Не могу больше

Дорогие читатели, дабы вы не запутались, поскольку я непростительно долго не выкладывала продолжение, хочу уточнить, что действие этой главы происходит начиная с вечера того дня, когда Джон некрасиво сорвался на Бейкер-стрит. По сути, начало главы — это продолжение главы «Срыв». Ну, а дальше события идут своим чередом. *** «Нормально, нормально, нормально, — твердила Мэри. — Для нашей ситуации это нормально». Кризис. Трудные времена. Или как там еще называют дерьмо, при котором двое усиленно лгут и прячут глаза? О, кажется, переломом. Что ж, их основательно переломало. Но это нормально. Она даже не сильно страдала — просто жила в режиме напряженного ожидания. Были минуты, когда собственная самоуверенность ее изумляла. Никогда не уйдет. Кто сказал? Кто вбил в ее голову эту глупую мысль? Надежда пуста, настойчивость смехотворна. Уйдет. Еще как уйдет. Намучившись с собственным благородством, примирившись с несовершенством, он сбежит от нее, без оглядки. Джон всего лишь мужчина — существо слабое, зависимое от древнейшего зова природы. И к тому же он безумно влюблен. Но с другой стороны, думала она следом, влюбленность до сумасшествия, страсть — все это так проходяще и так непрочно. Джон, с его спокойной силой, его надежностью и мужской притягательностью, изначально создан для женщины, а не для Шерлока Холмса. Когда-нибудь ему придется это признать. И принять. Кидало ее отчаянно — от твердокаменной убежденности к полному краху иллюзий. Непрерывная цепь нестыковок и противоречий. Но тем не менее это облегчало ей жизнь. Опустить руки и сдаться? Нет. Во всяком случае, не сейчас, когда решение не принято, когда все так зыбко, да и потеряно далеко не все. Джон пусть не с ней, но рядом. Изо дня в день. И ночи он проводит в стенах квартиры — ворочается на старом диване, вздрагивает и изредка стонет. Но воздух от этого насыщеннее и теплее. И пусть иногда ей страшно в разрастающейся груде подушечек, пусть ее туго налитое тело яростно протестует против обидного пренебрежения, этого тепла ее пока не лишили. И разве не может все измениться в любую минуту? Так и случилось — этим вечером все изменилось. Этим вечером она как будто впервые увидела настоящего Джона. Всего на миг истинный прорвался сквозь толщу старательно выстроенной обороны, прорвалось его сияние. Джон не выглядел ни удовлетворенным, ни счастливым, ни даже просто довольным. Напротив, более чем обычно он напоминал ей дерево с изъеденными корнями: стоит спокойно и несгибаемо, покачивает ветвями, снисходительно отмахиваясь от молодого, игривого ветерка, макушкой тянется к небу. И как будто все в нем незыблемо, вечно. А листья чернеют и опадают… И тем не менее он сиял. Так, что смотреть не было сил. C порога сообщив, что ужасно устал, он принял душ, выпил чаю и прилег на свой островок  независимости, с которого вряд ли теперь когда-либо сойдет. Диван издал протестующий звук, принимая тяжесть утомленного тела, но вскоре затих — Джон принял удобную позу, перестав возиться и тиранить надорванные пружины. Телевизор невнятно забормотал, замелькали разноцветные кадры. Мэри присела на краешек, и Джон молча подвинулся, освобождая ей место. — Найди что-нибудь интересное, через десять минут я накрою к ужину. — Я не голоден. — И все-таки. Она посмотрела в его лицо и вздрогнула — Джон выглядел нездорово. Серая кожа, резко обозначенные морщины. От любви к нему замирало сердце. От желания обнять ломило суставы. Это ее мужчина. Ее муж. Почему же так боязно и так невозможно сделать в его сторону даже движение? — Это подойдет? — спросил он, останавливая назойливое мельтешение. — По-моему, что-то из старенького. Мэри кинула взгляд на экран. — Подойдет. Люблю этот фильм. Поднявшись, она направилась в кухню. — Мэри. — Что? — Я бы чего-нибудь выпил. Ты не против? — Не откажусь. — Тебе помочь? — Отдыхай. У меня был вполне обычный день. — Она обернулась. — А у тебя? Он почему-то вспыхнул, отводя взгляд. А потом посмотрел открыто и прямо, не таясь. В его глазах не было вызова, в них был… Шерлок. И то самое ослепительное сияние. — Ничего необычного. Во всяком случае, нового. В один миг ей все стало ясно, в один миг она поняла, что даже если случится чудо (в которое с этой минуты она больше не верила), и Джон останется, с ее мечтами покончено навсегда. Ни дома, ни сада, ни жимолости под окном. Только Шерлок, по которому ее муж будет сохнуть до старости, если, конечно, раньше не умрет от тоски. В кухне на Мэри накинулась дрожь, такая сильная, что понадобилось время, чтобы хоть немного ее унять. Она выпила воды, постояла возле окна, присела. Когда появилось страстное желание прижать ладони к исходящему жаром сотейнику, громко крикнула: — Джон! — Паника в ее голосе была такой очевидной, что он в одну секунду оказался в дверях, тяжело дыша и тревожно оглядывая ее с головы до ног. — Что случилось? Ты в порядке? — Да. — Она дышала не менее тяжело. — Мне показалось… Впрочем… — И вдруг шагнула навстречу, готовая обнять, припасть, впиться пальцами в сильные плечи. — Джон. То, как он отшатнулся, ни с чем нельзя было спутать. Ее прикосновения мучительны для него, невыносимы. Но, боже мой, почему?! — Ты так сильно любишь его? Краска затопила его лицо, стекла к исхудавшей, ставшей жилистой шее. Джон моргнул растерянно и недоуменно. — Да. И добавил: — Конечно. Конечно. Конечно. Разве может быть как-то иначе? Разве кого-то еще на этой дерьмовой планете можно любить и желать? Только его. И все-таки, как это мило, что постепенно между нами не остается тайн. Не каждой семье дано такое везение, такая откровенная близость. — Будем ужинать. Дрожь постепенно прошла. Они поужинали, досмотрели фильм, перебрасываясь короткими фразами и даже улыбаясь в особенно теплых моментах, допили вино и легли — каждый в своем углу. Ночью Мэри мастурбировала впервые за время замужества, ласкала себя, закусив губы и сотрясаясь всем телом. Она мечтала, что Джон услышит ее приглушенные стоны, ее судорожный выдох во время оргазма. Но он не услышал, он спал слишком крепко, и Мэри готова была поклясться, что во сне его лицо выглядело безмятежным и продолжало сиять. Уткнувшись в одну из своих подушечек, она плакала от унижения. Собственное тело казалось ей оскверненным и жалким. Трахать себя руками, когда рядом, очень близко тот, кого любишь так сильно, — что может быть омерзительнее? Хотелось немедленно собраться и убежать отсюда куда угодно, только бы не видеть постель, где она безрассудно металась, жаждая суррогатного удовлетворения. Чего еще ожидать? Дня, когда она встанет перед ним на колени, моля расстегнуть штаны? Еще одна Эмили Морстен? Не достаточно ли? Вздрагивая и всхлипывая, она наконец заснула, полная решимости вырваться, освободиться, чего бы ей это ни стоило. Утром это показалось почти невозможным. Джон, его запах, его дыхание — она так любила все это… *** Мать позвонила в конце рабочего дня, когда утомленная жестокой бессонницей Мэри стояла возле кофейного автомата, наливая себе уже пятый бумажный стаканчик. Весь день она плохо соображала, по нескольку раз перечитывая в документах один и тот же абзац, и мечтала о спальне, где плотно зашторит окно и мгновенно уснет, укутавшись с головой в одеяло, а потом, отоспавшись и вернув хотя бы часть душевного равновесия, всерьез обдумает свое намерение уйти. Воспоминания о недавнем позорном оргазме были все еще живы и душили ее, ненависть к Шерлоку захлестывала горячей волной, рассеянный, безучастный взгляд мужа преследовал, не давая сосредоточиться. «Так продолжаться не может, — думала она, апатично наблюдая, как падают в стаканчик последние капли, — однажды обязательно наступит предел. День за днем он будет изводить меня своей проклятой порядочностью, а в итоге захочет убить». Мелодичный звук разорвал паутину безрадостных мыслей, но увидев имя звонившего, Мэри вспыхнула: что понадобилось этой надушенной кукле? Именно сейчас, когда внутри и без того беспросветная тьма, у матери вдруг возникла необходимость вспомнить о существовании выношенного ею плода. — Малышка… Дура! Какая же беспросветная дура! Неужели не понимает, что это на самом деле больно — даже на миг возвратиться туда, где все было чисто и ясно, где она была их малышкой и верила, что по-другому и быть не может? Что в этой жизни может быть только так, и никак иначе: счастливые папа, мама и их малышка. Без содрогающегося от похоти дяди Сэма, трахающего папу под яблонево-вишневой сенью, без испуганных маминых глаз, для которой все это плохо, конечно, плохо, но не смертельно. — Не называй меня так. — Я по привычке. — Прекрати. Ты давно уже от всего отвыкла. — Мэри, девочка, почему ты на меня нападаешь? Ты чем-то расстроена? Злость разрасталась — какого черта ты лезешь туда, где твое появление в лучшем случае нежелательно?! — Не изображай участие и заботу, тем более что тебе давно уже все равно. — Неправда. Мне никогда не было все равно. Усталость сдавила виски наплывом ноющей боли, запах кофе показался отвратительно резким, искусственным, и Мэри ушла, так и не взяв стаканчик. — Бессмысленный спор. Чего ты хотела? Что означает этот звонок? — И все-таки ты расстроена. С Джоном… не все хорошо? — С Джоном все восхитительно, он трахает своего лучшего друга, как когда-то мой отец — своего. И я, так же, как ты когда-то, неплохо с этим справляюсь. — Мэри… — Голос матери показался ей настолько глухим, будто доносился из-под могильного камня. — Дорогая… — Ты не удивлена. Хотя о чем это я? Ты же сразу все поняла, как только увидела нас вдвоем. Поняла, что у твоей малышки не все гладко. — Да, поняла. И потом мы поговорили с тобой, и кажется… мне показалось, что кое-что изменилось. Ты… ты была добра ко мне. Ты во мне нуждалась… — В матери нуждается каждое живое существо, а я и есть живое существо. — Горло сдавил неожиданный спазм, и чтобы не разрыдаться, Мэри крепко стиснула зубы. А потом выкрикнула, не контролируя рвущееся отчаяние: — Господи, что тебе от меня надо?! В ответ раздался лишь тихий вздох. Или всхлип — не разобрать. Мэри не слышала ничего, только грохот крови в ушах, только собственное сердцебиение. Она стояла как вкопанная, сжимая телефон и слабо покачиваясь. Наконец безжизненный голос прошелестел: — Приезжай. — Куда? Куда ты зовешь меня, мама? В наш славный тенистый сад? — Нет. Я зову тебя к нам. Я и Кристофер — мы… мы твоя семья, девочка. — Не говори чушь. У меня давно уже нет семьи. Она сгорела в том чертовом доме. — Мэри, послушай. Я знаю, что тебе нелегко. Прошу, не отказывайся. Очень прошу. Голос матери дрожал и срывался, словно вся ее жизнь висела на волоске, и волосок этот держали тонкие детские пальчики. Мэри почувствовала это всем сердцем, но ответила холодно: — Не вижу необходимости встречаться с тобой еще раз. Зачем я тебе? — Хочу попросить прощения, и для этого мне необходимо видеть твои глаза. — Что? Что ты сказала? — В это было сложно поверить, но внезапно, на один миг, на один очень короткий миг только это и стало важным. Только эти слова. Эмма затараторила, всхлипывая снова и снова: — Мы в Италии. Этот неугомонный повар затеял здесь грандиозную авантюру. Погода премерзкая, с неба сыплется какая-то гадость, ветер того и гляди снесет половину крыш. — Она уже откровенно плакала. — Но ведь это только сегодня. Завтра выглянет солнышко… Пожалуйста, приезжай. Попросить прощения? Правда? Мэри остановилась, недоуменно прислушиваясь к мыслительной лихорадке. Может быть, именно этого ей не хватало все эти годы? Может быть, это и есть ключ ко всему? Прижаться к хрупкой родной груди и выплакать весь свой ужас, всю свою нелепую жизнь. Тима, его застывшее рядом тело, навсегда отравленное собственным предательством. Благополучного, сытого Тревора, довольного тем, что все так удачно сложилось: и его дорогие девочки счастливы, и зеленоглазая, гибкая Мэри сладко стонет под ним, не требуя слишком много. Джона. Джона-Джона-Джона. Тысячу раз Джона — мужа, с которым готовилась дожить до морщин и седин, и которого у нее так неожиданно отняли. Выплакать громко и бурно. А потом наконец оглянуться вокруг. — Я подумаю. Я в самом деле подумаю, мама. — Вот и прекрасно. Мы здесь надолго. И я… тебя жду. Всегда. Давно ее душа не испытывала такого успокоения. Ощущение прикрытой спины было удивительно реальным и мощным. Быть защищенной Мэри уже не надеялась. Италия, ветер, добродушный Кристофер, пичкающий их чем-то убийственно калорийным и вкусным, Эмма в ореоле нежных, воздушных локонов… Это ли не выход из тупика? Боже, да. Да-да-да. Она вернулась домой, забежав перед этим в кондитерскую. Пирожные с шоколадным кремом, хрустящие крендельки — все как она любила. Да-да-да. Джона конечно же нет. Он конечно же свернулся калачиком в ногах у своего бесценного Шерлока. Ну и черт с ним. Сейчас она примет душ, отогреется, наденет теплый халат и съест все до последней крошки. Но Джон вышел из кухни, и Мэри в который раз поняла, что без него ей не жить. Эйфория предчувствия утратила яркость. Всем своим существом она рванулась к человеку, спокойно взирающему на нее из освещенного дверного проема. Нет, мама, нет. Я не приеду. И не отдам своего мужчину, как однажды это сделала ты.  — Ты дома? — спросила она, протягивая мужу пакет. — Здесь пирожные. Очень вкусные. — Отлично. Сейчас приготовлю чай. Пусть это безумие, пусть, думала Мэри, раздеваясь перед зеркалом и рассматривая свое красивое тело, как-нибудь проживем. Будем пить чай, есть пирожные. Кому-то и этого не дано. Джон поджидал ее за накрытым столом. — Ты голодна? Я сделал несколько сэндвичей. Она улыбнулась. Желание все поменять исчезло бесследно. Нечего ей менять! Пусть другие меняют. Две недели ее жизнь была абсолютно нормальной: работа, домашние хлопоты, муж. Что происходило за пределами их квартиры, Мэри знать не хотела. У нее есть кухонька, где она готовит грибное рагу на ужин. Этого более чем достаточно. В пятницу, ближе к вечеру, позвонил Шерлок. * Звонок застал Мэри врасплох. Сегодня она задержалась с ужином, и, с минуты на минуту ожидая прихода Джона, торопилась закончить приготовления: собиралась наполнить сырной заливкой выложенный в противень пирог. Получится славная корочка, да и тесто, кажется, удалось. Машинально схватив телефон, она даже не потрудилась взглянуть на экран. — Здравствуй, Мэри. Миска опасно накренилась, и густая масса подтекла к самому краю, заливая веселые цветные горошины на стеклянных боках. В это невозможно поверить — как он посмел?! Она молчала. Она и в самом деле не могла вымолвить даже слова. Негромкий, спокойный голос обернулся вокруг шеи удавкой, парализовал голосовые связки, выбил из легких воздух. Зачем он звонит? Зачем они все ей звонят?! — Мой звонок тебе неприятен, я понимаю. Но все же прошу о пяти минутах. Она наконец-то вдохнула, глубоко и жадно. — Хорошо. Но лишь о пяти. — Спасибо. Я уложусь. Можем мы встретиться? Встретиться? С ним? С наваждением ее мужа? Вот оно — неотвратимое. Неужели решающий момент наступил? Эти двое дозрели и теперь выносят приговор своей жертве — попавшей в капкан, дрожащей и от страха даже не ощущающей боли. Такой Мэри себя и видела в эту минуту. — Для чего? — Разговор неизбежен, Мэри, тебе ли не знать. — Почему же его начинаешь ты? Насколько я понимаю, речь пойдет о том извращенном треугольнике, который мы из себя представляем. — В какой-то степени да. — Ты даже не пытаешься отрицать, что спишь с моим мужем. Такая честность достойна похвал. — Я не сплю с твоим мужем. — Позволь тебе не поверить. Но я не об этом. Почему ты, а не Джон? Ему самому не хватает смелости выбросить меня на помойку? — Джон не знает об этом звонке. Он ничего не знает. Сердце заколотилось еще сильнее. Может быть, она поспешила, и разговор с Шерлоком — благословение, способное вернуть ей утраченные надежды? Но страх потери гнал ее по пути сарказма и недоверия. — У тебя появились тайны от самого главного человека? Шерлок помолчал. — Ты права — он самый главный. Самый главный в моей жизни. Но есть ты. — Какая жалость. — Мэри, мои пять минут истекают, и я повторно предлагаю тебе увидеться. Более того, если после нашей встречи ты скажешь мне «уезжай», я уеду из Лондона навсегда. Покину Британию. Обещаю. — Что? — Надежда полыхнула так яро, что Мэри на секунду ослепла. — Это шутка? — Ты считаешь, что сейчас подходящее время для шуток? Ты измучена, я измучен. Но Джон страдает больше всех. — Страдает? Я не заметила. Вчера, например, он с аппетитом поужинал запеченным окороком. И сон его был крепок. — Ей так хотелось ранить его, что загорелся язык. Ужалить в самое сердце, впрыснуть яд, чтобы кровь свернулась и почернела. И пусть корчится там, на своей Бейкер-стрит. — В любом случае, так называемые страдания не лишают нашего Джона естественных потребностей и желаний. — Думай что хочешь, красавчик. Даже то, что твой главный человек вполне может трахать свою жену. Почему нет? — Мэри. — И она сразу же поняла, что проигрывает. Глупо, по-детски сдает позиции — это тихое «Мэри» против ее язвительной трескотни было непобедимым орудием. — Ты согласна уделить мне внимание? На тех условиях, что я предложил? — Согласна. Но не думай, что я готова тебе проиграть. — Я и не думаю. Более того, шансы у меня нулевые. — Даже так? Что ж. Где? Когда? — Завтра в полдень. В сиреневом сквере. Знаешь его? Естественно, она его знала. На этот небольшой, уютный скверик, полный аромата и зелени, смотрели окна квартиры Тимоти Коули, где оба они в течение года задыхались от супружеской нелюбви. Она знала, но почему-то в тот момент выбор места для более чем нежелательного рандеву не показался ей подозрительным. — Завтра суббота. — Да. Но у Джона дежурство. Такая осведомленность не должна была удивить — что же в этом удивительного? В душе она всегда знала, что ни грибное рагу, ни уютные вечера перед телевизором не заменят Джону любви, не заменят Шерлока, и обманывать себя придуманным благополучием — не самая умная в мире вещь. Самообман никогда не приносит сладких плодов, и однажды наступает минута, когда ты давишься собственными иллюзиями, и душа твоя задыхается, а потом — умирает. Конечно же, Бейкер-стрит существует, и Джон приходит туда любить. Она всегда это знала. Но так же она знала, за что ведет свой тихий, бескровный бой. Почему же сейчас застыла с остановившимся взглядом? У Джона дежурство — почему так сильно поразили ее эти простые слова? И почему вдруг она почувствовала себя разлучницей, злобным, опасным зверьком? Ей физически стало плохо: закружилась голова, тошнота подкатила к горлу, вспотели ладони. Напрасно малышка Мэри отказала себе в освобождении. Встревоженный голос вывел ее из ступора: — Мэри? — Что, Шерлок? Он растерянно замолчал — слишком горько звучал ее голос. И она тоже молчала. Молчание длилось и длилось, и затягивать его дольше было бессмысленно. — Я приду в сиреневый сквер. Эту ночь Мэри провела в полубредовом кошмаре. Каждый шорох, раздающийся из гостиной, каждый сонный вздох впивался в нее, покрывая кожу испуганным жаром. Мэри вслушивалась в теплую тишину квартиры и дрожала от ужаса, объяснения которому найти не могла, но перед рассветом сдалась и уснула крепко, без проблеска сновидений. Она не слышала, как поднялся с постели Джон, как он уходил, и потом долго об этом жалела. * Сквер казался серым и бесприютным. Не то что летом, когда сирень пышно украшала аллеи лиловыми и белыми гроздьями. Зима шла на убыль, небо больше не баловало снегопадами, а солнышко хоть изредка, но пробивалось сквозь легкие тучи, подсушив дорожки и витые скамьи. На одной из них Мэри увидела Шерлока. Он сидел, вытянув ноги и быстро перебирая пальцами клавиши телефона. «Что-то пишет. И вполне вероятно, моему мужу», — с усталым безразличием подумала Мэри. Заслышав ее шаги, Шерлок вскинул глаза и быстро поднялся. — Привет. Только сейчас она вдруг заметила, что они не сговариваясь перешли на ты, словно общая страсть, как схожий диагноз, сделала их роднее. Что ж, этого следовало ожидать. Во всяком случае, сказать ему в заключении убирайся из нашей жизни будет намного проще. — Привет. Я опоздала? — Самую малость. Но это не важно. Сегодня довольно тепло. — Он посмотрел на клочкастое серое небо. — Кажется, снега не будет. — Погода важна для нашего разговора? Он растерялся: — Нет. — В таком случае, к делу. — Мэри опустилась на скамью и окинула Шерлока взглядом. Она не чувствовала себя хозяйкой положения и не пыталась его обличать, ей и в самом деле не терпелось все закончить и вернуться домой — к теплой кухоньке и подушечкам. — Говори, и, пожалуйста, побыстрее. Но присев рядом, Шерлок молчал, очевидно, не решаясь начать, и как бы ни хотелось Мэри избавиться от этого безрадостного свидания, помогать ему она не собиралась — было бы странно подавать топор палачу — и поэтому терпеливо ждала. — Мэри… Она облегченно вздохнула: чем скорее он скажет все, ради чего притащил ее в этот необитаемый сквер, полный воспоминаний и унылых ветвей, тем скорее получит ответ: ее безапелляционное нет на все, что он захочет ей предложить. Но услышала неожиданное. — Возможно, тебе будет тяжело на это смотреть. Я осознаю, что поступаю жестоко, и заранее прошу меня извинить. О чем это он? И что собирается ей показать? Мысль испуганно заметалась — неужели есть что-то, еще более ужасное, чем любовь ее мужа к этому человеку? Господи, где же предел? — Не понимаю. — Это касается прошлого. Твоего. Мэри резко отпрянула, вцепившись в сумочку и с ужасом глядя на Шерлока: — Отец? — Нет. — Он не повернул головы, не посмотрел ей в глаза. Он продолжал сидеть прямо, покусывая губы и явно волнуясь. И вдруг подался вперед, заприметив в безлюдном скверике что-то, достойное его интереса. Мэри проследила за его взглядом, и сердце тревожно сжалось, хотя ничего тревожного и уж тем более опасного в том, что она увидела, не было, да и быть не могло. Двое медленно шли по аллее — высокий старик и молодой крепкий мужчина, поддерживающий его под локоть бережно, но надежно. Именно с них Шерлок не спускал внимательных и странно загоревшихся глаз. Пара целенаправленно приближалась к одной из скамеек — как видно, излюбленной, той, на которой старик привык отдыхать изо дня в день. Причуды старых людей порой не подвластны законам и логике. Мужчина усадил своего изможденного спутника, любовно закутав пледом слабые ноги, и пристроился рядом — очень близко, плечом к плечу, согревая одряхлевшее тело своим полнокровным теплом. Он хочет его обнять, подумала Мэри, как трогательно и как… нежно. А потом мужчина взглянул на нее, и внутри все оборвалось. Конечно, конечно, она узнала его. Даже издалека. — Роберт? — изумленно прошептала она. — Что? — Роберт Гард. — Да. Боже всесильный, она все поняла. Ну какой же это старик? Это Тим, весельчак и красавчик Тимоти, ее краткосрочный муж. За право считаться его женой она заплатила дочиста выскобленным и навсегда опустевшим лоном. Но что с ним? Почему он выглядит… умирающим? Да, он выглядит именно так. Мэри ошеломленно посмотрела на Шерлока: — Это и есть твой разговор?! Ответный взгляд был холоден и бесстрастен, но губы… губы Шерлока побелели. — Как ты нашел их? — Это было несложно. Глупый вопрос. Они наверняка живут в той самой квартире, из которой Мэри по мстительной прихоти изгнала их любовь. Разорила гнездо и мучилась потом день и ночь от незримых прикосновений тоски. — …Все оставляет след. — И твое падение — тоже? — вырвалось у нее то, к чему она и сама не была готова. — Твое подлое самоубийство, которое едва не свело Джона в могилу? Как же ему стало больно! Он почти захлебнулся болью. Но сдержался, и голос его не дрогнул: — Этого мне уже никогда не исправить. От нахлынувшего отчаяния Мэри хотелось кричать и плакать. Вся ее жизнь — чертов пьяный загул, жалкий и гибельный. Что она делала все это время? В какие двери ломилась? В те, за которыми ей не рады. Но Джон? Разве он не был ее судьбой? Разве там, в гомонящей подземке, он не выглядел так, будто только ее и ждал? В чем же подвох? В чем ошибка? Что не разглядела она в синих глазах в тот вечер, когда так ярко сияли огни, и когда он так благодарно ее целовал? — Зачем ты позвал меня, Шерлок? Добить? Он развернулся всем корпусом и схватил ее за руки. Ни холода, ни выдержки не осталось — Шерлок дрожал и взволнованно запинался: — Мэри. Мэри. Я тысячу раз виноват. Перед тобой, перед Джоном. Да черт возьми, перед самим собой! Но что же мне делать?! — Ты меня обманул, — усмехнулась она, но ладоней не выдернула, продолжая всей кожей ощущать его дрожь. — Как смешно я попалась. Уезжать ты не собирался, правда? Шерлок качнул головой, размыкая их недолгое соединение и пряча руки в карманах. — Правда. Я не допущу таких предсмертных прогулок. Не будет этого, Мэри. — Господи. — Она посмотрела в сторону странной пары и встретилась с Робертом взглядом. — Что с ним? Шерлок ничего не ответил, и Мэри медленно поднялась, на нетвердых ногах направляясь к скамейке. Наклонившись и что-то сказав своему старику, Роберт встал и шагнул ей навстречу. Наверное там, высоко-высоко, с любопытством наблюдают за этим судьбоносным сближением, думала Мэри. Он выглядел потрясающе. Сильный, подтянутый, яркий. Бесподобный мужчина. В его улыбке не было и намека на фальшь — Роберт в самом деле искренне обрадовался непредвиденной встрече. — Мэри! — Роб. — Здравствуй, Мэри. Ты восхитительна. Всегда такою была. — Он бросил короткий взгляд на безвольную закутанную фигуру. — Пройдемся? — А он? Как же он? — Ее трясло с головы до ног. — Боже, Роберт, что с ним? — Пройдемся. — Так же бережно, как недавно Тима, Роберт подхватил ее под руку, и на миг ей почудилось, что ему не терпится увести ее как можно дальше от своего умирающего сокровища. — Он скоро задремлет. Каждый день, за исключением особенно трудных, в любую погоду мы приходим сюда. Это дается ему нелегко, но потом он чувствует себя лучше. Появляется аппетит. — Он усмехнулся: — Чашка бульона, кусочек тоста с маслом и апельсиновый мусс для нас большая победа. Ради этого я готов тащить его хоть в Антарктиду. Каждый день, в любую погоду… Она оглянулась на Шерлока. Вот оно что! — Каким образом здесь оказалась ты? Живешь где-то неподалеку? — Далеко. Просто… стечение обстоятельств. — Бывает. Тот шикарный брюнет твой муж? Или… друг? Я не первый раз его вижу. Даже немного странно. — Ничего странного, Роберт. — Мэри вновь оглянулась на Шерлока — ничего странного. Даже этот разговор уже не казался ей чем-то невероятным. Обыкновенная встреча старых знакомых. — Расскажи, как случилось, что вы… — Слова застревали в горле, и это тоже не было странным. — Если, конечно… — Все очень просто. Через два года после вашей свадьбы я возвратился в Британию и нашел его в состоянии длительного запоя. Пришлось повозиться. Потом он заболел. Все просто. — Да. Жизнь чрезвычайно проста. И почему я раньше этого не замечала? Они неспешно брели по аллее, и спина Мэри горела. Она была уверена, что Шерлок не смотрит ей вслед, что продолжает сидеть, глядя прямо перед собой. Но по ее одеревеневшим лопаткам и позвоночнику мчался дикий огонь. — Вернемся. Я не люблю надолго оставлять его одного. Надолго… Они шли не больше пяти минут. — Как думаешь, Роб, он узнал меня? — Вряд ли, он и меня не каждый день узнает. Слишком сильные препараты. Но вспоминает он тебя достаточно часто. — И ненавидит. — Тим? — Роберт был изумлен неподдельно, словно Мэри сказала нечто если и не кощунственное, то явно несообразное самому представлению о Тимоти Коули. — О чем ты? Напротив, он считает себя виноватым, плачет о вашем не родившемся малыше. О боже, какой я осел! Говорить об этом не следовало. Мэри… Боже… — Все в порядке, Роберт. (У меня вообще все в полном порядке, разве ты не видишь? Мне некуда пойти, некому сказать, до какой степени у меня все в порядке, но это пустяк.) Сколько ему осталось? Он улыбнулся и посмотрел в сторону ненадолго покинутого возлюбленного, заметно ускорив шаг. — Если считать минуты, то нам осталось достаточно. Но об этом лучше не думать. Да и зачем? Бывают дни, когда ему становится лучше. Мы играем в шахматы, смотрим боевики, от которых он всегда был без ума, выезжаем за город. Живем. Мэри заплакала. Слезы набухали под веками, она смаргивала едкие капли, но они набегали снова и снова. — Не надо, Мэри. Не плачь. — Моя вина. — В чем? — Я разлучила вас. — Ты нас не разлучила. — Он помолчал. До скамейки, где, уткнувшись подбородком в кашемировый шарф, подремывал рыжий Тим, ставший морщинистым и седым, оставалось не больше пары шагов, и Роберт остановился, несильно сжав ее локоть (на прощание, как подумала Мэри). — Наверное, это прозвучит безумно и нелогично, но я счастлив, что смогу его проводить. — А потом? Что потом, Роберт? — Потом я останусь один. Все очень просто. Он смотрел выжидающе и во взгляде читалось откровенное желание закончить и эту странную встречу, и этот тягостный разговор. Ему необходимо было вновь оказаться рядом со своим обожаемым Тимом, посадить его поудобнее, поправить плед, шарф, шляпу — очень много важных и неотложных дел. И здесь она была совершенно лишней. Лишняя. Всюду, куда ни взгляни. Пора убираться отсюда. Тем не менее Мэри засуетилась, заволновалась, встав перед Робертом и заглядывая в глаза: — Послушай. Могу я чем-то помочь? У меня много денег. Врачи, лекарства. Все, что угодно. И потом, твое время, твоя работа, Роберт. Посидеть с ним, пока ты… — Нет. — Невежливо поспешный ответ не вызвал в ней удивления. Перспектива повторного вторжения Мэри Морстен в их жизнь, даже такую, рождала в Роберте ужас. Он не смутился, не попытался сгладить неловкость, лишь добавил уже спокойнее: — Спасибо за предложение и заботу, я очень это ценю, но мы ни в чем не нуждаемся, Мэри. Она взглянула на мирно дремавшего Тима — в последний раз. — Что ж. Прощай, Роберт. И… Прощай. Говорить «прости» не было смысла. Она прошла мимо Шерлока и даже не остановилась. Лишь бросила на ходу: — Я тебя ненавижу. Но это было не так. Ненависти Мэри не чувствовала. Она не чувствовала ничего — пустая красивая женщина. Выпить сладкого чаю с кусочком рыбного пирога (он и впрямь получился потрясающе вкусным, и корочка запеклась так, как надо — золотистым узором), собрать вещи, разложить красиво подушечки, вызвать такси… На это не потребовалось много времени. Как оказалось, готова она давно.