Мемуары огня. Часть 1. О Хао.

Неделя летела своим чередом совершенно не желая останавливаться. День сменялся днем, плавно перетекая друг от друга. На удивление теплая погода лишь изредка пускала темные облака на ясное небо, продолжая держаться жаркого солнца и тёплого южного ветерка. Простые обыватели нежились под лучами весеннего светила и радостно призывали всех на уличные работы по уборке мусора и перегнившей листвы. Дом семейства Кугэ стоял залитый солнечными лучами и словно бы работающие садовники, принимал тёплые солнечные ванны. В беседке, стоящей возле дома, укрывшись зонтиком от жаркого богрянца в небе, сидели две молчаливые фигуры и если одна сосредоточенно что-то вышивала, не обращая ни на кого внимания, то вторая, словно села на иглу, периодически нервно оглядывалась на высокие ворота входа на территорию поместья. Ей вовсе не было никакого дела до вышивки и рукоделия. Она не желала держать иголку в своих намыленных ручках и если же маменька мастерски управлялась со своей работой, то Мирослава рисковала заработать пару тройку уколов в нежную кожу пальчиков. Совершенно не замечая беспокойства собственной дочери и впадая в какую-то прострацию мыслей, Юки активно работала рукой, не обращая никакого внимания на тёплые собачьи глаза, появляющиеся под ее умелыми руками. Всего только неделю назад ее муж с гостем их дома уехали разбирать дворцовые дела, а она уже успела обеспокоенно их потерять и потеряв всякую надежду на сон, продолжала шить не только днем, но и ночью, молчаливо сидя в кресле их спальни. Она еще никогда в своей жизни не оставалась в дали от мужа на такой длительный срок и если бы кто-то решился высмеять ее всего то неделей их отсутствия, она бы не раздумывая заколола того острой иглой, но слуги, словно понимая и признавая ее волнение, молча терпели раздражение и нападки со стороны своей хозяйки. Однако же, не одна Юки была этой неделей не в духе. Ее такая, казалось бы тихая и умиротворенная дочь, нервно искусала все свои губы и чуть не вывернула пару пальцев, когда за неимением раздражителя начала их гнуть. Саму же Мирославу пугало не столько отсутствие мужчин, сколько само объявление отца в то злосчастное утро, когда ей совершенно не хотелось выходить из собственной комнаты. Оказалось, что уважаемый онмедзе-сан пробудет в их имение ближайшие пару месяцев и позднее, они с матушкой должны будут присоединиться в поездке к императору и предстать перед оным всем двором. Ее это жутко коробило! Она злилась и пылала праведным гневом; изорвала пару своих писаний, где пробовало чужой язык и свою манеру письма; разбила мамину драгоценную вазу и даже ухом не повела, когда за это действие выпороли подвернувшегося под руку поваренка; испортила парадное кимоно и еще ряд других невесомых событий, которые доставляли ей минутные радости в выплескивание гнева, а он! — этот несносный, ужасный нахал и негодяй! — он не видом, не взглядом не смел показать их ночную встречу, из-за чего она не понимала, чего боится больше, — того, что рано или поздно он сам всё-таки признается, или же она, от нахлынувшего в миг напряжения не сумеет вытерпеть и все выложит матушке прямо за обеденным столом. Ее угнетало это звенящее в ушах напряжение и порой, выступал холодный пот от мимолетных фраз про книги, или того хуже, про библиотеку. Ей иногда казалось, что словно все всё знают, просто прикидываются перед ней душками, ухахатываясь за ее спиной и тыкая в нее пальцем. Она потеряла всякое доверие к своим нянечкам, что бурно что-то обсуждая, тут же умолкали, как только она переступала порог, или же Юки, шептавшая что-то на ухо ее отцу, украдкой поглядывала в сторону дочери, — о, как же она ненавидела такие моменты! — ей хотелось убежать как можно дальше из этого места и схоронить себя живьем под ближайшей раскидистой сакурой. О своих обожаемых книгах и тихих вечерах в библиотеке она и думать забыла, уповаясь лишь обеденным временем, где глава ее семьи рассказывал о политической стороне вопроса и после, вступая в бурные дебаты с одним из аристократов, обсуждал вопросы военного положения страны. Как же она любила, прикидываясь наивной маленькой дурочкой, подмечать все тонкости всплывавших за обедом вопросов и осознавать некую схожесть с письменами старых лет. К сожалению, такие вечера были не всегда и теперь, когда отец с Асакурой уехали по делам, вообще не имели место быть в этом доме. Слишком глубоко задумавшись, Мирослава не услышала стук копыт, приближающихся к их забору или же громкие голоса стражи. Она не заметила, как маменька поспешно извинившись, встала со своего места и куда-то второпях убежала, как не заметила и спокойную размеренную гвардию, подходившую к крыльцу их дома. Она утопала лишь в собственных грезах о прошедшем и совсем не желала возвращаться в такую жестокую, чуждую ей реальность. Однако, самые неожиданные открытия делаются именно в такие моменты, когда больше всего их не ждешь. Мирослава вдруг проморгалась, и широко открыв проблескивающие зеленью глаза поняла, что находится в этой беседке одна, а по тропинке ровным шагом идет к ней никто иной, как Асакура. Спина закаменела, а руки затряслись мелкой дрожью, то ли от ярости, то ли от страха, — этого она не могла разобрать, как не могла разобрать и то, — отчего в саду вдруг сделалось так тихо. Перестали петь цикады; листья деревьев словно замерли, прекращая свое бурное перешептывание, а ветер, аккуратной поступью кошки, уносил крики какой-то далекой птицы в даль. Она едва заметно сжала кулаки, и нахмурив свои тонкие, черные бровки взялась за шитье. Не было ни малейшего желания разговаривать с этим злодеем и тем более выслушивать его накрахмаленные, напыщенные речи. Да и что он мог ей сказать или сообщить? Скорее всего шел лишь затем, чтобы вновь произдеваться над ее слабостью к знаниям и подразнить ее их общей тайной. Но Асакура, с интересом наблюдая за переменами на ее беленьком, миленьком личике, лишь с любопытством подмечал всю ту переменчивость и забавность женской натуры. — Юная леди не желает составить мне компанию в моей прогулке? — он остановился перед парой ступенек, ведущих в саму беседку, прикрытую лишь деревянным карказом крыши и сплетенными между собой большими листьями вьюна. Мирослава постаралась изобразить на лице умиротворение, но тщетно испытав пару тройку попыток, скрипнула зубами и злостно сверкнула глазами в сторону мужчины. — Не желает. — и пусть головой она и понимала, что не следует так разговаривать с их гостем в лице онмедзе императора, но слова, словно шустрые птицы, рвались сами собой на свободу. Да и если учесть всю ту бурю страстей, которые он пробудил в ней своим нахальным поведением, она для самой себя была права. Асакура рассмеялся мягким, тихим смехом и поклонившись, ступил на первую ступень. Девушка заробела. Ее пугало столь близкое общение с этим человеком, а на данный момент они находились одни, в тиши и тени беседки, в совсем таки безлюдном краю их имения. — Моя дорогая госпожа наверное думает, что я собираюсь раскрывать её тайну? Так вот извольте, совсем нет. Я не настолько низко пал, чтобы предавать свое слово и свои обещания. Мирослава взглянула на него из-под опущенных, пышных, длинных ресниц, что ровной каймой обрамляла широко раскрытые глаза. В них плескалось непонимание, удивление и испуг, что закидывая тонкие нити паутины, притягивал девушку все ближе и ближе к себе. Будто бы этот мужчина, стоящий перед ней всего в паре шагов, наперед знал и ведал, что она подумает или решит. Будто все те темные ночи, что она провела едва смыкая глаза в страхе и волнении, он подобно коршуну, гнездился за рамой ее окна и считывал каждую из ее потаенных мыслей. Мужчина усмехнулся чему-то своему, и не дожидаясь приглашения присесть рядом, сделал это сам. — Я вовсе и не думала… — О, позвольте на чистоту. Вы прекрасно осознавали, что всего пара моих слов могут навечно оставить вас в отчем доме и сделать из вашей семьи и родословной, — одно сплошное посмешище. Она сначала начала было оправдываться, но услышав от него эти кощунственные, но такие честные слова, моментально вспыхнула от этой неприкрытой прямоты и правды. Конечно же она это понимала и сознавала, но услышать это вот так, прямо-таки на чистоту, была честно говоря не готова. — Вы, — самый большой хам, каких я когда-либо встречала! — процедила она сквозь зубы, еще глубже утыкаясь в запутавшееся рукоделие. Но для нее сейчас было все лучше общения с ним. — Ну наконец-то вы сказали правду открыто и ясно. Похвально. Она выдохнула. Этого онмедзе было совершенно не понять. Неужели она сумела встретить первого из японцев, который не признавал в женщине покорность, а старался под слоем этой фальши разглядеть именно ту самую суть и правду, которую она так умело прятала? Если это так, то конечно же ей несказанно повезло, но все же, не будь он настолько напыщенным нарциссом, может быть, она бы даже умудрилась поговорить с ним о многих вещах, или даже найти в общение с ним прекрасного собеседника. — Я благодарю вас за похвалу, а теперь, пожалуй, предпочту откланяться. — она элегантно склонила голову и встала, но следующая фраза ее гостя заставила моментально вскипеть буйную кровь в жилах: — Вы даже не представляете, насколько сильно похожи на волжских булгар, которыми так восхищаетесь. — Как вы…? — Тише. Вас могут услышать, тогда проблемы могут быть не только у вас, но и у меня. Она совсем некрасиво, как-то даже по-мужски уселась обратно на скамью и руки ее словно две веточки, опали по обе стороны от колен. Поражение и страх железными путами сковали ее сердце. Она храбрилась и высмеивала его поведение, — но теперь, когда оказалась поймана на крючке, стала будто бы безвольной куклой. Он ей казался ужасным тираном и провокатором, и-и-и, она боялась. Боялась как никогда раньше его стального, почти неприкрытого железа в голосе, его буйства характера и таланта считывать ее, словно открытую книгу. Мирославу пугала та непредвиденность его действий, то его непохожее на других японцев отношение и крутизну поворотов в манере поведения. Будто бы он был диким, необузданным волчонком, напялившим мягкую овечью шкурку и внедрившимся в их тихое и мирное стадо. — Тогда… Тогда вы тоже ими восхищаетесь, раз столько о них знаете! — единственное сейчас ее оружие, которым она могла побахвалиться, — было нападение. Ей просто ничего не оставалось делать. Всё ее поведение кричало само за себя — «Под канвой, но с музыкой», и она покорно шла этому девизу. Он тихонько засмеялся, признавая свою победу и достаточно свободно облокотился о перила скамьи, вызывая тем самым косой взгляд со стороны девушки. И все же, он умел располагать к себе, — заставлял быть с ним откровенной и просто довериться ему. Для нее сейчас было это странно признавать, но с ним действительно было легко. При любом его малейшем слове, она вскипала, словно бурлящая в котле вода и так же быстро остывала, мгновенно находя свое самообладание. С ним не было места такому въевшемуся притворству и лжи, — от фальши общества у нее порой кружилась голова, — он совершенно открыто воспринимал все ее пороки и очень красиво высмеивал их, не давая и повода для обид. В прочем, конечно же заставил ее помучиться на протяжении всей этой жуткой недели, — постоянно придумывая диалоги своей с ним расплаты, она также понимала, что этому не суждено будет сбыться, но тщетно лелея надежду на обратное. — Я совсем не удивлен Вашей проницательности. — он слегка улыбнулся, легким движением руки отодвигая от нее рукоделие. Все же, даже ему была заметна ее отрешенность и неприязнь к этому делу. Она также четко, как солнце на ее хрупких плечиках, ощутила сползающие путы страха. Неужели только что он и сам раскрыл перед ней карты?! Невидящим взором она подняла на него голову. — Ваши предки тоже были оттуда выходцами? — О, так то были ваши предки? — места страху и сконфуженности словно и не осталось. Она разозлилась. В ее глазах словно бы и не было того мирного затишья, кое-только что плескалось в этой зелени и глубине. Неужели опять его смешки и издевки?! Он просто притворялся, стараясь вывести ее на чистую воду? — Вы верно заметили. — процедила она, но подниматься с места или уходить больше не решалась. Ее волновало такое откровение между ними. Ее пугало столь нарастающее таинство вокруг их персон и все больше и больше общей открытости. — Возможно и мои были, — сейчас уже не у кого узнавать. Она затихла, — до этого пышущая праведным гневом, сейчас стук ее сердца успокаивался, а пульс приходил в норму. Возможно они могли оказаться даже ближе, чем сейчас это кажется… Он словно был не просто японцем Асакурой, а проницательным, ведующим, родным ей булгаром и родственной душой, — осознание этого так сладко грело душу, что она улыбнулась. — Я знаю лишь о своей родной бабушке, чистокровной славянке и ураженки Булгарии. — он заинтересованно посмотрел на нее, открывая доселе прикрытые на миг глаза. Солнце ласково пригревало землю последними лучиками света, в небе красиво парили птичьи клины, а облака, образовываясь в замысловатые образы, дарили земле богряность заката. Распустившиеся дневному солнцу цветы, постепенно вбирали собственные бутоны, пряча свои лики от ночного безмолвия и темноты. Радостные и счастливые полевые работники устало следовали в свои подсобки, собираясь как следует нажорить свои животы и хорошенько отоспаться перед завтрашними работами, а служанка и домашняя прислуга, — весь день то и дело метаясь по дому в поисках работы, — сейчас спокойно стояли подле своих господ за ежевечерним ужином. Буквально пару минут назад, следуя по узкой тропинке ведующей к дому, из беседки вернулась их молодая госпожа с богатым гостем. Они спокойно о чем-то беседовали и девушка, то и дело постоянно ловила на себе заинтересованные взгляды молодого человека. Мирославе было легко этим вечером и сейчас, сидя за обеденным столом она это понимала как нельзя лучше. Они обговорили многие вещи из интересующих ее тем, она узнала новые интересующие ее подробности и совершенно неожиданно для себя призналась в своих знаниях и открыто заявила ему о своих мыслях касательно общества, — он же, напротив, похвалил ее за ее откровенность и чистоту и признался в своей легкой фальши. Она узнала много нового из этого таинственного слова «онмедзе» — и открыла для себя совершенно неожиданный поворот этой работы. Духи. Сейчас, кушая принесенные прислугой яства она не могла ни о чем другом думать, кроме как его слов по этому поводу. Его рассказов и выдержек из своей жизни и необычности и таинственности происходящих с ним событий. Она понимала, что возможно висит на волоске и ей совсем бы не следовало делиться всем этим именно с ним! — но еще днем, этот самый волосок был настолько чарующим, что она не могла воспротивиться его чарам и болтала без умолку, порой забывая даже манеры приличия и весело, играючи его перебивая. Юки ласково поглядывала на дочь из-под опущенных ресниц. Все шло довольно гладко и приемлемо для ее будущего, — а стать женой онмедзе было довольно-таки благоприятно и пристойно для их семьи. Скорее даже то, что это бы сделало им чести и вывело бы их на новый уровень благосостояния. Она не собиралась торопить события, также, как и не собиралась отказывать в письмах других женихов округи. Она была отнюдь не глупа и преследуя более коммерческий интерес, предпочитала в случае чего не менее выгодно отдать Мирославу замуж. Пока что, время не торопило и можно было бы решить все после приезда от императора. Тогда уж, если этот скромный Асакура не решится на что-то большее касательно ее дочери, она сама выведет его на разговор в более обоюдной обстановке и все узнает. Если же его интерес к Мирославе несерьезен и не более, чем всего лишь мимолетное влечение, то она тут же пошлет гонца к династии Фудзивара с согласным ответом на предложение старого самурая о венчании с их дочерью. Знала ли Мирослава об этом? Нет. Но наверняка, узнай она о замыслах матери, подняла бы все бушующее отрицание своего сердца, чтобы только противостоять этой несправедливости, но пока, — юная госпожа жила, наслаждаясь общением с Хао, и даже не догадывалась, что скоро ее мирная жизнь сделает резкий поворот.