера заявил мне тоже самое, — спокойно отвечает Коичи на первый вопрос, игнорируя следом озвученную просьбу. Он стоит где-то совсем рядом, но Тсузуку не может уследить за его перемещениями по дому на слух — его оглушают пугающие отзвуки металлических предметов, что ложатся рядом с ним на стол. А в том, что Тсузуку лежит на столе, он уверен полностью — нет больше в доме его басиста иных столь же длинных и столь же глаких поверхностей. И подозрение о том, что вчера точно так же эту столешницу занимал драммер не греет ничуть. — Но, знаешь, ему это всё даже понравилось немного. Он обещал заходить в гости, когда я буду слишком настойчив.       Тошнота подкатывает к горлу и Тсузуку не знает — от собственной слабости она, или же от яркого запаха соевого соуса, что бьёт в нос так, точно бы Коичи проводит смоченной в нём ваткой перед лицом своего пленника.       — Как тебе? Один небольшой бутылёк этого сокровища стоит немалых денег, но вкус оправдывает затраты сполна, поверь. Ты в этом ещё убедишься сегодня, — голос у Коичи певучий, урчащий, такой, что Тсузуку решает не прерывать его, как в первый раз, просто отдалённо вслушивается в говоримое и подумывает как велика вероятность, что его крики услышат соседи басиста. Вероятность мала, а шанс, что они придут на выручку и того меньше. Тем более что у Коичи вновь может найтись веский аргумент против криков. И может быть это даже не сразу будут колющие-режущие предметы из его коллекции — та ядовито пахнущая тряпка, которой музыкант зажал рот гостю по его приходу вновь может сыграть свою роль, отключая Тсузуку на неопределённый срок.       Его губ касается густая тяжелая капля, всего одна, она немного растекается по алым припухлостям, смешивается со слюной и жжется так, что её бы стереть, сплюнуть немедленно, но позволяется лишь облизать, шипя от новой порции боли в пораненном языке. И Тсузуку бы вытерпеть, проглотить узнанную горечь не издав не звука, но кажется Коичи мастерски умеет играть на ощущениях — физических и моральных — он смешивает их в единый коктейль так умело, что Тсузуку, которому вроде бы должно привыкнуть к боли, становится не по себе.       — Васаби, — комментирует мужчина довольно, появляясь уже с другой стороны стола, обхватывая чужие обожженные губы своими в подобии поцелуя. Тсузуку не отвечает, ему вообще кажется, что открой он рот ещё раз и его начинят чем-то в разы опасней острых специй — мысль о лежащих рядом ножах не даёт покоя, осознание, что их басист — псих, также не позволяет расслабиться.       Полы расстёгнутой рубашки оказываются до конца распахнуты в стороны и Тсузуку чувствует себя ещё более уязвимым в чужих руках, что изучают покорное тело, изредка задевают соски и оставляют неглубокие полумесяцы ногтей на выступающих рёбрах. Вокалисту хочется кричать о том, что эта игра его совсем не возбуждает, ему хочется терпеливо объяснять, что развязанный он даже после произошедшего готов будет любить Коичи всю свою жизнь. Лишь бы развязанный. Лишь бы живой.       — А теперь, самая главная часть нашего вечера, — Коичи ещё продолжает поигрывать пальцами одной руки с пирсингом на затвердевшем соске, но сам чуть отстраняется в сторону, доставая со стола напротив что-то ещё. — Ты главное не шевелись лишний раз, просто чувствуй и... дыши.       Тсузуку вспоминает, что и правда — нужно дышать, набирает полную грудь воздуха и едва не хнычет от запредельной сладости того — будто бы последнего в его странной и слишком короткой жизни. Он берёт себя в руки и немыслимыми усилиями успокаивается. Это ведь всего лишь Коичи. Его Коичи! Немного чудной, но такой настоящий и правильный, что просто не способен причинить Тсузуку вреда, по крайней мере не больше, чем сам музыкант того попросит. Он наслаждается каждым вдохом и всё твердит себе заученные фразы о нормальности друга, где-то на периферии всё равно возвращаясь к одинаковым мыслям — попытке найти момент сбоя. Время, когда Коичи изменился.       Живот холодит от неиспытанных ранее прикосновений. На этот раз даже не пальцы Коичи, что-то иное небольшое по размерам и чуть влажное, точно поцелуи, остающиеся на теле и не спешащие таять. Небольшой вес, небольшой размер... соевый соус и васаби продемонстрированные до этого. Тсузуку хочется рассмеяться в голос, но он осознаёт, что этот поступок заставит суши с его плоского живота и груди рассыпаться по полу. Его ещё не спешат прикончить и это радует до безумия просто. Приходится прикусывать губы, лишь бы не выдать собственные поломанные нервы, лишь бы не разозлить приготовившегося к трапезе мужчину.       — Давно мечтал это сделать, — комментирует тот поднимая со стола приготовленные заранее палочки, металлические, может быть даже золотые или серебряные, но факт остаётся фактом — именно их лязгающие касания по столу зародили панику вокалиста. Это не отменяет того открытия, что Коичи — псих, это лишь несколько отдаляет угрозы быть расчленённым, но не более.       Тсузуку вздрагивает от прохладной влаги, что касается его грудины, но, шипя, берёт себя в руки. Это всего лишь соевый соус — яркий запах вновь выдаёт его, да и окунающий в него рис музыкант будто бы успокаивает невольно. Ничего страшного не происходит. Это просто игра. Странная и чертовски пугающая. Это игра основана на доверии партнёру и теперь Тсузуку знает, что совершенно не доверяет собственному басисту. Пустое открытие, ненужная мысль и касающиеся губ палочки.       — Открой, — не просит, да и не приказывает даже — предлагает, уточняя на всякий случай: — Хочешь ведь?       Вокалист осторожно кивает, всё ещё не решаясь говорить, да и дыша-то с трудом, покорно приоткрывает рот и ещё вынужденно ждёт несколько мучительных секунд которые — Тсузуку уверен — мужчина тратит на любование его покорностью и пошлостью с которой тот невольно облизывает губы, предвкушая.       — Хороший мальчик, — нашептывает басист с издёвкой, зная, как не любит Тсузуку все эти слащаво-нежные обращения. Нашептывает и опускает в просящий рот кусочек рыбы, изрядно сдобренный васаби. И это лакомство как нельзя лучше отражает в себе всего Коичи — мягкий и нежный, таящий на языке, но в тоже время кроящий за собой обжигающую остроту, от которой слёзы наворачиваются на глаза, пропитывая повязку. — Тише. Тише, малыш.       Басист замечает тонкие следы влаги на ткани — конечно же замечает — он ждал их с трепетом ещё большим, чем подобной возможности поужинать с Тсузуку. Позволял последнему заедать острую приправу имбирём и менее острой порцией лакомства, после чего ел и сам, блаженно выдыхая на каждой новой порции изысканного блюда.       — Знаешь, это было даже лучше, чем я предполагал, — признался Коичи, когда металл палочек в последний раз нарочито коснулся кожи на животе Тсу. — Нужно будет обязательно тебе позволить ощутить это.       — Позволишь мне быть с тобой таким? — всё же решился выспросить изумлённый, но осмелевший вокалист, чувствуя, что его развязывают теперь, высвобождая поочерёдно руки и ноги. Он уже самостоятельно сдирал повязку с лица онемевшими пальцами, глядя на своего музыканта в приглушенном свете комнаты более похожего на ожившую статую. Он более уверенно продолжал: — Позволишь неволить, пугать и всё остальное?       — Не меня, — дьявольская улыбка на губах мужчины заставила Тсузуку поежиться и запахнуть полы рубашки. — У нас ведь ещё есть чудеснейший гитарист. Как на счёт того, чтобы позвать его завтра на ужин?