****
Вышец грозно выругался и сплюнул, ненавязчиво наблюдая за дочерью, сидящей на лавке у окошка и тихо напевающей какую-то немудреную песенку. Томира поглаживала здоровенный живот и смотрела на улицу, где с наступлением утра на мостовую постепенно выходили люди, приветствуя наступление нового дня. Вот ведь глупая девка! Всю жизнь ему попортила своим блудством! А муженек-то что? Нет его, и не сыщешь теперь, ублюдка! Обрюхатил и с глаз долой, в Цитадель свою поганую. А им что делать теперь? Как в глаза людям смотреть? Вот уже который месяц, стоит лишь из дома выйти, тыкают в него исподтишка пальцами и мерзко хихикают из-за углов. Уж он-то все слышит! Говорят, мол, не сберег свою дочурку посадник, а значит и ему веры никакой нет. Какой он глава, если дочь собственную от распутства не сумел охранить? А как тут уследить, если Ходящие совсем страх потеряли и стали линию обережную на куски рвать, словно и нет ее вовсе? Пришлось в Цитадель писать, а потом уж с приездом колдунов столько дел навалилось, что и вовсе не до дочурки стало. А зря, как оказалось. Девка-то как раз в пору вошла, похорошела, округлилась, где положено, а уж на личико просто не налюбоваться! Вот и вились вокруг нее парни, словно пчелы над сладким медом. Но всем она отказывала, так как Вышец строго наказал: выйдет она за сына посадника, в соседнем с ними Елашире. Дескать, мало того, что это родственными узами их свяжет, так парень еще на диво собой хорош. С какой стороны не посмотри — правильное решение получается! Но дочка и не думала перечить, поскольку любила и уважала отца, который после смерти матери всю душу вложил в заботу о ней. Вот посадник и расслабился, потерял бдительность. А потом, когда по зиме вои вместе с попутным обозом уехали (за то, что одного креффа колдуном назвал, так по шее словил, что боле ошибок не делал), заметил неладное. Слишком поздно. А дочь, словно воды в рот набрала. Ни кто, ни когда случилось, так и не ответила. Лишь улыбалась виновато и отводила глаза, опасаясь отцовского гнева. Любила она своего избранного, но понимала, что будет обузой ему. А отцу сказала, что воем он был, из Цитадели — понадеялась, что тогда он не станет его разыскивать. — Что же делать? — этот вопрос Вышец задавал себе уже далеко не первый раз, но ответа все также не было. Замуж ее уже никто не возьмет, а искать того пропавшего парня в Цитадели — только проблем лишних накличешь. Еще возложат виру на город за поклеп, тогда то уж точно беды не миновать. Народ взбунтуется и выкинет его, посадника, за черту обережную, как собаку паршивую. И Томиру вместе с ним. Нет, не бывать этому! Если и придется уйти, то по своей воле. Без склок и скандалов. — Как же все не вовремя, Встрешник его раздери… Посадник резко встал с мягкого настила у печи, тяжело вздохнул, кинув обреченный взгляд на дочку, и поплелся в птичник, надеясь, что ответ уже пришел. Двумя днями ранее он написал сестре в Вестимцы, подробно изложив ситуацию и попросив помощи. Веда была женщиной неглупой, может и посоветовала что-нибудь дельное. Нет, разумеется, о том, что Томира непраздная, она знала давно! Его послание было иного рода. О том, что простому люду неведомо было, а лишь обережникам в Цитадели. Вышец, покряхтывая от усталости — все же годы давали о себе знать! — поднялся по витой лесенке на крышу и обвел взглядом черно-белых птиц в клетках. — Ярок! — он окликнул старого деда, который возился в углу с кормушкой. — Бересты мне сорока не приносила? — Ой! — старик вздрогнул от неожиданности, рассыпал на пол горсть зерна и укоризненно покосился на Вышца. — Негоже так людей пугать, Глава. Я ж мог… — Не бурчи. Лучше на вопрос ответь! Прилетала сорока, иль нет? Ярок, отвернувшись, что-то прошептал себе под нос, явно опасаясь строгого посадника, но когда ответил ему, строго сложившему на груди руки, широко улыбался, всем видом выражая доброжелательность. — А то как же! Прилетела, шкодница! Прямо с утра и прилетела! Я уж хотел к вам идти, но вот забегался. — Хорошо. Спасибо, Ярок, ступай, — Вышец дождался, пока старик отойдет в сторонку и тут же нетерпеливо разодрал ниточку, удерживающую в скрученном состоянии небольшой сверток тщательно вываренной и обработанной бересты. От волнения пальцы не слушались, и он едва не порвал послание, пытаясь поскорее его развернуть. Наконец, дело было сделано, и Вышец стал вчитываться в маленькие аккуратные строчки рун, начертанные рукой его сестры. По мере прочтения, на душе у него становилось все легче, а под конец он даже позволил себе слегка улыбнуться. «Дорогой брат. Мы готовы принять вас, но со сборами не затягивай. Если ты прав насчет Ходящих — вы все в большой опасности. Поторопись! С любовью, Веда.»****
11 лет спустя Серый расплывчатой тенью кружил вокруг Вестимцев, высматривая копошившихся там людишек, жадно вдыхая их пот и ощущая животный страх, исходящий от них. Они еще не знают, что их ждет, но это уже не важно! Ему предстоит созвать многих, прежде чем он сможет потягаться с Охотниками. Но большую стаю надо кормить, а что может быть лучше, чем густая сладкая человеческая кровь? От одной этой мысли его рот наполнился слюной, а из глотки вырвалось утробное урчащее рычание. «Уже скоро». Серый еще раз пробежал вокруг охранного круга, тщетно выискивая слабые места. Черта была поставлена на совесть и заговорена на Осененной крови, но он знал, как её обойти. Скоро укушенный им ребенок перекинется и сам отворит двери. * Солнышко припекало, и жара на улице стояла такая, будто вновь настал цветень. Впервые за долгое время распогодилось, и жители Вестимцев поспешно отправлялись по делам, стремясь закончить дела до наступления вечера. Томира отжала мокрые тряпки и устало отерла мокрой рукой вспотевший после долгой работы лоб. Третий оборот утомительной стирки может вымотать любого. Но ничего, она уже свыклась за столько лет. Привыкла в благодарность за заботу и кров над головой ухаживать за огромным домом, в котором никогда не было спокойно и тихо. Семья Веды была большой: четверо детей — трое девочек и мальчик, чуть постарше Тайля, которому этой весной исполнилось одиннадцать лет. Вечно надо было что-то мыть, готовить, убираться. Дел невпроворот, но теперь хоть дети могут помогать, уже достаточно выросли для этого. Правда стирку им еще не доверишь. Сестры Милана и Лучезара слишком неусидчивы, так и норовят сбежать, а старшая Рада уже в пору на выданье. Сватов ждет. Ей теперь ничем другим голову занять не получится. Ну, а мальчишки?.. Не станешь же им доверять женскую работу! Кстати, как там Тайль? Томира в тревоге оглянулась на хату. Все ли в порядке? Мальчик уже который час сидел на грубо обструганной лавке с теневой стороны дома, зябко обхватив себя за поджатые к груди коленки и настороженно поглядывая в сторону леса на окраине Вестимцев. «Странно. Притих, словно опять где-то нашкодил! Надо будет поговорить с ним», — решила Томира. Она поспешно вернулась к работе, стараясь как следует прополаскивать грязную одежу. Чем быстрее закончит, тем скорее сможет поговорить с сыном. Конечно, можно было бы отложить стирку на потом, но Томира любила доводить дело до конца. Тщательно и как следует. Так учил ее отец, и так же она теперь учит своего сына Тайля. Сердце ее наполнилось выворачивающей душу тоской. Как всегда, когда Томира вспоминала об отце. Ради нее он отказался от всего. Ради нее покинул город, которого не стало на следующий же месяц, после нападения стаи Ходящих. Хорошо хоть многие жители разъехались по родне, вняв предупреждениям покидающего город посадника: бегите, пока не поздно. Его послушали, а те, кто остались, горько об этом пожалели. Потом был долгий путь в Вестимцы, страх за своего малыша, которого родила прямо в дороге, не успев даже добраться до дома Веды. Страшно вспомнить. Но, она держалась, потому что рядом всегда был отец, готовый на все ради нее, а охраняла их сторожевая тройка из Цитадели, которых Вышец слезно убедил довести их до Вестимцев. Приняли их хорошо. Веда оказалась приятной в общении и мудрой женщиной. Она нисколько не винила Томиру за ее… положение. А Ильд был практически подобием Вышца — гордый и сильный, но с доброй и отзывчивой душой. Его работа в кузне обеспечивала Вестимцы всем необходимым материалом и исправно кормила семью. Отца и ее с ребенком на руках Ильд принял, как родных, сказав, что сможет позаботиться обо всех. Тем не менее, Вышец не хотел становиться обузой. Припасенных денег было в достатке, и он смог наладить небольшую торговую сеть между соседними с Вестимцами весями и время от времени водил туда обозы. Так и жили. Ильд работал в кузне при доме, а Вышец торговал, обменивал, покупал, словом, вел жизнь простого купца, обеспечивая спокойную сытую жизнь и дочери с внуком, и семье сестры. А потом он погиб. Вой, охранявший обоз не смог справиться с многочисленной стаей волколаков, неожиданно напавших из засады по дороге в Славуть. Всех людей загрызли, включая Вышца. Ох, и плакала Томира тогда, проклиная свою бабскую дурь. Быть может, если бы она не влюбилась в того юношу, сына проезжавшего с обозом купца, посетившего однажды ее родной град, все было бы иначе? «Нет! Ходящие все равно бы напали. А я бы сейчас была мертва, как и отец». — Хватит, — буркнула Томира вслух, с трудом отрываясь от горестных мыслей. Она моргнула и удивленно воззрилась на аккуратно сложенную кипу тщательно отжатой чистой вымытой одежды, лежащей у себя на коленях. Погрузившись в воспоминания, Томира не заметила, как перестирала все белье. Даже то, с которым успела разобраться в самом начале работы.****
Тайль сжался в комочек на лавке у холодной стены хаты и неотрывно смотрел в одну точку над кромкой далекого леса. Он боялся пошевелиться, потому что опять могло произойти… это. Мальчик скосил глаза на кончики своих пальцев, крепко сжимающих острые худые коленки, и испуганно вздрогнул, опасаясь вновь увидеть тот ослепительно сверкающий луч света. «Ни за что больше не сунусь туда!» — думал он, вспоминая свой поход к обережной черте. Сколько раз мамка говорила — не суйся к Границам! Хочешь играть — пожалуйста, но дальше дома кожевника не отходи. Нет же, поддался на подначивание сестер: мол, тяму хватит тебе дальше третьего дома забежать? Причем, обидно так хихикали, словно он трус какой. А он сроду не был трусом. Но им-то что! Посмеялись и убежали с подружками сплетничать, а он остался, раздираемый клокочущей злостью и несправедливостью. Вот ведь чертовки. Облаяли и обсмеяли, словно так и надо, а он, дурной, тем же вечером пошел прямо по дороге к выходу из Вестимцев. Думал, что сможет незаметно сбегать и вернуться, туда-обратно. Ага, сбегал. На свою голову. Тайль зажмурил глаза и отвернулся к стенке, дрожа всем телом от страха. Он не хотел вспоминать минувший ужас, но ничего не мог с собой поделать. Воспоминания так и стояли перед глазами, не давая ни минуты роздыху. Ночь уже практически наступила, еще оборот и станет окончательно темно. Заходящее солнце светило прямо в глаза, заставляя жмуриться и раздраженно морщить лоб. Вокруг ни звука: на сегодня все работы закончены, и люди уже успели разбрестись по своим хатам. Обычный вечер ничем непримечательно дня. Но не для него. «Главное незаметно… Шаг плавнее, как деда учил. Охотники всегда двигаются тихо!» Тайль, на полусогнутых, пробирался вдоль плетня, настороженно оглядываясь по сторонам. Сердце учащенно колотилось от задуманной затеи, а мысли роились, не давая толком сосредоточится. «А что если заметят? Ох надерет мамка ему уши! Эх… Но ничего, можно и потерпеть. Только бы стереть эту ухмылку с лица Миланы. Будет знать, как подначивать!» Он остановился у старых, слегка покосившихся, но довольно прочных ворот — у входа в Вестимцы. Поблизости никого не было, а дома вдалеке оставались такими же тихими и спокойными. Получилось! Его никто не заметил. Тайль выглянул в щелочку наружу да так и замер, пораженный увиденным. Ему всегда казалось, что обережная черта — это нечто вроде заговоренной колдунами веревки, которая отпугивает всяких чудищ и монстров, таящихся в лесу. Реальность оказалась гораздо более завораживающей. Никакой веревки не было и в помине. Мерцающая пульсирующим голубым светом линия, шириной примерно в ладонь, шла по земле, охватывая подступы к деревне, настолько, насколько было видно в узкую щелку между досками. Прямо из нее вверх шло ровное белое сияние, рассеивающееся примерно на половине роста Тайля от земли. Зрелище было настолько волнительным и необычным, что мальчик забыл обо всем и, как зачарованный, пялился на эту красоту, не в силах оторвать глаз. «Завтра снова сюда приду!» — решительно подумал Тайль. А потом увидел Тень. Страх удушающей хваткой сковал все тело. Колени задрожали, а руки так вцепились в плетень, что стало больно. Тайль смотрел, как из тени леса медленно появляются две зеленые точки, с каждой секундой увеличивающиеся в размере. Зубы застучали, гулкой дробью отдаваясь в ушах. Солнце еще не успело зайти, так что волколак не рискнул выглядывать дальше спасительной тени. Мальчик в ужасе смотрел, как обнажаются в жутком оскале клыки чудовища, как беспокойно передними лапами он переступает с места на место. Ходящий чуял человека. Пот Тайля, выделяемый всем его телом от неудержимого страха, заставлял его жадно порыкивать от близости столько желанной, но пока недоступной добычи. «Иди сюда. Иди. На голос», — зов Ходящего притягивал, манил сына Томиры сделать шаг. Он покорится судьбе. Это неизбежно. — Нет! — Тайль, не в силах оторваться взгляда от чудовища, отчаянно вскрикнул. — Уходи! «Ко мне... Не сопротивляйся». — А-а-а-а! — мальчик закричал, чувствуя, как рука против воли тянется к калитке. — Нет! Оборотень рыкнул, выражая нетерпение: «Почему этот сопляк до сих пор стоит? Зов Вожака силен! Невозможно ему противиться!» Тайль зажмурился, собирая всю оставшуюся волю в кулак, и левой рукой оттолкнулся от плетня. Вспышка. Из его пальцев вылетел яркий луч света и ударил высоко в небо, на миг осветив небольшой участок у Вестимцев и кромку леса, где стоял Ходящий. Серый взвизгнул от боли, резанувшей по глазам, и нырнул в чащу, ожидая нового удара. Но его не последовало. Только когда минуло пол оборота, он все же решился вернуться к кругу Вестимцев. Мальчишки уже и след простыл, он чуял. Но, это его не огорчило. Теперь он знал, что за чувство привело его к этому поселению. Не просто свежая кровь. Осененный. А Тайль, тем временем, сломя голову несся домой, поскуливая про себя от пережитого ужаса. Левую руку он держал за пазухой, боясь даже взглянуть на нее. У него было чувство, что пальцы оплавились, и кожа слезла с костей до мяса.****
Томира оставила выстиранное белье на специальной полочке в доме и снова вышла улицу, решительно направившись к сыну — Тайль! Он не ответил. Томира хотела двинуться дальше, но услышала топот детских ног за спиной. Женщина ловко развернулась и ухватила за руку пробегавшего мимо Костра — сына Веды, самого младшего в их семье. — Куда несешься? Опять хочешь коленки себе порасшибать? — Пусти! — мальчуган, как две капли воды похожий на своего отца, зажмурился и стал вырываться, правда без особого рвения. Тетки он побаивался, так как рука у нее была тяжелой, а воспитывала она куда круче, чем мама. — Я больше не буду! — Ага, не будет он… Ладно, гуляй, — она отпустила его, напоследок взлохматив торчащие во все стороны волосы на вихрастой макушке и крикнула вслед. — Чтоб засветло вернулся! — Хорошо, — раздался затихающий ответ вдалеке. — Опять понесся! Дитё… Как всегда, Младший спешил к отцу на работу. Уж больно его захватывало возиться в кузне, отчего Ильд иногда за семейным ужином с гордостью твердил: «Достойная смена растет!» — Тайль, — Томира уже начала всерьез беспокоиться, когда он не отозвался в очередной раз. — Сынок, с тобой все хорошо? — Я здесь, — послышался едва слышный шепот. Томира вихрем пронеслась мимо грядок с растущей репой и зеленью и торопливо опутилась рядом с сыном на лавку. Дотронулась рукой до его лба, проверяя, не горячий ли. — Что случилось, сынок? Ты заболел? Мальчик отрицательно покачал головой. — Поранился? Не прячь руки, дай посмотреть. — Нет, мама, все хорошо. Это было сказано таким тоном, что Томира сразу все поняла. Она строго посмотрела сыну в глаза, сказав: — Рассказывай. Не бойся, ругать не буду. — Ма… — Не хнычь, ты мужчина! И взгляд не отводи. Ты должен быть сильным, сын. Всегда. А теперь рассказывай. Тайль глубоко выдохнул, собрался с силами и начал говорить. Первые слова давались тяжело. Он боялся, что мать начнет кричать, как всегда бывало, если он вытворял какую-нибудь глупость. Но на сей раз ничего не произошло. Томира слушала молча, изредка подбадривая его поощряющими улыбками. Но когда дело дошло до главного, Тайль стал внимательно следить за ее лицом, ожидая заметить признаки надвигающейся бури и слинять, если она не выдержит. Мать молчала. — …А потом как полыхнет! Я испугался. Я… Мама, не молчи. Я же не хотел… Томира не ответила, а лишь отрешенно смотрела в лицо сына, не в силах поверить в услышанное. Не в то, что он пренебрег ее наказом и все-таки сунулся к Границам. Даже не в то, что он встретил там Ходящего. Оборотни и раньше выходили на деревню, в этом не было ничего особенного. Ее поглотил другой страх, гораздо более жуткий… «Осененный». Она боялась этого, с тех пор, когда поняла, что носит под сердцем ребенка. Боялась, что однажды явится обережник и заберет ее дитя в мрачную Цитадель, откуда никто не возвращается. А если и возвращается, то другим. — Мам! — Тайль, мигом позабыв о своей хандре, встреводенно потряс ее за плечо. — Что с тобой? — Все хорошо, сынок, — Томира удивилась про себя, насколько ломко и хрипло прозвучал ее голос. — Все хорошо. — Правда? — Да. Тайль недоверчиво поднял брови, провожая взглядом уходившую вдоль стены ко входу в хату мать. Ее слова нисколечко не убедили его. Томиру шатало, а в голове загнанной в клетку птицей билась одна единственная мысль: «Мне надо поговорить с Ведой. Немедля!» * Ночь. Небо заволокло тучами и начал накрапывать мелкий противный дождик. Крупный переярок и прибылой исчезли в густом лесу. Вожак завыл, созывая стаю. Новообращенный щенок по его велению отворил черту, и весь осталась беззащитна перед оборотнями. Теперь ему осталось сделать только одно. Найти того, в ком чуял пылающую искру Дара. Осененного, сумевшего воспротивиться его Зову. Волколаки откликались. Они были голодны, как и он сам. С каждой минутой их становилось все больше. И когда пришли все, Серый позвал людей. Вскоре в тишине хлопнула первая дверь ближней к черте хаты. Стая яростно взвыла и по сигналу Вожака сплошной черно-серой массой понеслась вперед. Охота началась.