Не могу больше

— Она уехала. Не оставила даже записки. Твоя работа? Дыхание перехватило, будто только что его грубо пнули в живот. Глаза полоснуло жаром. Телефон едва не выскользнул из ладони. Конечно, было бы глупо ждать благодарности, да и за что? За то, что жена Джона Ватсона прямо сейчас, в эту минуту, пытается собрать свою жизнь по кусочкам? Пусть вся правда мира окажется у Шерлока за плечами, от этого боль Мэри не станет слабее. Но зачем же так? — Что ты сказал? — О черт! Шерлок… — Джон испуганно зачастил: — Прости, прости, прости. Боже, что я несу? Я не это имел в виду. Я… — Джон, не надо. — Каким-то немыслимым образом Шерлоку удалось справиться с шоком и начать нормально дышать. Ответ прозвучал холодно, без лишних эмоций: — Человек всегда говорит только то, что имеет в виду, и лишь потом начинаются бессмысленные оправдания. — Они не бессмысленные. Я… Шерлок, забудь. Пожалуйста. — Джон в открытую умолял, не стыдясь унизительно жалобных ноток. — Шерлок, ты слышишь? Бога ради, очень тебя прошу. Я в самом деле растерян. Опустошен. Словно кого-то убил. Ужасное ощущение. — Успокойся. Я с легкостью возьму этот грех на себя. Кроме того, ты прав: это моя работа. Джон продолжал в том же отчаянном тоне: — Нам необходимо поговорить. Увидеться. Слышишь? Необходимо. Я приеду? — Не сейчас. Я подавлен и утомлен — не самый лучший из собеседников. — Шерлок, не надо… — Я сказал — не сейчас. Всего хорошего, Джон. * Неделю Шерлок под любым благовидным предлогом отказывается от встреч — мягко, доброжелательно, но непреклонно. Джон извелся, проклиная себя день и ночь, но после своей досадной оплошности приехать на Бейкер-стрит просто так, без согласия Шерлока, не решался. Он звонил, доказывал, злился и продолжал ждать приглашения, которого по-прежнему не поступало. В своем намерении взять тайм-аут Шерлок был бескомпромиссно упрям.  — Для чего тебе это? — В очередной раз вызывая Шерлока на разговор, Джон еле сдерживался, чтобы не разразиться ругательствами — какого черта так жестоко выматывать душу?! — Я уверен, что ты мучаешься не меньше. И хочешь увидеться. Теперь, когда нет… — Чего? — тихо спросил Шерлок. — Препятствия? Ты это хотел сказать? Джон замялся: — Что-то вроде того. И не думай, мать твою, что это просто — говорить такие слова! — Я и не думаю. Джон, тебе не приходило в голову, что отъезд Мэри не принес мне ни радости, ни тем более счастья? По сути я вынудил её отказаться от близкого человека, от жизни, в которой она о чём-то мечтала, строила какие-то планы… Твои слова не стали для меня смертельной обидой, они лишь добавили боли к той, что уже была. Мне жаль её, Джон. Мэри в самом деле любит тебя. — А я — тебя. Тебя, Шерлок. И хочу, чтобы мы вместе пережили всё это. Да что с тобой?! Неужели ты не хочешь того же самого? — Не хочу. — Врешь. Это не может быть правдой. Пожалуйста, прекрати. — Есть вещи, которые легче даются, когда ты один. — Ты был один слишком долго. И я был один. Без тебя. Лично мне хватило. — И тем не менее дай мне немного времени. Хорошо? — Черт с тобой, — сквозь зубы выдавил Джон. — Но только немного. — Он попытался закончить удручающий разговор на шутливой ноте: — Учти, я настроен на тебя очень серьезно. — Но сердце продолжало щемить, и шутка показалась туповатой и пошлой. — Шерлок, ты простишь мне те подлые слова? И моё ебаное малодушие? Я же весь твой, даже такой… несуразный. — Я прощу тебе всё и всегда. В животе восторженно ёкнуло — неужели готов оттаять? Улыбка тронула краешки губ, но Джон проворчал, подавляя вздох облегчения: — И всё-таки это глупо. — Наверное. Но как бы то ни было, прошу тебя об услуге — дай мне возможность побыть одному. Что ещё ему оставалось, кроме тихого «ладно»? Но когда разговор был закончен, и голос Шерлока перестал бархатисто ласкать его слух (что бы он при этом ни говорил), Джона затопило злое отчаяние — когда-нибудь они будут просто жить и просто любить?! Почему судьба прилагает так много усилий, чтобы их разлучить? К черту! К черту судьбу и все её смирительные рубашки — он не намерен ей потакать и не намерен ждать слишком долго. Скоро, очень скоро он приедет на Бейкер-стрит, и не найдется на свете силы, способной оторвать его от ковра их гостиной. А Шерлок… А Шерлоку он скажет: «Пошел ты, Шерлок. Я буду просто жить и просто любить тебя. Без вариантов». Думать об этом было отрадно, и, приняв окончательное решение, Джон мало-помалу возвращался в привычную колею, чувствуя себя немного увереннее и бодрее. Любовь причиняла немало страданий, то и дело поворачиваясь спиной, но от этого становилась ещё дороже. Ничего, ничего, уговаривал он себя, как-нибудь. Только куклы не совершают ошибок, а мы, слава богу, не куклы — живые, горячие. И обиды прощать умеем, даже смертельные (ах, Шерлок…). В какой семье не бывает временных трудностей? Справимся. В нем вскипало небывалое воодушевление — скоро, скоро всё встанет на свои места. Желание действовать, совершать поступки переполняло. Хотелось предстать перед Шерлоком обновленным и сильным. Настоящим. Человеком, чьей любовью он может гордиться. Первым делом Джон отправился к Алексу, отношения с которым в последнее время приобрели характер мимолетный и исключительно деловой. В этом не было прямого намерения, отчуждение возникло само собой, хотя и не прошло незамеченным. Алекс по-прежнему оставался для Джона тем, кого он без колебаний мог назвать своим другом, но в запутанный и сложный период представить их разговор даже на нейтральную тему не получалось, как бы Джон ни старался. Его тянуло к Алексу, к его открытому, мудрому взгляду, к его готовности выслушать, даже к его чаю, черт побери, только вот ноша на тот момент была чересчур тяжела… Сейчас наступило время решительных действий, и Джон без лишних колебаний и недомолвок обратился к Алексу с вопросом, нуждается ли ещё хирургия в его руках. От волнения холодело внутри, щеки пылали — так важен был для него этот шаг. Сияние, что изливали глаза Алекса, его широкая улыбка, в которой читалось явное облегчение, стали самым лучшим ответом: — Надумал, чертяка? Я знал, что ты не сможешь отказаться от этого на полном серьезе. Только не ты. — Алекс, — выдохнул Джон, крепко обхватив его плечи. — Мне как никогда нужна твоя помощь. И поддержка. Я расскажу тебе всё, и очень надеюсь, что… что твое отношение ко мне не изменится. И… к Шерлоку. К нам обоим… …Алекс выглядел потрясенным. — Черт возьми, Джон, — сказал он, выслушав сумбурную исповедь. — Это… Черт… — Осуждаешь? Считаешь нас извращенцами? — На минуту Джона охватило отчаяние — неужели он снова ошибся, снова открыл не ту дверь? Но Алекс вскинул на него удивленный взгляд: — Ты идиот? Грудь распрямилась, наполнились воздухом легкие — идиот? Хороший знак. Называть его идиотом было исключительным правом Шерлока Холмса. Никому и никогда Джон не позволил бы безнаказанно бросаться такими словами. Но не в данный момент. И не в случае с Алексом. — Ещё какой. Алекс прошелся по кабинету, ероша рыжеватые пряди, и, остановившись напротив, посмотрел на Джона в упор: — Думаешь, я не знаю, что такое любовь? Знаю. На моих руках умер любимый, и плевать, какой смысл я вкладывал в это слово — любовь от этого не стала чем-то другим. Ещё тогда, в ресторане, я заметил — между тобой и Шерлоком происходит что-то… большое. Даже грандиозное. Много думал об этом… Теперь-то мне всё понятно. — Он замялся, а потом спросил: — Все по-прежнему не совсем гладко, да? — Да. Нам тяжело. Дьявольски. Мэри… уехала. — Джон скривился от наплыва душевной мути. — Алекс, это невыносимо — думать о том, что она вынесла, и как одинока сейчас. Но без Шерлока мне не жить. Только он. Во всём мире. Всегда был и всегда будет. Веришь? Алекс ничего не ответил, лишь задержал на Джоне долгий, внимательный взгляд. Но и на этот раз осуждения в его глазах Джон не увидел. Возникло теплое чувство, что Алекс с ним заодно. Что он заодно с Шерлоком. И пусть это было не совсем точно и уж тем более не совсем правильно, пусть они мало походили на заговорщиков, — главное, в чем Джон был сейчас абсолютно уверен, это то, что Алекс его понимает. — Возьмешь меня к себе? Такого… — Какого? Ты самый обычный. Не считая того, что первоклассный специалист. Будем надеться, что у тебя не встанет при виде какого-нибудь голого парня на операционном столе. Алекс озабоченно тер переносицу, поглядывая исподлобья, и Джон не выдержал — рассмеялся: — Такого удовольствия я точно никому не доставлю. И вообще, к голым парням я отношусь равнодушно — конечно, если их не надо вытаскивать с того света, — и встает у меня исключительно на голого Шерлока. — В таком случае, дело улажено. Пара дней на формальности, и ты у меня. Идёт? — Идет. Джон ликовал. Это будет настоящим блаженством: делать то, чего всегда просила душа, по чему давно стосковались руки. И пусть пока на вторых ролях — какая разница, и велика ли беда? Главное — вернуться к себе самому. Кровь не вызывала больше в Джоне ни ужаса, ни тошнотворного содрогания. Наконец-то он окажется на своем месте, и даже в качестве ассистента готов почувствовать себя едва ли не величайшим хирургом Британии. Шерлок принял известие о переменах сдержанно, бросив короткое «это отлично», но Джон всей кожей почувствовал его радость. Холода отступали… Но подходила к концу вторая неделя, а Шерлок о переезде молчал. Вновь накатило тихое бешенство — что за гребаный мазохизм? Неужели так сладко проводить вечера один на один с невеселыми мыслями? Гнев подступал к горлу не самыми ласковыми эпитетами, но Джон сдерживался как мог. Хорошо. Хорошо, мать твою. Хочешь так? Будет так. Посмотрим, как ты станешь выкручиваться, когда челюсть сведет от желания переброситься хотя бы парой словечек. С кем? Снова достанешь свой идиотский череп? Придурок обидчивый. Я, возможно, козел, но люблю тебя до смерти и жить без тебя не могу. Черт с тобой, играй в свои игры. Я подожду. Он перестал настаивать. *** Ноги подкашивались от усталости — первая операция стоила Джону немалого количества нервов. У стола он был хладнокровен и собран, каждое движение выглядело отточенно верным, но потом, когда всё благополучно закончилось, когда напряжение отпустило, накинулась давно забытая лихорадка: ломало так, словно он вновь оказался там. Где ни сна, ни отдыха. Где руки порой существуют отдельно от тела — механически ловкие, нацеленные только на выживание. И где Смерть нашептывает на ушко совсем не детские сказки. Подобное состояние было вполне объяснимо, учитывая длительное отсутствие практики и неодолимый страх сделать что-то не так. Ничего сверхъестественного и уж тем более внушающего тревогу. Нормально. Более того, где-то внутри бушевала радость победы, и только подавляющая опустошенность на фоне всплеска адреналина не позволяла ей проявить себя в полную силу. Теплый душ, возможность вытянуться в полный рост и закрыть глаза — последние три часа, включая дорогу, он мечтал только об этом. В такси он в подробностях отчитался Шерлоку, расслабленно откинувшись на спинку сиденья и вслушиваясь в прерывистое дыхание, до смешного диссонирующее с бесстрастным «что ж, это замечательно, Джон». — Ты рад за меня? — спросил он с легкой улыбкой. — Шерлок? — Разумеется. — И не выдержал — заговорил сбивчиво и горячо: — Очень рад. Джон, это… это чертовски здорово. Как ты? — Чувствую себя измочаленным. Но живым. Ладно, пока. Я подъезжаю к… Я на месте. — Джон. Послушай… Ну давай, скажи это, и я немедленно поверну такси и окажусь у тебя в объятиях. Ну же… — Что? — Отдохни. Прими душ. Да пошел ты. — Обязательно. Будь здоров, Шерлок… … и черт бы тебя побрал! Ладно. Душ, чай, горизонтальное положение. Вполне достаточно для того, чтобы считать, что жизнь не такая уж и хреновая… …Поздний звонок Мэри не удивил его и, как ни странно, даже обрадовал. Джон был уверен, что ничего плохого он сейчас не услышит (только не сегодня), и подумал, что звонок этот в равной степени нужен и ей и ему — слишком тягостным было их расставание вот так, без единого слова. Это не давало Джону покоя и угнетало не меньше, чем баранье упрямство Шерлока. Мэри говорила, что всё у неё хорошо. Что к разводу она готова, но просит Джона повременить — сейчас ей не до формальностей. — Я дома, в Камбрии. Борюсь со своими демонами и учусь принимать жизнь. Получается довольно неплохо. Кроме того, здесь спокойно и тихо. Скоро зацветет сад, и он уже не кажется мне обителью призраков. В доме тепло. Я плохо сплю, принимаю таблетки, но это пройдет. Она сообщала обо всём ровным, обыденным тоном — так, как могла бы рассказывать о новой технике вышивки, которую недавно освоила. В её словах не звучало подтекста — во всяком случае, Джон его не услышал, — Мэри просто делилась кусочком своей разрушенной и заново создаваемой жизни с человеком, который так много для неё значил и с которым всё ещё не прервана связь. С близким и дорогим. С мужчиной, однажды разделившим с ней кров и постель. Но Джона окутало душным туманом, словно тем самым она приоткрыла двери, приглашая его войти: теперь ты знаешь, где меня можно найти, если будет такое желание, и знаешь, что я всё ещё отчаянно нуждаюсь в тебе. Нет. Ни за что. Никогда. Джон не хотел её видеть. Никогда больше. Никогда, никогда, никогда. И едва не задохнулся от простого предположения, что всё это может вернуться хотя бы на час. Только теперь он до конца осознал, как ужасна была его жизнь последние несколько месяцев — ложь, притворство, самообман. И ничего не окончено, пока он здесь, в этом постылом месте, где давят стены, где снятся тревожные сны, где основными чувствами становятся чувства вины и злости, а это неправильно. И где в молчаливом упреке застыла супружеская постель, словно коростой покрытая шелковыми подушечками, которыми его жена пыталась украсить свою унылую жизнь без любви. Джон молчал. Чутко уловив его смятение и внезапно нахлынувшую тоску, Мэри торопливо добавила: — Но здесь я не задержусь. Разберусь в себе хоть немного и уеду к Эмме и Кристоферу. Она… Мама звонит каждый день, и я почти готова к ним перебраться. Сразу же после развода… Или раньше. Не знаю. — Прекрасная мысль, — только и смог он сказать. — С Эммой и Крисом тебе будет хорошо, я уверен. — Так же, как тебе с ним? — не удержалась Мэри от горечи. — По-другому. Уже попрощавшись, она спросила: — Ты счастлив, Джон? — Да. Извини… Он долго лежал в тишине, впервые за последнее время ощущая внутри себя абсолютный покой и уверенность. Он думал о том, что благодарен Мэри за всё. Действительно благодарен. Разве мог он открыто признать тот факт, что любит Шерлока не только как друга? Разве себе самому он мог бы в этом признаться? Лгал бы по-прежнему… Оба они лгали друг другу довольно успешно, подавляя желания и мечты, гася влечение и пряча его под маской дружбы и взаимного уважения. Но Джон не забыл тот жаркий мороз по коже, когда Шерлок оказывался чуть ближе обычного. Волны тепла. Покалывание кончиков пальцев. Неосознанную маету. Сны, полные опьяняющих образов, которые мучили, после которых просыпался со стоном, тяжело отрывая голову от подушки. И Шерлок… Его взгляд — порою глубже и горячее, чем это дозволено просто симпатией. «Мне скоро сорок и я не намерен делать из собственной жизни эксперимент. Слишком всё затянулось. Ау, Шерлок, с тобой всё в порядке? Думаю, нет. Уверен, что нет. Вот и мне хреново до тошноты. Хочу к тебе. Хочу видеть твои глаза. И целовать их каждую ночь». Не отвечал он долго, но, пристроив телефон на груди и закрыв глаза, Джон с настойчивой злостью давил на кнопку вызова снова и снова. Давай, Шерлок, давай. — Слушаю. — Это хорошо, что ты наконец-то слушаешь. — Он и в самом деле чувствовал злость. Распоряжаться жизнью Джона Ватсона — кое-кто посчитал такое возможным? Хрен тебе. — Между прочим, комнату мне сдала миссис Хадсон. — Я знаю. — Ну, а если знаешь, пошел к дьяволу. Кто ты такой, чтобы решать, где мне жить? — Ты чем-то расстроен, Джон, и срываешь на мне раздражение. Кубарем скатившись с дивана и зная наверняка, что в последний раз сотрясает его натруженные пружины, Джон проорал в телефон: — Мать твою, не доводи до греха! И знаешь, ты сейчас очень похож на брата. Просто вылитый! — Что?.. Что?! …Увидев его на пороге и указав глазами на два увесистых чемодана, Шерлок ворчливо заметил: — Сколько вещей. Здесь все твои свитера? — Не все. Один, как видишь, на мне. — Это их ты собирал столько времени? …Шерлока он сегодня не ждал. От обилия впечатлений голова соображала с трудом, и Джон не был уверен в собственной реакции на появление Шерлока в спальне — не исключено, что запустил бы в него подушкой. И не потому, что продолжал злиться (бога ради, конечно же, нет, злость прошла через пару минут), а потому, что именно эту ночь он почему-то хотел провести один. В своей комнате. На своей кровати. И это много для него значило. К тому же Джона и без того трясло с головы до пят — начиная с момента, когда ключ оказался в замочной скважине, когда распахнулась входная дверь, и он решительно переступил порог, по возможности игнорируя слабость в коленях. Когда выглянула из своей квартиры удивленная миссис Хадсон и, ахнув, прижала ладошки ко рту. Когда наверху появился Шерлок — безумно красивый и до спазмов в горле родной. Когда он спускался, держась за перила. Когда, подхватив чемодан, не оборачиваясь, преодолевал за ступенькой ступеньку — степенно, неторопливо, словно вышколенный британский дворецкий. Когда сам поднимался следом, жадно вглядываясь в резко обозначенные лопатки и для чего-то деловито считая шаги — один, два, три… Это уже было слишком. Внутри стонало и выло сумасшедшее пламя — любви и восторга, неверия и страха. Пик эмоционального перебора. …Всё оказалось проще, чем он себе представлял. Широким жестом Шерлок распахнул перед ним дверь, молча пропуская вперед, и оба они друг за другом двинулись вглубь квартиры. В гостиной Шерлок опустил чемодан на ковер, затем снова поднял его и спокойно спросил: — Тебе помочь, или справишься сам? — Справлюсь, — ответил Джон, оглядываясь вокруг, и не выдержал — вдохнул полной грудью. — Хорошо. — Голова закружилась, и дрогнул голос. Всё в нем кружилось и дрожало. — Будет ещё лучше, если ты разденешься, отнесешь наверх свои свитера и примешь душ. Я позабочусь о чае. Ты голоден? — Не знаю. Кажется, да. В клинике что-то перехватил, но это было давно. В клинике он как сумасшедший считал минуты. — Сегодня ты оперировал? — Нет. Сегодня нет… Шерлок… — Что? Джон запнулся на долю секунды и сказал, уже не скрывая ошеломления: — Поверить не могу. — Придется, — улыбнулся Шерлок, и можно было смело поклясться, что он с трудом удержался, чтобы не шагнуть в его сторону… — Тебя снова ожидает нелегкая жизнь в этом доме. — Шерлок сделал короткую паузу. — Со мной. И, разумеется, с миссис Хадсон. — Разумеется. Но прежде всего — с тобой. Миссис Хадсон я как-нибудь выдержу. Джон отнес чемоданы в комнату и разделся, строго приказав себе не впадать в чувствительный раж. Да, это Бейкер-стрит, и пришел он сюда не в гости. Да, это его спальня, где он намерен завалиться в кровать и проспать до утра крепким сном человека, наконец-то направившего свою жизнь в нужное русло. И по-другому уже не будет, какие бы обстоятельства не обрушились на их с Шерлоком головы. Он дома. Но на этом можно остановиться, потому что всё остальное — избыточная экзальтация. И так начудил предостаточно… Вот распотрошить хотя бы один чемодан, тот самый, где майка и домашние брюки, где чистые носки и белье, дело полезное, а расхаживать по комнате с лунатичной улыбкой безумца, сидеть на кровати и восторженно хлопать глазами — глупейшая глупость. Он разобрался с вещами, и, захватив всё необходимое, отправился в душ, мечтая столкнуться с Шерлоком и одновременно этого избегая. Ему казалось, что под его пронзительным взглядом он непременно споткнется, выронит полотенце из рук и вообще будет выглядеть полным кретином. Не хотелось бы порадовать Шерлока в первый же вечер. Но Шерлока не было. Зато из кухни тянуло слегка подгоревшим (ну это естественно!) хлебом и едва уловимо — сыром, помидорами и ветчиной. Аромат для настоящих счастливцев. Джон улыбнулся и, наконец-то чувствуя облегчение, крикнул: «Эй, там, на кухне, я в душ». От избытка счастья ломило грудь. Тело наслаждалось узнаванием: мышцы пели и сладко постанывали, босые ступни горели, пальцы бегло ощупывали и поглаживали. Тактильная оргия. Восторг. Экзальтация, мать твою, тут же осадил он себя, делая воду погорячее… …Итак, Шерлока он сегодня не ждал. И конечно же Шерлок не появился. Кто бы сомневался… Засыпая, Джон так и не смог до конца разобраться, доволен он этим фактом или раздосадован. Но так или иначе, это была его комната, его кровать, и куда уж больше, черт побери? Утро начиналось весьма предсказуемо — с добротной эрекции. «Вот блять, — усмехнулся Джон, окидывая взглядом неудобство внизу живота. — Отличный будет денёк! И отличная будет жизнь. Что же дальше, — думал он, потягиваясь и прислушиваясь к ощущениям: насколько сильно его тело требовало заботы. — Интересно, это надолго?» Когда стало очевидным, что это надолго, он плюнул, сказал «черт с тобой» и, закутавшись в теплый халат, отправился вниз — зажечь камин, почистить зубы и приготовить завтрак. * Жизнь приобретала прежние очертания: двое мужчин, связанных общими интересами, общими планами и проявляющих друг о друге заботу. Привычная среда обитания, давно проторенные тропинки… Ничего необычного. За исключением неловкости, которая неизбежна, когда люди, вынужденные надолго расстаться, постепенно восстанавливают старые правила, когда совместный быт, как бы он ни был приятен и долгожданен, приходится налаживать заново. «Будь добр, Шерлок, поторопись, и постарайся оставить мне хотя бы каплю горячей воды». …ты теперь не один. «Привет. Как дела? Не знаешь, где может находиться наш… мой старый словарь по криминалистике? Битый час пытаюсь его отыскать». «На книжной полке. Как и всегда. Там, где я его обнаружил, не самое подходящее место для такого вида литературы, пришлось немного прибраться». «Спасибо. Но с некоторых пор его место именно там — на прикроватной тумбочке в моей спальне». …ты многое пропустил. «Вот как? Не знал, что словарь тебе заменяет Библию. Непременно это учту». «Скоро домой?» «Ты знаешь расписание моего рабочего дня лучше меня самого. Осталась четверть часа, и если ничего не случится… Скучаешь?» «Голоден». «Понятно. Придется чуть-чуть потерпеть». «Джон». «Что, Шерлок?» «Ты… Ты заходил в мою спальню?» «А это запрещено?» «Разумеется, нет». «Успокойся, меня не было в твоей спальне. С чего вообще ты это вообразил?» …скажи, чертов ублюдок, что до смерти хочешь, чтоб я там оказался, пусть даже в твоё отсутствие, и что давно уже сходишь по мне с ума… «Словарь, Джон». «А-а, понятно. Улика. Твой словарь валялся в ящике для столовых приборов. И не мешай мне работать». Маленькие неувязки, едва уловимые нестыковки, мелочи, мелочи, мелочи… Но это было не главным. Главным было другое — притяжение, которое истомило обоих, и которое оба, не сговариваясь, игнорировали с необъяснимым упорством. Они снова были просто друзьями, с той лишь существенной разницей, что теперь до тонкостей знали вкус и запах друг друга, что прошли через ту форму физической близости, которую при любом раскладе можно назвать предельной. Джон любит. Любит очень сильно. Его горло забито невысказанными признаниями. Джон говорит: «Привет, Шерлок», а на языке пылает: «Я люблю тебя». Джон говорит «спокойной ночи», «доброе утро», «передай мне масленку», а внутри дрожит от нескончаемого потока «люблю, люблю, люблю…», и сдержать этот поток не всегда удается — он омывает его сердце, скапливается и сверкает в уголках его глаз. Джон сердито смаргивает и трясет головой — ни за что он не позволит этому прорваться наружу. Почему он скрывает чувства? Почему ждет от Шерлока разрешения или хотя бы сигнала? Он не может этого объяснить. Но несмотря на это Джону почти хорошо. Небольшое «почти» в данном случае не считается. Он собран и деловит. Он снова дома, теперь уже по-настоящему и навсегда. И он снова ждет. Да, черт побери, это опять происходит. Он мечтает о Шерлоке. Шерлок сидит напротив в спокойной позе и с таким же спокойным лицом, а Джон тонет в своих мечтах, глядя, как плавно стекает на лоб отросшая прядка, как нервные, бесподобные пальцы машинально убирают этот раздражающий беспорядок. Сердце Джона медленно падает, и он мечтает коснуться губами места, где только что лежал завиток. И, боже, до чего это глупо — мечтать, когда знаешь вкус этой кожи и её аромат, помнишь, как она покрывается жаркой испариной под твоими руками, и как это сладко и больно — дотрагиваться до неё поцелуями. И почему, черт возьми, это так невозможно? Но ему действительно хорошо, и он признается себе, что может быть счастлив даже от меньшего. И если Шерлок по какой-то причине не захочет больше той самой близости, Джон примет и это. Ведь мечты его останутся с ним. И любовь останется — горячая как никогда, но укрощенная и не требующая ответного жара. Каким образом он будет справляться с проблемой, думать Джону не хочется. Шерлок рядом, и это уже решение всех проблем. Он готов стать евнухом при своем не знающем себе равных гареме. Какие пустяки, боже мой. Он почти забывает о сексе. (Небольшое «почти» в данном случае не считается). Что думает по этому поводу Шерлок, скрыто за непроницаемой маской умиротворенности и довольства, хотя Джон не совсем уверен, что это маска. В конце концов когда-то Шерлок добровольно принял свою аскезу, сделав выбор в пользу интеллектуальных оргазмов, и, с его собственных слов, не испытывал по этому поводу каких-либо неудобств… Они живут замечательно. Притираются друг к другу достаточно быстро, что обоих нисколько не удивляет — память тела неистребима, и вот уже исчезла неловкость, и вот уже вернулось прежняя простота. Успевают два раза поссориться, причем довольно серьезно — с полным набором колкостей от Шерлока Холмса и прямолинейных высказываний от Джона Ватсона. Делят обязанности по дому, и на этот раз Джон не признает никаких поблажек: поровну — значит поровну, надо будет отправить Шерлока в магазин, он сделает это без колебания, каким бы страданием не подернулись самые прекрасные в мире глаза. (Страдай, но тележку заполняй до самого верха. Составление списка продуктов я так уж и быть возьму на себя). Приглашают Алекса «на пару стаканчиков виски», наконец-то осуществив его трепетную мечту увидеть гостиную на Бейкер-стрит, и Джон снова втайне ревнует, наблюдая восторженное изумление Алекса и скромное удовольствие Шерлока, расплывающегося в улыбке значительно чаще, чем привыкли его лицевые мышцы. Джон видит их очевидную совместимость и от этого нервничает — ни с кем и никогда Шерлоку не может быть комфортно настолько. На это существует неписанный закон их союза: только Шерлок и Джон. Всё остальное — лишь случайные связи. Он поглядывает исподлобья, мучается частым ознобом и чувствует себя ревнивым ослом. И тем не менее этот вечер чудесен. Проводив Алекса, они ещё долго сидят в гостиной, перебрасываясь короткими фразами и не спешат расходиться по комнатам… Время от времени появляется Лестрейд — просто так, не нуждаясь в помощи или совете. Грег привык справляться без Шерлока, а Шерлок пока не готов к возвращению в мир грабежей и убийств. Он откровенно наслаждается безмятежным существованием под крылышком Джона. (Вопрос, надолго ли его хватит, остается открытым.) Майкрофт Холмс своим присутствием не обременяет, как видно, не желая нарваться на дурное настроение Джона, перед которым продолжает чувствовать себя виноватым. А может быть, он просто предоставляет возможность этим двоим разобраться в собственных жизнях. Его звонки не навязчивы, но весомы, и каким-то удивительным образом всегда оставляют след, по большей части приятный. О миссис Хадсон говорить не приходится — миссис Хадсон рядом всегда. Порою чаще, чем это необходимо. Но поскольку она является неотъемлемой составляющей микрокосма, который представляет собой их квартира, никому из них не приходит в голову выказать даже тень недовольства. Миссис Хадсон была, есть и будет. C момента переселения Джона на Бейкер-стрит она не задала ни одного неподобающего вопроса, что конечно же означало, что их у неё несметное множество. Но она мужественно ограничивается вопросительным взглядом, время от времени перебегающим с одного на другого: всё ли благополучно, дорогие мои? Да, миссис Хадсон, да. Спасибо, наш добрый и всё понимающий ангел. Каждый прожитый день Джон считает единственным, уникальным, и однажды с печальным удивлением осознает, что секс совершенно не вписывается в эту гармонию. И, возможно, даже её нарушит. Наверное, думает он, дальновидный Шерлок понимает это лучше него. И наверное, это правильно. Кроме того, не исключена вероятность (и осознание этого особенно тяготит), что Шерлок опасается переступать ту черту, за которой их отношения приобретут статус семейных — с неизбежными обязательствами и обременительной несвободой. Джон не забыл откровенного разговора о прошлом. Шерлок и его связи, черт побери! У Джона до сих пор остро сосет под ложечкой от каждого из сказанных Шерлоком слов: Все чего-то ждали… Требовали… Имели виды… Строили планы… Разве сам Джон далеко ушел от таких притязаний? Он тоже имеет виды. Еще какие! И, возможно, Шерлок любыми способами старается этого избежать. Страстные поцелуи, лихорадочные обжимания, ласки, вздохи и стоны — всего лишь экстаз. Нахлынуло бурно, закружило, достигло точки кипения, а потом отлегло. Кто сказал, что Шерлок собирался идти до конца? Это Джон собирался… Он смиряется, посчитав, что и так получил от жизни достаточно. Но — не смиряется Шерлок. Всё прозаично: угасающий день, с усталым облегчением уступающий место вечерним сумеркам; лампа под потолком; вспененная вода, покрывающая грязные тарелки и чашки; Джон, деловито шурующий в мойке; автомобильные гудки за окном и где-то там, в высоком, темнеющем небе — первая звездочка, такая яркая, такая недоступная пониманию… Джон спокоен. И только когда позади вырастает Шерлок — неожиданно, словно взметенный и принесенный одним из ураганных ветров, — картина меняется со скоростью вспышки. Остро, томительно, жарко. Джон дрожит от невиданной по силе потребности — обернуться. И не может этого сделать. Спины невесомо касаются губы, вспарывая мышцы, круша позвоночник, поджигая кожу и кровь до угольной черноты, и шепот забивает легкие раскаленным песком: — Ты же понимаешь, что больше я не могу? Пульс разрывает виски. Разве можно так реагировать на короткое прикосновение? — Думаешь, я могу? — глухо отзывается он, всей тяжестью опираясь на раковину, и, мгновенно теряя силы, оседает на пол, разбрызгивая пенную воду. И смотрит на Шерлока снизу вверх. Ему ничего не нужно в данный момент (нужно, конечно, смертельно нужно, но не в данный момент), и единственное, чем он мог бы довольствоваться сполна, это присевший рядышком Шерлок. Ещё неплохо было бы почувствовать его руки — пусть обнимет. Но может и просто сидеть поблизости. И даже молчать. Шерлок так прекрасен сейчас, что в груди разливается боль — прекрасное лицо, прекрасные глаза, прекрасное тело. Мысль возникает совершенно бредовая: как можно коснуться всего этого безнаказанно? Осквернить чистоту этой кожи и не быть растерзанным инквизицией? — Ещё немного, и я начну воспринимать тебя, как святыню. — Как что? — Шерлок всё-таки делает это: опускается рядом. — Я не ослышался? Надо же до такого додуматься, — натянуто улыбается он. — И обнимает так крепко, что Джон еле дышит. — Нашел святыню… Я люблю тебя со всей возможной страстью. Вблизи его губы выглядят обметанными и шершавыми, и Джон смотрит на них неотрывно, с жадностью и тоской. Но отстраняется — ему необходимо сказать. Ему так много надо сказать! — В самом деле, Шерлок. До меня дошла одна истина. Дурацкая, конечно, но… Я могу просто видеть тебя, просто знать, что ты существуешь, что ходишь по этой квартире, спишь, ешь, дышишь, и это способно решить все проблемы, в том числе и … гм… черт возьми… сексуальные. Ты понимаешь, о чем я? — Истина и в самом деле дурацкая, — недовольно фыркает Шерлок. И тут же целует в плечо. — Хотелось бы знать, каким удивительным образом это способно избавить от сексуальных проблем? Джон поднимает ладонь в молчаливой просьбе дослушать: — Ты чертова западня, Шерлок Холмс, и я в тебя угодил. Я от тебя без ума. Я болен тобой, и теперь хорошо понимаю, что это означает. У меня от тебя постоянный жар. Но… Только пойми меня правильно… Я могу не прикасаться к тебе и всё равно чувствовать себя идиотски счастливым и удовлетворенным. Шерлок обнимает ещё сильнее, притягивает к себе и бормочет, согревая дыханием шею: — Ничего глупее не слышал. Тебе придется ко мне прикасаться, Джон. Везде и… когда только пожелаешь. — Он заметно встревожен и, кажется, даже напуган — что если это вовсе не шутка? Что если это новый барьер, от обилия которых он давно уже близок к истерике. — Я в полном твоём распоряжении, Джон. Всегда. Внутри взрывается безумно и огненно — в полном? Джон чертовски хорошо понимает, что за этим стоит. Но он улыбается, недоверчиво покачивая головой и пряча чересчур разгоревшийся взгляд: — Ты так думаешь? А по-моему, через месяц-другой ты посмотришь волком, если я захочу просто положить ладонь на твоё плечо. И возможно, даже укусишь. Конечно, в том случае, если будешь занят чем-то, что гораздо важнее какого-то Джона Ватсона. Шерлок сокращает пространство между ними до минимума (прижимается плечом, боком, бедром, явно наслаждаясь теплом и близостью): — Ничего важнее какого-то Джона Ватсона у меня быть не может, и ты это знаешь. Хотя, спорить не буду — я та ещё штучка. Могу огрызнуться. Но это не помешает мне извиниться чуть позже. — Он вздыхает, разворачивается всем корпусом и снова целует обтянутое майкой плечо. Встает на колени, опираясь на пятки. Смотрит вопросительно и виновато. — Джон, я неисправимый болван. Так всё запутал. Довел и себя, и тебя. Плохо? — Хреново, — признается Джон, с радостью чувствуя, как распускается узел, который он даже не чувствовал, но который, как оказалось, туго стягивал ребра. — Я измучился страшно. — Вижу, и сам измучен до крайности. Могу я рассчитывать на прощение? Прямо сейчас?.. Сердце Джона колотится как ненормальное. Он чертовски хорошо понимает, что за этим стоит. — Прямо сейчас? Здесь? Шерлок не отвечает, но глаза его быстро темнеют, и приоткрываются губы. — Господи, — стонет Джон, от собственного протяжного стона заводясь с пол-оборота, — как же я люблю нашу кухню… Ночью они не выпускают друг друга из рук: ласкают, поглаживают, плавно обтекая ладонями контуры тела, вновь и вновь отзываясь на прикосновения вспышкой желания — мучительного, отчаянного, давнего. Великое открытие Джона — истина, смехотворная, как и все, претендующие на величие, — рассыпается в прах. Остается только любовь — живая, земная, не признающая надуманных просветлений и настойчиво требующая своего. И Джон с радостью ей уступает. Он наконец-то делает это. Не веря, задыхаясь и едва не рыдая от нежности. Наслаждаясь стонами Шерлока, страстно целуя его лицо и тело. Его волосы. Пальцы на руках и ногах. Он шепчет: «Шерлок, Шерлок, Шерлок…», и больше ничего не может сказать. Шерлок полностью обессилен, его обнаженность граничит с бесстыдством — согнутые в коленях ноги раскинуты и это ошеломляюще откровенно. Прекрасно. В груди горячо и больно — непереносимое чувство любви. Джон наклоняется и осторожно прикасается ртом. Слизывает смесь пота и семени. Закрывает глаза, наслаждается. Вкус Шерлока бесподобен. Джон готов поклясться, что никогда не устанет его целовать. Теперь они по-настоящему вместе. Собственные представления о гармонии, совсем недавно воспринимаемые Джоном так вдумчиво и так серьезно, сейчас кажутся ему ужасно смешными. Быть счастливым без поцелуев Шерлока? Пусть эта чертова чушь катится в чертово пекло, там ей самое место. А у него останется Шерлок. Непостижимый Шерлок, всегда готовый к любви. Джон не устает удивляться — сколько в Шерлоке страсти, и как он в ней ненасытен. Обхватит с голодным желанием и нетерпением, стиснет властно и… И всё это без намека на какую-либо благопристойность. Только не между ними. Он не груб, бога ради, конечно же, нет. Он просто настойчив. Настойчивее, чем когда-либо. И Джон от этого без ума. Я люблю тебя. Мне больно даже дышать. Экзальтация? Да. Ну и что. Шерлоку нравится всё, что Джон делает и говорит. Мир обретает целостность, и они живут в этом мире обыкновенно и просто, словно так было всегда. Словно не существовало разлуки, и безысходность не подступала к ним удушливой чернотой. Мэри больше не позвонила ни разу. Ни разу после развода не дала о себе знать. Но это ничего не меняет — воспоминания о ней надолго задержатся в их сердцах. Горечью. Неугасаемым чувством вины. Ревностно оберегаемой тайной — единственной, которая между ними возможна, и которую так нелепо друг от друга скрывать. Но горечь эта, каким бы ядовитым её вкус ни казался, с каждым прожитым днем, с каждым объятием и поцелуем будет становиться чуть мягче, чуть бархатистее и нежнее, теряя свою ранящую остроту. Глаза Шерлока хрустально прозрачны и полны счастливого света, и в дни, когда на душе становится муторно (бедная Мэри, она наверняка одинока…), Джон целует их особенно горячо, и это служит ему искуплением. Когда-нибудь боль утихнет, и рана перестанет саднить. Ведь жизнь продолжается. Жизнь всегда продолжается. До свадьбы, глядишь, заживет. Конец.