Мемуары огня. Часть 1. О Хао.

986 год. Япония. Небольшой городок, больше напоминающий деревню. Раннее утро. Солнце только поднималось над горизонтом, переливаясь яркими красками и освещая сочную, зелёную траву своим светом. Оно весело светило, предвещая погожий день и зазывно манило понежиться под своими лучами уже бодрствовавшую прислугу. На ветках деревьев щебетали птицы, а кипарисы, распушив свои листья, зазывно тянули кроны ввысь. Нянечки, что-то напевая себе под нос, кружились по дому, завершая последние приготовления, а уличная прислуга, так удачно полагаясь на солнечный день, весело переговаривалась, запрягая лошадей и вычищая седла. На кровати сидела красивая девушка с длинными каштановыми волосами, заплетенными в замысловатую прическу. Ее зеленые глаза, больше напоминающие непроходимое болото, нежели сочную зелень листвы, печально смотрели в окно. На мраморном лице отражалась только грусть и тоска. Она была словно замершее изваяние, так печально была склонена ее фигура и словно бы забывая все рамки приличия, спина горбилась и изгибалась колесом. Малюсенькие ножки, обутые в крошечные, аккуратнее туфельки, были подобраны под полы бархатного кимоно. А яркие лепестки лотоса, дополнявшие образ ее наряда, белыми пятнами выделялись на однотонном одеянии. В комнату постучались, на что девушка обернулась в сторону двери. — Войдите. — она поднялась с кровати и подошла к зеркалу, стоящему возле стены в углу. Оно было в высоту почти до самого пола и украшено кое в каких местах по серебряной оправе драгоценными камнями, сочетая в себе и изумруды, и топазы, и даже бриллианты. В комнату заглянула пучеглазая служанка, со вздернутым вверх носиком и аккуратненькими губками-бантиками. Ее внешность можно было бы назвать незаурядной, если бы эта представительница слабого пола представляла один из благородных домов, сочетая в себе самые что ни на есть лучшие аристократические крови предков. — Госпожа, пора выходить, — поклонилась она и подошла к своей хозяйке. Кивнув, девушка обернулась на нее, покосившись на очищенный до блеска чепец, украшающий черные густые волосы. Смуглая кожа выдавала собой изнурительные работы под палящим солнцем, а раскосые карие глаза умело скрывали играющую в глубине насмешку и притворность. Когда-то давно, когда еще обе девушки были детьми, не было ничего лучше общения друг с другом. Они любили проводить время вместе и заниматься различными хитростями и пакостями. Их игры сопровождались всегда весёлым и зазывным детским смехом, который с самого рассвета и до позднего вечера не прекращался в этом удалённом имении. — Спасибо Касуми. — улыбнулась девушка, оправляя полы своего одеяния. Сегодня она чувствовала себя более чем сконфуженно и обреченно. Плечи некрасиво свисали, а гордая стать и осанка только отдаленно напоминали о себе. Однако, едва уловив взгляд Касуми, девушка выпрямилась, разглядев в ее глазах насмешливые нотки, отчего последняя, как бы того ей не хотелось, и дабы сгладить свою оплошность, легким движением мозолистой руки вытащила из-за передника небольшую заколку с яркими изумрудными камнями. Глаза хозяйки загорелись и тотчас же забыв все обиды и слова, которыми она намеревалась поделиться с этой нерадивой притворщией, словно бы испарились из головы. Касуми уже более торжественно приблизилась к своей госпоже и поправив прическу и волосы, ровными прядями ниспадающими на спину, аккуратно прибрала зубьями заколки непослушные, как и сама хозяйка, локоны. Мирослава из японской династии Кугэ. Довольно забавное сочетание имени, кое-имело корни из Волжской Булгарии, в сопоставлении с древней японской фамилией. Слишком уж разношерстный был набор крови в этой маленькой, скромной девушке, в забавной притворщице и эгоистке. Ее матушка унаследовала от своей, — славянские истоки, которые имели место быть, если учесть тот факт побега старой Святославы, — бабушки Миры, — из родного дома. Святослава была слишком продумана и слишком умна. Конечно же, она всячески скрывала свое дарование, однако это не мешало ей легко вертеть окружающими ее мужчинами и вертеться самой, чтобы удачно и довольно выгодно выйти замуж, и ей это удалось. Она вышла за аристократичного, деловитого Сыма Яня из китайской династии Цзинь, и устроила себе прекрасное будущее, в последствии которого родила семерых детей, при единственной дочери это было довольно забавно. Правда, дочь ее не желала оставаться в Китае и китайцев в женихи себе не жаловала, пока в конец раздосадованная и вымученная мать не выдала ее за японского аристократа, входившего в политико-административную систему японского государства Ямато. Сам его род происходил от японской знати. Эта аристократия была сплочена вокруг императорского двора, который назывался кугэ, то есть «государственным домом». К сожалению, а может быть к радости, Мирослава не застала своего деда и бабушку толком не знала, она обычно опиралась на рассказы матушки о них и ей этого хватало. В разговорах о них ее внимание часто было рассеяно, к тому же мать Миры и сама, вымученно-простоватой улыбкой, не без доли огорчения вспоминала своих родителей. Может быть она жалела о поступке Святославы, что так опрометчиво бежала, никогда не объясняя и даже не касаясь причины, а может быть. Да кто ее знает? Жизнь у нее была прожита и уж не без помощи матери, но и чаще по своей вине, она иногда задумывалась, правильно ли поступила в выборе своего суженого. В двери снова постучались и услышав согласие на посещение, вошли. Это оказалась взрослая женщина в возрасте. На ней было надето шёлковое, светло-фиолетовое кимоно с летящими лепестками сакуры и нежнейшими оборочками по краям, оно идеально сочеталось со светлым шелковым пояском, что шел в тон к тяжелым, массивным сережкам с переливающимися топазами. Ее прямые черные волосы волнами спадали на плечи и достигали бедер, видимо еще не успев заплести их или заколоть заколкой. Женщина поспешно оглядела комнату, и едва ли задержав взгляд на дочери, облегченно вздохнула. То была мать Мирославы, с ясными глазками-бусинками и прямым, ровным носом. На висках уже белели пряди волос, а в уголках глаз прокладывали свой путь маленькие мимические морщинки. На лице ее расцвела облегченная улыбка и завладев взглядом своей дочери, она одобрительно кивнула ее покорности. Слишком невыносим был ей именно этот ребенок. Именно эта Мира, со своим живым характером, буйным нравом и страстной славянской кровью, что словно из бочки с водой, лилась из нее через край. Иногда ей казалось, что в их роду по линии матери были народы-кочевники, со своими отверженными сердцами и сладостными песнями о свободолюбии и воле. Она всего лишь предполагала, но к сожалению спросить было уже не у кого, да и если бы спросила, от ее вопроса не изменилось бы ничего и он, как и все остальные, канул бы в лету уже через пару минут. — Дорогая, ты сегодня прекрасно выглядишь. — Мирослава сконфуженно улыбнулась и покорно опустила голову. Слишком давящая атмосфера не давала ей вымолвить и слова, да и слишком она любила свою мать, чтобы самоотверженно выступать пылкими речами и громкими словами протеста. — Касуми, оставь нас. — приказным тоном повелела она служанке, проходя вглубь комнаты. — Я понимаю тебя, дитя мое, я понимаю твои чувства и твою боль. Пусть Ками заберет твои невзгоды, ведь ты должна быть покорна и послушна. Мирослава едва заметно вздрогнула и еле уловимо сжала пальцы рук. Пылкий огонь ее сердца разгорался с новой, обжигающей силой. Эта сила была волей протеста и негодования. Она вскипала, словно бурлящие котлы преисподней и разливалась в груди бешеными ударами пульса. Мирослава закусила губу, насильственно подавляя в себе силу негодования и душа в зародыше всевозможные противоречия матери. — Я сделаю все так, как Вы велели, матушка. — женщина ласково улыбнулась и потрепала дочь за ушко, как иногда делала это в детстве, нежно сжимая мочку уха. — Я надеялась на твое благоразумие. — словно бы с плеч свалился тяжёлый валун, и женщина, спокойно вздохнув, уверенно вздернула подбородок. Она не понаслышке знала, что нужно ковать железо, пока оно горячо, и именно эта поговорка идентичнее всего описывала ее дочь, с ее буйным славянским нравом и твердолобым характером. Нет, уж точно японцы были не такие. Ни она, ни ее муж и ни ее отец… Она пошла в свою бабушку и теперь, это буйство крови тяжело было не разглядеть во взгляде зеленых глаз. — Я старалась заглушить свое самолюбие и быть покорной, как Вы мне напутствовали и велели. — зеленоглазая девушка поклонилась своей матери в глубоком поклоне, едва успевая тем самым скрыть искры ярости и бури в ясных глазах. Не хватало еще, чтобы маменька догадалась о ее мыслях и чувствах и о том хаосе, царившем в ее голове. Нет, этого нельзя было позволить или хоть как-то допустить. Ведь, один неверный шаг или взгляд мог все испортить. В широком зале дома царил гул голосов и радостные возгласы приглашенных. Большая, позолоченная люстра умело освещала каждый темный уголок и активно дарила свет всему окружающему пространству, но, тем не менее, на стенах весели тяжёлые канделябры с зажжеными толстыми свечками, что словно маленькие человечки, опустив руки, играли крошечными огоньками на своих головках. На стенах висели старинные картины: пейзажи, автопортреты, натюрморты, — многое из этого было настолько древним, что едва ли могло выдержать еще хоть взгляд, не развалившись от этого пылью. Над массивным столом с резными, крючковатыми ножками и натертым до блеска покрытием, висели скрещенные сабли, говорившие о победах предков, о кровопролитных сражениях, о непростительно длинных битвах и о железной хватке бывшего владельца этим оружием. На длинных, высоких окнах висели тяжёлые бархатные портьеры, отстиранные и приведенные в подобающий вид заботливыми ручками служанок. Пол был вычищен до блеска, ровным счетом как и фамильное серебро, лежавшее на накрытом столе. Все в этом доме отражало собой великолепие своих хозяев и широкий размах руки, будто бы неприкрыто намекая о положении в обществе и достаточно большом кошельке за пазухой. Все это так манило и привлекало взгляды. Все это завораживало и восхищало взор, — будто бы талантливой рукой художника, вовсе было не настоящим, а вымышленным, нарисованным. Люди все прибывали и прибывали, — придворная знать, аристократия, политики и судьи, землевладельцы и самураи. Зал наполнялся людьми и прислуга, то и дело сновавшая между гостями, начала метаться еще быстрее, дабы не один человек не остался без внимания в этом просторном помещении. Сам прием состоялся по поводу городских административных дел, однако многие посетители, заведомо обдумав, желали обсудить дальнейшее сотрудничество с этой семьей немного с другой стороны. Все прекрасно знали о молодой наследнице, о прелестной младшей дочери семьи Кугэ, и многие рассчитывая на разговор, желали подписать соглашение двух сторон на одобрение брака с представителем своей семьи. Мирослава чувствовала в сегодняшнем пиршестве подвох, она хмурилась на неприкрытые хихиканья матери и перешептывания нянечек. Сердце ее буквально выпрыгивало из груди, а земля уходила из-под ног, когда она осознавала, что именно она может быть причиной такого лёгкого домашнего возбуждения. Но страшнее всего было сознавать, что возможно дни ее девичьей жизни в скором времени могут быть сочтены. Она ужасно боялась и не столько замужества, сколько быта взрослой женщины и хозяйки дома. Матери ее было не понять, и пусть она рвалась ринуться к ней, ухватить ее за шёлковое кимоно и проплакать пол ночи ей в коленки, от осознания всей той безнадежности этого действия бросало в дрожь. Она могла сколько угодно канючить и молить Ками упасти ее от всего этого, но чувство конца ее жизни в отчем доме гнобило Мирославу хуже всего. Сердце продолжало усиленно сжиматься, а руки, словно две тряпичные куклы, плавно опустились, отдавая себя на волю обстоятельствам. Юки Цзинь-Кугэ. Никогда еще, никогда Святослава не сталкивалась с таким расхождением во мнениях и разницей в умах. Она всегда считала себя мудрой и в меру умной женщиной, но никогда еще в своей жизни ей не удавалось понять своего ребенка, и пусть с сыновьями она более чем находила общий язык, то дочь всегда для нее была загадкой. Покорная, спокойная, плаксивая нюня, коих еще было поискать и даже во всем графстве Китая нашлась бы всего одна, — ее дочь. Она до самой разлуки со своим ребенком не понимала, как можно было так идеально воплотить характер ее отца до мелочей, и даже в своей тихой, молчаливой отреченности Юки находила радость оставаться наедине с собой. Святослава же была яркой, солнечной, будоражащей кровь женщиной. От ярости вскипала кровь в венах, а в жилах сочилась настоящая энергия природы! Она пошла наперекор своей судьбе и вышла замуж не за торговца рыбой, а за вполне себе удачного придворного аристократа, однако на горе матери, ее дитя не обладало такой животрепещущей силой и необузданным характером. Дабы пробудить гены вольных славян, казаков и булгаров, Святослава решила выдать Юки за приезжего японца, но та, подобно первому снегу, покорно снесла все тяготы своей судьбы и не пререкаясь с маменькой, послушно последовала ее указу. Сейчас вспоминая все это, Юки говорила самой себе, что просто она сделана из другого теста. Более мягкая и добрая, чем ее мать, она сочла правильным поступить более рассудительно и мудро. Да и что ей оставалось делать, когда назад дороги не было, и выбора ей никто не предоставил? Да и сейчас, оглядывая каждого из своих оставшихся детей, она подмечала про себя везением, — долой славянские крови! — ведь как же было легко наблюдать в их поведение покорность, а в глазах, полное согласие и безоговорочную преданность. Две старшие дочери были давно уже выданы замуж и переправлены в свои имения и селения, младший из сыновей уже как года два приходился важным помощником при дворе, старший готовился обзавестись семьей, а средний торжественно нес знамя за родину и честь. Только, пожалуй, младшая из дочерей еще кое-где могла выпустить свой пар на свободу, но не настолько, чтобы делать на этом какой-то важный акцент. Теперь, в жизни Юки все было в меру. Несмотря на то, что в сырой земле уже как более пяти лет покоились четверо ее детей, она спокойно несла крест хозяйки дома, любящей жены и заботливой матери. Игра света на стенах, отражение свечей в оконных рамах, шутливые женские голоса, чарующие звуки музыки и звон бокалов, — все это было немного чуждо Мирославе. Она покорно находилась подле своей матери и то и дело глубоко кланялась каждый раз, как какое-нибудь семейство подходило поприветствовать их. Старые японки подмечали красоту ее манер и изысканность, а японцы то и дело отпускали шуточки по поводу будущего пополнения в их семье. Она прилежно хихикала, прикрываясь веером и время от времени утопала в окружении своих нянечек, которые поправляли ей прическу или пудрили носик. Вечер постепенно набирал обороты и с нарастающим напряжением в зале их дома также становилось все жарче. Мирослава покорно сидела на пуфе, открывающем ей полный обзор на длинный, чарующе темный коридор, — ведущий в сторону ее покоев, — и играющих подле него музыкантов. Она легонько обмахивала веером свою длинную шею и в окружении собственных нянечек пряталась от окружающих глаз. — Мира-сан, может быть вы выпьете холодного чаю? — Мира-сан, не следует девушке вашего возраста постоянно отсиживаться в тени. — Мира-сан, не забудьте свои манеры и подойдите поприветствовать новоприбывшие семьи… Нянечки, одна за одной твердили ей ее обязанности, периодически заглушая общий гул массы. Девушка тяжело вздохнула. Иногда у нее возникало острое чувство свободы. Она не желала мириться с собственным положением безвольной, бесхребетной рыбы и мечтала всеми силами избежать участи будущего. Участи быта и безволия. Но что она могла? Или вернее, она могла, она многое могла, но как это сделать? Под своими тяжелыми, гнетущими душу размышлениями она не заметила общей звенящей тишины и маменьки, что обеспокоенно следовала в ее темный, спокойный уголок. — Мирослава-чан, немедленно поднимись. Пойдем со мной и встретим как подобает нашего прибывшего гостя. — девушка встала и нахмурилась. Кажется ли, но гости уже давно должны были закончить свой бурный поток и перестать переступать порог их дома, а тут еще один посетитель. Загулявшихся гостей она не любила больше всего и изобразив на губах легкую улыбку, а в глазах таинственное притворство, покорно посеменила следом за матушкой. Если бы Юки заметила ту напускную ложь, что сейчас яркими красками плескалась в зеленых глазах ее дочери, то, должно быть, ее хватил бы удар и она незамедлительно бы слегла на добрых пару недель, но старая хозяйка была слишком занята известием о новоприбывшем посетители и именно в этот момент, когда напускная покорность Мирославы весела на волоске, — слава богам, — ей было не до дочери. Мирослава с удивлением отметила молодость и красоту прибывшего гостя, его ровные черты лица бросались в глаза, а длинные волосы стального оттенка заставляли завораживать и восхищать взор. Он был очень красиво одет. Его богатое убранство и черное кимоно с золотой на нем вышивкой говорили о высоком статусе и определенном положении в обществе. Утонченность манер и грамотность речи, — о семье и воспитании. Собравшиеся вокруг люди определенно имели о нем представление и сейчас восхищенно расспрашивали и вежливо кланялись, оговариваясь о каких-то заслугах. К сожалению Мирослава не разделяла их радость и с досадой подумав, что если ей придется выбирать среди всех прибывших мужчин, она бы задумалась касательно только его кандидатуру, — отметила, что как раз таки он и не проявлял к ней должного внимания. — Это Хао Асакура. Онмедзе самого императора. — заметив полное непонимание и расфокусированное внимание своей госпожи, Касуми как нельзя кстати пришла ей на помощь. Мирослава улыбнулась, абсолютно искренне ликуя в душе, что ее не стали перед ним выделять или того хуже, представлять. Для нее все это было лишь фарсом и излишней тратой как сил, так и времени. Она, как бы дико это не звучало, — не понимала и не принимала законы этого мира, но ей приходилось с ними мириться, а тут, абсолютно чужого для нее человека возвеличивали до уровня солнца все те, кто был в ее окружении и кто не принимал многие политические права и правила… Поганые лицемеры! Девушка едва уловимо фыркнула в мгновение почувствовав на себе прожигающий взгляд. По коже едва заметно пробежали мурашки, стало вдруг некомфортно. Будто бы сейчас она тут стояла нагая и совсем не стеснялась своего вида. Такой, — высокомерный, заинтересованный, наглый взгляд был у этого незнакомца, Асакуры. Будто прочитав ее мысли, мужчина улыбнулся и поклонился, но для нее, профессиональной притворщицы и лицедейки, эти жесты показались слишком вызывающими, а улыбка, лишь жалкой усмешкой. Ей не позволяли обстоятельства просто взять, отвернуться и отойти, как она желала сделать. Вместо этого, поклонившись, она обратила на себя внимание всего окружения. — Уважаемый онмедзи-сан, это моя дрожайшая дочь, Мирослава-чан. — ее отец как нельзя кстати вышел вперед и с его легкими плавными жестами сумел перекрыть все внимание этого мужчины на себя. Имея проницательный, глубокий взгляд черных глаз, казалось, он смотрит не на тебя, а буквально к тебе в душу, — Асакура плавно поклонился и спрятав руки в широких рукавах кимоно, позволил увести себя в глубь дома. Сумерки уже давно сгустились над Японией. Легкий свет свечей стал тускнее, а на фасаде дома зажглись первые фонари. Кое-где по дому горели свечи, давая понять любопытному взгляду, что не все обитатели этого места отдыхают, или же спят. Многие из присутствующих на этом вечере гостей уже давно разошлись и разъехались по своим домам, остальным же, — не желавшим покидать гостеприимный дом и пропускать малейшие из новостей, — хозяева культурно предоставили гостевые комнаты. Время постепенно замирало и замедляло свой ход, в свои законные владения вступала ночь, окуная неспокойный люд в царство тьмы и тишины. Кое-где еще сновали слуги, но лишь затем, чтобы закончить последнюю работу и подготовить дом к завтрашнему пробуждению знати. В их доме гостил сам онмедзе императора, а это обязывало оказать ему должное гостеприимство и не опозорить честь семьи Кугэ. В прочем, самого онмедзи это мало чем интересовало и он, тихо пробираясь по коридорам, неспешной походкой следовал в библиотеку. По указу императора необходимо было проверить работу северной части столицы и уладить конфликты, разразившиеся из-за шикигами. Вполне себе обычные обстоятельства, которые далеко не в первый раз разбирает Асакура. К тому же, в большинстве подобных случаев были виноваты не духи, а люди, так и сейчас, в большей мере он уверен, что виноваты не столько шикигами, сколько сами политики, но однако, это уже будет другая история. В библиотеке, как и во всем доме царил легкий полумрак. Ровными колоннами, стоя друг напротив друга и уходя далеко в глубь, стеллажи с книгами, словно величественные статуи, располагались в этом помещении. Тут царил запах мудрости и спокойствия. Здесь пахло знаниями и именно этот запах так страстно прельщал Хао. Он тихо прикрыл за собой дверь. Слишком таинственно стало в этом доме и слишком неспокойно вдруг сделалось на его душе. Он пока что еще не мог понять и разобраться, в чем же было дело, но это обстоятельство давало почву для беспокойств. Мысли его были спокойны и размеренно текли друг за другом, никуда не упираясь и ни к чему не приходя. Асакура прикрыл глаза, вздыхая. Сегодня был на редкость бурный день, после долгого времени его нирваны и уединения. Он устал от толпы лицемеров и эгоистов и желал уединиться с собой; почитать или же подумать. Тут, в библиотеки его планы можно было как нельзя лучше осуществить и он не обращая внимания на сторонние звуки, спокойно подошёл к одному из стеллажей. Тонкий палец мужчины заскользил по толстым, старым книжкам в твёрдом и мягком переплете, прошелся по названиям и остановил свой выбор на совсем уж древних письменам какого-то ныне покойного императора Волжской Булгарии. Его не интересовало, почему именно тут была обнаружена такая книга, которая по всей своей сути, никак не должна была перекликаться с родом Кугэ, и уж тем более не иметь к нему никакого отношения. Его совершенно не удивили маленькие заметки на первых двух страницах и выписанные в ровную колоночку имена. Он остался к этому беспристрастен и спокойно отряхнув книгу от несуществующей пыли, уселся на стоящий в углу пуф. Так бы его и поглотила эта занимательная, насыщенная всевозможными событиями битв и переселений книга, если бы не едва заметный писк, раздавшийся из-за одного из стеллажей. Асакура заинтересованно повел бровью. Неужели за ним решили следить и отправили на это задание… Дочь хозяина дома?! Мирослава просто обожала книги. Она могла часами утопать на страницах этих старых, древних писаний абсолютно отрекаясь от мира живых. Ее интересовало все: от событий давно минувших дней, до совсем свежих, едва только написанных изречений, она увлекалась историей и новыми науками, обожала счет и изучение языков, — ее влекло неизведанное и новое. Она была настоящей зазнобой касательно учебников, но это совершенно не нравилось ее нянечкам и уж конечно, узнай Юки о пристрастиях дочери к чётным наукам, она бы впала в кому. Девушка должна быть покорной и в меру глупой! — твердило со всех сторон общество. Мать пугала ее воплями о том, что она останется старой девой, а нянечки совершенно неприемлемо отдергивали ее и рассказывали ей настолько страшные истории, что если хоть один мужчина узнает о том, что она умнее его, ей в тот же миг не сдобровать, — из-за чего девушка тут же забывала на несколько дней дорогу к знаниям. И вот сейчас, именно в данный момент ее жизни, когда ночные вылазки стали для всех тайной, покрытой мраком; когда она сумела убедить всех в том, что наконец-то послушалась совета старших и приняла свое слабое, безвольное положение; когда она добилась должного расположения матушки, — этот нахал смеет заявлятся сюда, в ее родовую библиотеку, нарушать ее покой, рассекречивать ее, да еще и с такой наглостью сейчас смотреть ей прямо в глаза! Ряд хаотичных мыслей в тот же миг пронесся в голове у Миры, совершенно безнадежно и доверчиво отразившись на ее лице. Девушка сглотнула подступивший к горлу ком. Неужели, это конец?! Асакура едва слышно посмеялся, откладывая книгу в сторону. В ней, в этой наивной маленькой девчонке определенно была нужная жилка. Она могла бы стать талантливой чародейкой и составить прекрасную для него партию. Она была достаточно умна и самонадеянна, а еще в ней был характер. О, этот пламенный, яростный характер! — как же нравилась ему женская непокорность и страсть. Эта лживо прикрытая простота, оголяющая свои острые клики именно ночью, именно под светом ясных звезд и полной луны. — Чего же ты робеешь? — когда, наконец, Мирослава сумела обуздать бурю страстей, царивших в ее душе, она в мгновение ока опустила голову, молясь Ками, чтобы этот мужчина не заметил ярости ее глаз. Если же он сумел углядеть в ней что-то большее, чем пустоголовую пустышку, все, тогда все пропало! Повторный мелодичный смех разрезал тишину пространства и уже громче оповестил о своей заинтересованности. — Я не понимаю, о чем вы. — Я, — онмедзи. Мне положено ведать и знать куда больше, чем остальным. Ты любишь читать? — девушка попыталась выкрутиться, но следующая его фраза привела ее в ступор и будто бы удар по голове, она поняла: все пропало! Теперь конец. Конец абсолютно всему! Ее жизни, ее положению в обществе, ее прилежности и простоте. Теперь не один приличный дом не захочет принять ее у себя, дабы не опорочить прекрасные умы своих мужчин! Хотя, так ли уж ей было не все равно на эти обстоятельства? — ответить на этот вопрос она не смогла даже сама себе. — Я, право дело, восхищен столь умной и понимающей девушкой и если Вас это беспокоит, я обещаю, что Ваши таланты останутся только между нами. — он галантно положил руку себе на грудь и улыбнулся краешками губ. Вся эта ситуация его откровенно забавляла и эта девушка, так соблазнительно талантлива и удивительно хороша представляла для него интерес. Но пожалуй, не настолько, чтобы он мог ей заинтересоваться не только на этот вечер, но и на дальнейшее время. — В-вы…? Вы знаете, что…? — Что вы достаточно умны, чтобы разглядеть в людях фальшивку? Что вы сами абсолютная лицемерка и лицедейка? Что вы образованы и талантливы? Конечно же я знаю. Мирослава вспылила. Она словно спичка, вспыхнула и щеки ее приобрели розоватый оттенок. Ее безумно раздражало положение рыбки, пойманной на крючок, но еще больше раздражало, что рыболовом был именно этот Асакура! Не успела она выведать о нем как можно больше интересующей её информации, как тут же у них образовалась общая тайна. Да еще он смеет называть ее лицемеркой! Вопреки всем ожиданиям, буря внутренних эмоций не отразилась на ее нежном, тонком личике с прямым, ровным, аккуратненьким носиком и пухленькими губками. Она прерывисто вздохнула. Будто бы это не он, а именно она пробралась к нему в дом и сейчас в положении какой-то гости, стоит и елозит перед ним! — Пожалуй, тогда я могу идти. — она поклонилась, но едва выпрямившись, наткнулась на насмешливый темный взгляд из-под опущенных, пышных ресниц. — Куда же вы? Не составите мне компанию? — Не имею ни малейшего желания. — она еще раз поклонившись, ровной походкой, стараясь не пуститься в бег, едва сумела спокойно дойти до двери, и взявшись за ручку, невесомо развернулась. Асакура, будто бы и не замечая, взял в руки книгу и открыл ее где-то на середине. — Все же я надеюсь на Вашу сдержанность и молчание. — будто бы не ее голос звучал в ее ушах откуда-то со стороны. Она сглотнула подкативший к горлу комок. Мужчина усмехнулся и вновь взглянул на нее из-под опущенных ресниц. — Конечно, можете на меня рассчитывать. Девушка, ни секунды больше не тая, выскользнула за двери и быстрым шагом направилась к своим покоям, уже не заботясь о том, что ее кто-то может обнаружить и в метрах трёх от своей двери, сорвавшись с места, пустилась в бег. Комната встретила ее темной пустотой и тишиной, а на расправленной кровати лежала ночная сорочка. В углу стоял маленький комод с лежащими на нем чистыми вещами, а напротив кровати находилось мягкое кресло. Ворвавшись в помещение, Мирослава захлопнула дверь и прижавшись к ней спиной, тяжело дышала. Эмоции не давали ей покоя и волнение, разрывая грудь, рвалось наружу. Сейчас вся ее репутация зависела только от одного человека! Только от одного неприятного ей человека. Что же будет, если он расскажет, что застал ее ночью в библиотеке, читающей книгу? О Ками! А что же будет, если матушка вообще узнает, что она ночью находилась один на один с Асакурой в темной библиотеке их дома?! Тогда все пропало! Она уж наверняка сляжет без шанса на выздоровление. Мирослава перевела дух и наконец отошла от двери. Нужно было предпринять что-то как можно скорее и вернее всего этим «чем-то», будет разговор с самим онмедзе. Едва на миг задумавшись, она вспомнила эти его странные слова восхищения ей и сердце ее подскочило. А что если он не расскажет никому, но тогда ведь, определенно потребует что-то взамен. Или, быть может, он не расскажет только с каким-то условием? Девушка присела на край кровати и глубоко задумалась, постепенно перебирая весь их короткий диалог. Он был восхищен. Восхищен! И кем? Ей! Ее рвением к знаниям и наверняка, говорил это не просто так, а с издевкой! Он просто издевался над ней и насмехался, давая понять, что он здесь ведет эту партию игры, а ей ничего другого не остается, как покориться его воле и его правилам. Юная госпожа откинулась на пологую кровать и вздохнула. Остается только ждать. Ждать и надеяться, что завтра он будет слишком занят разбором документов ее отца, что у него просто не хватит времени все разболтать. Да и если учесть, что он дал обещание… А стоит ли вообще верить его обещанию? Ответ на этот вопрос она не знала, как и не знала, что ее ждет дальше, но на часах уже перевалило за полночь, а изрядно уставший и утомленный мозг возжелал покоя, и не позволяя ей додумать свою мысль, оборвал ее тяжёлые размышления на полуслове, уносясь в царство Морфея.