Меловой период

Как бы повыпуклее описать подругам происходящее, если снова с ними заговорит, конечно? Фестиваль скорби. Или панихидный опен-эйр. Или рок-месса. Или… — Поминать Витьку будешь, брат? Тяжёлая рука в кожанке опустилась на плечо. Обернувшись, Антон увидел пьяного длинноволосого, но плешивого мужичка без половины зубов, и пахло от него так, как может пахнуть только от пьяного мужичка в кожанке на свитер в плюс восемнадцать. Мужичок протягивал помятую полторашку. Антон взял полторашку, вслух сказал: «За Виктора, вечная память», а про себя подумал: «За туберкулёз и гепатит». Послушно глотнул. Отказать побоялся — вдруг Вит, наконец, обернётся, а он тут выкобенивается, или вдруг ему предъявят за неуважение и всем кладбищем еблет набьют? Вит не обернулся. От так и стоял на коленях перед оградкой могилы Цоя, прикладывался губами к фотопостеру «Витьки» и что-то без конца шептал, с полчаса уже. Позёр… Нет, наверное, самое выпуклое описание: «Я снова нашёл себе парня, с которым не знаю, что делать и о чём говорить. Ну как парня, мужика? Некогда няшного бисёнена из аниме, ныне списанного в утиль? Если бы мне было двенадцать и мы встречались, то я был бы самым счастливым мальчиком-геем на свете. Но мне уже давно не двенадцать. И мне это всё пусто и мерзко, как фрик-шоу, а всё равно зачем-то торчу на кладбище среди толпы пьяных говнарей, которые поклоняются как Богу мёртвому человеку, которого большинство из них никогда и не знало — и при этом каждый претендует на звание лучшего знатока. Это жалко. А вообще-то мне всё равно. И эта рок-месса, и Вит, и будущее, и жизнь — всё фигня. Да, всё фигня, кроме пчёл. Хотя, если так подумать, пчёлы — тоже фигня». Ничего у них с Витом не выйдет. И пиво это ещё, тёплое. Моча. — А Роберт Максимович уже приходил? — спросил мужичок, принимая обратно полторашку и любовно её покачивая. — Ага, час назад. Вон, те белые розы — это от родителей. — Эх, блядь… — Опоздал? — Та не... Мы тут с ночи… Светка, лярва, проспаться загнала. К приходу Витькиных. Проспался, бля… Спасибо душевное в пол. Мужичок потерял всякий интерес к Антону и, полный негодования, пошёл искать свою Светку. Антон передёрнул плечами. Уже четвёртый незнакомец с ним заговаривает, будто они давние приятели, а ему аж дышать тяжело от стресса и руки трясутся, и Вит всё разыгрывает из себя религиозного фанатика — стой да жди, не сбежишь никуда. Антон подумал, что никогда не ходил один, без подруг или родителей, на концерты или тематические тусовки («Алые Паруса» не в счёт, он там людей умело избегал). Просто не хотел и даже боялся. Сейчас ему было очевидно, почему. Он стоял один посреди сплочённой толпы, творящей какую-то дичь, чувствующей свои дурацкие чувства, а сам не чувствовал ничего. Вернее, как никогда отчётливо ощущал себя посторонним этому миру, своей собственной жизни. Духом-наблюдателем, играющим роль молодого человека, парня, Антона, студента, гея, начинающего художника, кого там ещё. Довольно скверная игра, надо сказать. Болтается бесполезной тенью над своим собственным затылком, пялится по сторонам, вяло течёт по якобы своей жизни, как вода из их разъёбанного крана на коммунальной кухне — по капельке, кап-кап-кап — раздражающе — аж челюсть сводит, медленно — а гляди-ж, накапало на приличный счёт. Какой-то маленький тщетно игнорируемый Антон-внутри сейчас испытывал острую боль, алую, как бьющая фонтаном артериальная кровь. Боль от понимания, что чужой этому миру и самому себе. Антон-оболочка, тупой манекен, улыбался окружающим с эффектом зловещей долины и отвечал правильные вещи в нужное время; ритм-игра, ей богу — какой же ловкостью и координацией надо обладать, чтобы уметь так мимикрировать и попадать в тайминги, хорошо он в «Osu!» и «Guitar Hero» поднаторел! А Антон-дух, настоящий Антон, глядел на это всё со стороны и ждал, чем же дело обернётся: пробьёт ли Антона-оболочку давлением изнутри, разревётся этот дурень, не разревётся, скрутит его, не скрутит, заорёт, не заорёт? На что бы поставить… Пару недель назад, вот, этого дурня вынесло, когда по телевизору крутили рекламу с песней. We are young, we run green Keep our teeth nice and clean See our friends, see the sights And feel alright Там молодые и радостные парни и девушки бежали по летнему солнечному городу, встречались, обнимались, пили что-то (Спрайт, это ведь была реклама Спрайта, нет?). Антон-внутри подумал, что они его возраста. Что это песня про таких как он, у кого молодость, лето, студенчество, свобода. Что он должен ощущать себя так — молодо-зелено. Должен ощущать себя нормальным. Должен ощущать причастность к этой молодости, к этому лету, к этому студенчеству, к этой свободе. Это ведь его лучшие годы. У Антона-оболочки из глаз полило, будто маме помогал шинковать лук. В кои-то веки Антон-внутри и Антон-оболочка сошлись — они ощущали только воющую сквозняком пустоту и собственную ненастоящесть. Они фейк. Антон-дух хохотал над ними и обзывался ёбаными придурками и тупыми дегенератами. Дожил, из-за рекламы рыдает. Нуль интеллекта. Может, у него шизофрения? Шизофрения — это ведь про субличности, так? Хотя нет, там вроде одна личность должна не догадываться о существовании другой. Вообще, Антон не был уверен, что всегда видит себя триединым, не думал об этом. Просто в тот день это было для него очевидно. И сейчас — опять. Люди не должны так себя чувствовать на первом свидании. Вит зашевелился, опёрся своей полторашкой о плитку перед оградкой, встал и пошёл к Антону с просветлёнными влажными серыми глазами. Вит был одет в косуху на свитер и пахло от него так, как может пахнуть только от пьяного мужичка в кожанке на свитер в плюс восемнадцать. — Как поговорил? — спросил Антон, тщательно скрывая прорезающийся в голосе и улыбке сарказм. — Хорошо. Думаю, Витька услышал, — вполне искренне улыбнулся в ответ Вит, и Антон устыдился своего презрения. Затем Вит мимолетно приобнял Антона за талию, подмигнул ему, отчего Антону стало ещё стыднее, и отстранился. Махнул рукой кому-то в стороне компании с гитарами, где пели: «Мои друзья всегда идут по жизни маршем, и остановки только у пивных ларьков, у-у-у», — и направился туда. Антон тихой тенью последовал за ним. Пустота внутри выла громче киноманов. Пустота не заткнулась даже под вечер, когда они с Витом наконец ушли с кладбища, купили по шаверме и съели её в парке Лесопилки. Даже когда по щеке Антона потёк чесночный соус и Вит стёр его большим пальцем. Даже когда они поцеловались — снова коротко и смущённо, будто целовали не партнёра, а троюродную тётушку на семейном праздновании. Или Антон себе это придумал. Вит, вон, выглядел вполне довольным. Забавно вышло: он ест самую несексуальную по мнению Глаши еду на каждом первом свидании. С Витом — шаверму, с Коляном — бургер. И отчего ему жаль, что сейчас с ним рядом не Колян?.. Люди не должны так себя чувствовать на первом свидании. Но в Вите ли проблема? *** Собирать коробки было утомительно, но интересно. Пока разгребали шкафы и антресоли они с родителями то и дело отвлекались на старые билеты в кино и театры, жестяные банки с коллекциями монет, знамёна с советскими значками, которые Антон любил подолгу разглядывать в детстве, альбомы с фотографиями, открытки с подписями от друзей и родни. Тёплые воспоминания просачивались в реальность, и Антон не мог припомнить, когда в последний раз они так мирно общались с папой и мамой, как сейчас, когда смеялись так дружно. Даже неохота было уходить, но он уже пообещал Виту приехать в гости, да и приятели с папиной работы звали его родителей на дачу, на шашлыки. Пятница, конец лета, кому тут до переездов! Антон уже вышел, когда Вит позвонил ему, сказал, что задержится, и попросил забрать ключи от квартиры у Вурдалака на Финбане. Оказывается, сегодня все бессменные обитатели флэта уезжали в лес на выходные, «на Ринсвиндфест» — день рождения кого-то из тусовки по кличке Ринсвинд, если в расшифровке. Странно это, называть мероприятие в честь себя фестом, душок нарциссизма доносится. Ещё страннее — такое доверие к какому-то пацану, которого знают дай боже месяц: взять и отдать ключи от квартиры. Впрочем, обносить на флэту было решительно нечего. Блок сигарет «Перекур», которым запаслись на чёрный день? Повесившуюся компьютерную мышь из холодильника, в котором сегодня голяк, даже банки с огурцами нет? Электронно-лучевой монитор, оплавленный, оттого что на нём жгли свечи и чуть не устроили этим пожар? Дряхлый системный блок, как в классе информатики во второй школе? Совершая обход по пустой квартире, Антон не смог придумать, что ещё чисто гипотетически он мог бы украсть. Зачем-то потрогал рукой незаправленную постель, проверяя, не липкое ли выглядящее несвежим постельное бельё. Не липкое. А пахнет? Ох, бля. Мерзость. Антон почувствовал себя, как в том шоу по MTV, «Обыск и свидание», кажется. Там один герой осматривал комнаты потенциальных будущих бой- или гёрлфрендов, а хозяева этих комнат наблюдали за процессом и слушали едкие комментарии про себя. Антон поозирался, ища следящую за ним камеру, не нашёл, но всё равно покривлялся, изображая американский акцент и напускную манерность, будто был главным героем шоу в гейском выпуске. — Оу май гад, это дисгастинг! Ай-ай-ай, здесь живут очень бэд бойс. Где май кейс с ю-ви флэшлайтом? Летс тейк э лук, как много на этих щитс белковых жидкостей. Чемоданчика с ультрафиолетовым фонариком под рукой, разумеется, не оказалось. Да и звуки победы в битве из третьих Героев отвлекли — рингтон входящей смски. «Задиржусь, у коллеги др, через 1,5 ч». Антон сжал зубы и зарычал. Настроение сменилось со смешливого на злобное за секунду. Вит охренел. Нормальное у них второе свидание? Спасибо, конечно, что предупредил, но… Зачем он звал к себе, если у него уже были планы на вечер? И через полтора часа — что? Он приедет через полтора часа? Или через полтора часа у них начнётся отмечание? Ключи ещё эти ебучие — нельзя просто оставить их и свалить. Вит сказал, у него с собой нет: одни отдал Вурдалаку, вторые оставил Мыше, на случай, если ей от бухого мужа (или кто он ей там?) придётся бежать, а та не предупредила и свалила на дачу с сыном. А где Вит работал, Антон не знал. Хотел было плюнуть на свиданку, отвезти ключи и поехать домой, позвонил Виту раз пять после злосчастной смс, но тот не брал трубку. Вдох-выдох, вдох-выдох. Откуда столько злости? У него же сви-да-ни-е! С детской мечтой! Наедине! Полтора часа — ерунда. Если влюблён — подождёт, жалко, что ли. Ему вон как доверяют, ключи на хранение выдали. Можно пока и чем полезным заняться. Постель перестелить, например. Ведь если у них ночное свидание в квартире — наверняка поебутся. Ведь поебутся? На втором свидании нормальные люди уже ебутся или ещё неловко касаются руки и смущаются? Антону бы хотелось простого смачного поебаться. Наверное, ебаться — единственное, чего ему осязаемо и зудяще хотелось во всей его пустоте и бесчувствии, спустя, сколько, три?.. месяца без траха. Глупое неубиваемое либидо, что б его. И ведь страшно после Коляна снова связываться с мужиками. Но Вит, он крошечный, как народ фейри — не Колян, не сможет его заломать. Ему Антон сам с лёгкостью намнёт бока, если придётся. И если бы то, «акт» или «пасс», решалось по размерной категории и тому, кто кого может заломать и завалить, глядишь, Антону бы и перепало счастье наконец побывать сверху с парнем. Он не особо надеялся на удачу, но нашёл в комоде со сломанной откидной дверцей один комплект вроде как чистого белья. Белорусский текстиль с бешеными орхидеями и дырами на простыне, но хотя бы не пахнет. Заправил ту кровать, у которой на ощупь не было торчащих пружин; был комковатый поролон, но это меньшее из зол. Он прямо как мама, хозяйничает, хотя никто его о том не просил. А вдруг эти бешеные орхидеи — на праздник? Не трогай, Антон, это на Новый год, а пока пояса потуже затянем, утрёмся и в грязном поспим! Но зачем устраивать из квартиры притон, если есть возможность не оскотиниваться? Да и как можно было всё настолько загадить за две недели, или когда там Вит развёлся? Или срач тут — как свет стоит? Антон не был уверен, сколько людей живёт в этой однушке, но те, кого он видел, не произвели на него впечатление наркоманов или каких-то совсем опустившихся, пьют разве что многовато, но алкашами не выглядят. Так неужели им не мерзко? Антону вот было противно просто находиться здесь, настолько противно, что тяга отскребать плесень с вытяжек и жир со стен пересилила брезгливость, нежелание прикасаться, а главное, неловкость, стыд и уважительное отношение к чужому пространству. Ну и похозяйничает тогда во имя всеобщего блага, раз его колышет — можно подумать, он что-то плохое делает. Удивительно, как кристально похуй ему было в прошлый раз. Может, потому что был в дупель пьян? Может, потому они все и квасят беспробудно, ведь трезвым здесь жить невмоготу? Антон успел помыть полы каким-то в хлам изорванным тряпьём (он лишь надеялся, что на нём никто не спит, и это на выброс), недельную гору посуды и плиту (содой, потому что других средств не нашлось), и теперь трясущимися от омерзения руками и не давая тошноте стать рвотой, вплотную подобравшись к грани истерики и желанию сбежать из этого бомжатника, разбирал покосившийся буфет, заваленный дохлыми и иногда живыми рыжими тараканами. Он бы не полез туда, если бы сквозь стекло не разглядел в винном бокале труп насекомого и не представил, как Вит предложит выпить чего-то и нальёт, не заметив почившего прусака. В дверь позвонили. Нервно дёрнувшись на резкий звук и наспех помыв руки, Антон бросился открывать; стрёмно, что глазка в двери нет, хоть бы не кто-то левый. Лишь отворил и тут же оказался в цепких объятьях и алкогольных парах. — Хе-е-ей, Туманчик! Скучал? Не дожидаясь ответа, Вит хлопнул дверью, закружил его в прихожей, потом толкнул на вешалку, откуда с грохотом упала чья-то косуха, прижался своим лбом к его и тяжело задышал ртом. Ох, боги, запах! Так всегда пахнет от мужиков того поколения, что говорят «получка» вместо «зарплата», стоит им побывать на банкетах или семейных застольях — этот тонкий букет из оливье, водки, ядрёного как хрен одеколона и тяжёлых сигарет ни с чем не спутать. Чтобы не сбежать прямо сейчас, Антону срочно нужно накидаться до Витового состояния. Вит ткнулся в Антоновы губы, снова — легко, будто клюнул, и отпустил. Пьяно улыбаясь, вытянул руку с победно зажатым в ней початым коньяком. — Глядь, что прихватил! На ходу скидывая казаки, прямо в своей неизменной косухе с бахромой прошёл неровной походкой на кухню, там развалился полулежа на стульях и закурил. — Подь сюды, — позвал со смехом, и Антон сообразил, что всё ещё неловко торчит в прихожей, откинувшись на куртки. Тормоз. Зажав в зубах сигарету, Вит достал из торбы с Цоем ещё одну бутылку — портвейна, — и пачку пельменей. — Попируем, милашка тифлинг! — солнечно улыбнулся Антону Вит, и лучистая сеть морщин озарила все окрестности его глаз и губ. — Да подь, чего как неродной. Хотя Антон уже стоял к Виту вплотную и вроде как улыбался в ответ, тому этого показалось мало, и он потянул Антона на себя. Снова он на Витовых коленях, только на этот раз лицом к лицу, и спихивать его не торопятся. Поёрзал неловко. В голову вместо романтики неуместно лезли нескончаемые полчища тараканов с буфетных полок. Они колоннами протаптывали тропы в линолеуме, забирались на ножки стульев, на пельмени и бутылки, щекотали бёдра и спину, и шею, и вот уже даже и рот, и падали с люстры на макушку. Может, мама вечно так остервенело убирается и Антона припахивает, потому что тоже видит кругом этих воображаемых усатых членистоногих уёбков, они ползут в их коммунальную комнату от всех соседей через стены, через щели и топочут-топочут-топочут? Да к чёрту, Антон, хватит! Ухмыльнувшись зло самому себе, Антон наклонился вперёд. Ожидаемо обдало зловонным дыханием, но он с усилием отбросил отвращение. Закрыв глаза, он коснулся губ Вита и скользнул по ним языком. Губы поддались и приоткрылись. Они были шелушащимися и жёсткими, хотя из-за их пухлости Антон думал, что будут мягкими. И сам поцелуй вышел неумелым. Не то чтобы у Антона был большой опыт, все его предыдущие поцелуи взасос были неуместными настолько, что лучше бы их вообще никогда не случалось, но с Ясей было приятно и даже с Коляном было приятнее. А тут как-то бестолково всё: куда девать язык, когда он уже в чужом рту, пересчитать им Витовы зубы? Потыкаться в его язык, устроив бой слизней? А дальше что? Почему Вит сам не покажет, он ведь старше, у него же явно больше опыта? Отстранился. Вит улыбнулся смущённо и пьяно, как школьник, которого впервые засосали, а он только этого и ждал. Антон размышлял, будет ли уместно прямо сейчас расстегнуть его штаны и оседлать не только колени, но и покататься на члене, или всё-таки лучше сначала накатить и поесть. И не штаны, а брюки — поправил он сам себя. И рубашка ещё серая, официальная. И волосы зализаны в хвост. Интересно, это он для дня рождения расстарался или всегда так на работу ходит? Даже непривычно, слишком… цивильно. — Где ты, кстати, работаешь? — само вырвалось у него. Чтобы сгладить неловкость, уточнил: — Я уже собирался тебе ключи везти, да без понятия, куда. — По кочкам, по кочкам, по тайным уголочкам, да в ямку БУХ! Вместо ответа Вит принялся со всей дури подбрасывать его на коленях, как трёхлетку, а на «Бух» широко раздвинул ноги, не удержал, уронил на пол и захохотал. Антон обиженно потёр ушибленный копчик. Благо, что намыл полы, и фантомные или реальные тараканы не набежали и не унесли его в своё тараканье логово к королеве! Он был бы и рад включиться в игру, и посчитал бы её весёлой и трогательной, всё-таки, не слыхал эту потешку с глубокого детства, но, блин, не когда он задал вопрос, а от него нарочно скрывают информацию хуй пойми зачем. Вит прямо как Аглаша, только хуже! И всё же Антон выдавил из себя улыбку. Вит встал, но не протянул руку, чтобы помочь подняться, вместо этого переступил через Антона, налил воду в свежевымытую кастрюлю и поставил кипятиться. Вит не отметил ни то, что вся посуда чиста, ни то, что пол намыт, ни то, что буфет — тоже. Может, подумал, что это сделал кто-то из ребят с флэта, а может, он вообще таких мелочей не замечал, но Антон почувствовал тупой укол обиды, хотя сам изначально убеждал себя, что уберётся «для себя» же. Решив устроить молчаливую забастовку, он продолжил упёрто лежать на полу. Так по-детски… Вит снова ничего не сказал, даже не усмехнулся, только сверкал своими белыми волосами в ореоле трёхрожкового светильника с одной горящей лампочкой и деловито переступал через Антона — до сигарет с пепельницей, потом с пельменями — до кастрюли, потом — за коньяком, потом — ещё покурить, и так пока пельмени не сварились. Тогда закинул их с бульоном в тарелки и ткнул носком Антону под рёбра. — Подъём, подъём! Кто спит, того убьём! — Бодро увещевал Вит, беспрестанно пихая Антона в бок. — Да я вроде не рыба, чтобы с открытыми глазами спать. — А кто лежит — того повесим! — Рядом с мышкой в холодильник? Я целиком туда не помещусь. Тебе придётся меня сперва расчленить. — Рас-членить, два-членить, пожалуйста-пожалуйста, — Вит визгливо захихикал, как семиклассник над «многочленом», и многозначительно подёргал бровями, заставляя Антона усомниться, а знает ли он вообще значение этого слова, и если знает — не пора ли самому Антону попомнить печальные сюжеты песен «КиШа» и убраться восвояси, покуда цел. Но, напевая «будь как дома, путник, я ни в чём не откажу» себе под нос, он послушно поднялся навстречу протягиваемой еде и портвейну, который полагалось пить прямо из горлышка. Ну вот, можно было и не намывать бокалы из буфета. — А когда у тебя днюха? Это-то хоть не секрет? — спросил Антон, больше из вредного желания сорвать покровы тайн своим напором или хотя бы вывести Вита из равновесия, чем реально надеясь на ответ. — Двадцать пятого декабря. — О, в католическое Рождество! У меня есть подруга, Яся, так у неё тоже в Рождество. Да и у меня неподалёку, двадцать первого. — Значит, вместе отметим, — улыбнулся ему Вит. Прозвучало как обещание — вместе! Значит, Вит думает, у них всё серьезно? Снова погрузились в молчаливое жевание. — Ты только что лишил меня пельменно-покупной девственности, ай мин, никогда раньше не ел покупных пельмешей; теперь, как порядочный человек, ты должен взять меня замуж, — хмыкнул Антон, отставляя миску с наполовину съеденными разваренными пельменями. Может, лавровый лист, чёрный перец и сливочное масло со сметаной смогли бы их спасти? Он сомневался. Но в подмётки маминым самолепным пельменям эта покупная лабуда не годилась. — Я никому ничего не должен, — не поддержал шутку Вит. То ли укоризненно, то ли разочарованно посмотрел на Антона, взял свой коньяк и вышел из кухни. Антон тяжело вздохнул. Если он посчитает про себя до пяти, это поможет угомонить злость? Не-а, не сработало. А до десяти? Может, двадцати?! Из комнаты полилась музыка. Досчитав до сорока, но так и не сумев успокоиться, Антон взял бутылку портвейна, сделал хороший глоток и решил, что «Ко мне» «Алисы» — подходящий аккомпанемент для эффектного появления (и, возможно, персональное обращение со стороны Вита), хотя подмывало всё-таки сбежать во входную дверь. Вит танцевал. Вернее, изображал магические пассы руками, драматично мотал головой, так, что белокурые локоны, которые он успел распустить, прыгали и сверкали в тусклом контровом свете настольной лампы и падали ему на лицо, выгибался спиной, а губами беззвучно пел. Заметив облокотившегося на дверной косяк Антона, наблюдающего за ним, Вит приблизился, упал на колени, как перед божеством, а потом плавно воздел руки и пропел вслед за Кинчевым, тихо, а затем — срываясь на крик: — Итак, я открываю счёт: раз, два, три. Ко мне! Вскочил, обнял Антона, как и не обижался, закружил, выхватил бутылку портвейна, приложился к ней, всучил обратно и утанцевал на середину комнаты доплясывать песню. Антон не поспевал за его темпом: ни за скачущим настроением, ни за уверенной раскованностью. Как песня закончилась, Вит подошёл к магнитофону, достал кассету, перевернул, вставил снова, прокрутил — Антон и забыл, что у кассет есть две стороны, для него плёночные кассеты уже настоящий реликт. Заиграла задорная «Жар бог Шуга». Вит снова опустился на одно колено перед Антоном, театральным жестом протянул свою ладонь, настаивая на танце, и Антон этот жест принял. Спустя сорок минут, три смены кассет и выпитые бутылки портвейна и коньяка, запыхавшиеся и мокрые танцоры упали на кровать, посмотрели друг на друга, рассмеялись, а потом как-то само собой поцеловались. На этот раз поцелуй был приятным, хотя Вит и потёрся своей грубой как крупнозернистая наждачка щетиной о щёку; лучше бы это была борода. Но было горячо, от алкоголя и танцев кровь бурлила, а тело горело. Антон зарылся ладонью в красивых и, как выяснилось, мягких волосах Вита, грубо массировал его затылок, потом решил — почему нет? И принялся целовать и кусать Вита в шею, расстёгивать рубашку, целовать ключицы; до чего у него изящные ключицы, надо будет их порисовать. Вит не сопротивлялся и позволял трогать, целовать и гладить себя, щедро даря в ответ протяжные высокие стоны. Их перебила футбольная кричалка за сине-бело-голубых, доносящаяся из кухни. Вит встрепенулся, вскочил с постели и пошёл навстречу звуку, а потом начал говорить своим мягким голосом с кем-то о чём-то. Антон вздохнул и сел на постели. Слишком часто за этот вечер он начинал беспочвенно злиться. Слишком. Вот и зачем Вит попёрся отвечать, мог же пропустить мимо ушей? Ждёт кого-то более важного, чем Антон? Важного, как хуй бумажного. Рингтон ещё — дебильней некуда. Этот рингтон плюс плакаты и зенитовские розы на стене сложились в картинку: Вит — футбольный фанат? Вот из того быдла, что в чемпионаты вечно заполоняет все окрестности Спортивной и Чкаловской и ссыт в каждой подворотне и каждой открытой парадной, а в неоткрытой выламывает двери и тоже ссыт? Из-за кого бывает страшно возвращаться по вечерам домой, и ладно страшно — так ведь даже не протолкнуться через толпу, обходить за пару кварталов. Из тех, кто пристаёт ко всем девушкам, свистит вслед: и к его маме, и даже к Жане приставали, а той было дай боже двенадцать (она потом ещё в шутку сетовала, что у неё вечно трояки по физре, но если бы физручка видела, как она бежала в тот день, то поставила бы пятёрку сразу за полугодие). Из тех, кто раскачивает вагон метро и пьяно горлопанит кричалки, потешаясь над окружающими и вынуждая их покидать состав. Из тех, кто иногда после матча забывает поссать в подворотне или парадной, и поэтому ссыт прямо в вагоне метро под улюлюканье сотоварищей. — Хочу гулять! — по-детски капризно заявил голос Вита из прихожей. «Ну и хоти дальше», — подумал про себя Антон, а вслух сказал: — Да-а, подышать свежим воздухом не помешает. После выпитого-то… Воздух вышел совсем не свежим. Антон глотал дым из пластикового горлышка и разглядывал пятерых корешей Вита в раздражающе ярком свете фонаря у крыльца соседней панельки. Цивилы-цивилами, дядьки-пузаны, что у них общего с этим патлатым стареющим юношей в поисках кайфа? Спросил, переформулировав повежливей, чем это звучало в его голове (Вит недовольно посмотрел, но не стал затыкать, приятное различие с Коляном). Оказалось, с детства росли в одном дворе. Вит с корешами болтал о футболе, потом о жёнах корешей, потом о детях корешей, потом о любовницах корешей и снова о футболе. Было скучно, но по крайней мере не страшно, как тогда, в школе с Коляном: здесь все с ним дружелюбно познакомились, а потом не интересовались сверх вежливой меры. Он сидел на скамейке, слушал вполуха, изредка поддакивал и пялился на огни квартир, а где повезёт — там и на обстановку: у кого убогую, у кого уютную. Так угомонил злость, весь вечер рвущуюся наружу. Убаюканная фитолампами ближайшей квартиры, она свернулась сытой змеёй в груди, хотя Антон и чувствовал, что эта змея готова в любой момент вновь поднять свою треугольную хищную башку и сделать бросок. Наверное оттого, что расслабился, а ещё оттого, что дым глотал поверх всего выпитого, он скоро стал видеть картинки: не как будто, а совсем даже наяву. Дополненная реальность. По Великой Брежневской Стене панельки плясали огни гигантского эквалайзера, ловя сигналы из Антоновой головы. Они гасли и включались смазанной пиксельной волной в ритм песни, которую он пел про себя. Из камня отчаянья выстроим дом, Мы стены покроем в цвет нашей злобы. Вчерашние мысли перевёрнуты вверх дном, Где был асфальт — глубокие сугробы. — Что поёшь? — А? Вит засмеялся и переспросил: — Поёшь что, говорю? Похоже, пел он не про себя. То есть, про себя, конечно, во всех смыслах, но вслух. — А. Э-э-э… «Напрасная юность». — Не-е-е, дружок, юность — это лучшее время твоей жизни. Наслаждайся, пока молодой. Пля-ши-и-пой-пля-ши-и-пой! Вит выкрикнул: «Ву-у-у-х-у-у-у!», — и снова передал ему бутылку. Антон хотел с ним поспорить: и о том, что ему хватит на сегодня, и о том, что если это дерьмо — лучшие годы его жизни, то лучше бы прямо сейчас лечь да помереть уже наконец. И о том, что он, Антон, так-то старик, пусть не морщинами на коже, а тем, какая у него на сердце вьюга, всё порошей занесла и залепила, хотя на улице август. Тем, какой он бессильный, как руки уже давно опустились, и кажется, что всё бесполезно и бессмысленно, а он всё равно пытается их поднять, посмотреть на ладони, понять, что всё сон и проснуться, да не получается, и от отчаяния и от всё того же бессилия он сбивает костяшки на этих никчёмных руках до крови. Хотел рассказать, что он, Антон, притворщик и лжец. Что живёт не свою, чью-то чужую жизнь. Что лжёт прямо здесь и сейчас, потому что не хочет быть здесь и сейчас: с непонятным хуже Аглаши Витом, с добродушными и скучными дядьками-цивилами, неприметными настолько, что назавтра он их забудет, не хочет быть в состоянии алкогольного и наркотического опьянения. Что ему не хочется быть одному против мира, который идёт на него войной и сжимает Великой Брежневской Стеной, уже совсем не добродушной и совсем без эквалайзера. Вместо этого он прикусил язык, затянулся, чем давали, и по тёмному небу поплыл косяк сверкающих чешуей рыб, а в ушах зашумело прибойной волной — нагнали своими жирными хвостами, а может, это всё Луна со своими приливами. От убаюкивающего созерцания небесного пруда с кои отвлекло то, что Вит упорно тянул его за рукав. — М? — Пойдём покатаемся! — Покатаемся? — Ага-а, ребята всё равно расходятся. А домой рановато, скука. Пошли! — Как-то небезопасно это. — Безопасно, я ж за шлемами уже сходил. — Что? Когда? — Что, ГДЕ, когда! — рассмеялся Вит, и дядьки-цивилы ему вторили. — Не ходил бы, дак ребята послали, у-ти, заботливые мои лапушки. Антон хотел сказать, что не поедет и что в таком состоянии это опасно, но потом подумал — какая разница? Надоело. Через пять минут они уже дошли до платной стоянки, Вит дружелюбно помахал кому-то в будке, а Антон старался не замечать рыб и не пялиться на них, чтобы выглядеть адекватным. Мотоцикл выглядел удивительно компактным, впрочем, под стать эльфийским габаритам Вита. — Хондочка моя! Красавица? — Красавица, — согласился из вежливости Антон, а в голове вертелось: «Откуда у тебя на неё деньги?» Поехали они как-то грузно и неловко. На улицах спальника на окраине было довольно безлюдно, только на светофоре им какие-то девчонки заулюлюкали и крикнули: «Мальчики-и-и, покатайте нас!», — и это тоже было неловко. А ещё неловко было оттого, что Антон не был уверен, куда девать свои руки, и неуклюже цеплялся за косуху, стараясь, чтобы со стороны это ни в коем случае не выглядело объятиями. Ногам тоже было неудобно. Не так, конечно, как когда в детстве папа катал его на багажнике велосипеда, но всё же. В шлеме было странно: душно и мяло шею сзади. В шлеме он сам как рыба в круглом аквариуме. Беззвучно шлёпает своими губёшками, пытаясь отфильтровать побольше воздуха. Сначала он рыба, чтобы спать с открытыми глазами, а потом будет висеть расчленённым в холодильнике рядом с мышкой. Но сначала он — рыба. Сначала была рыба. На очередном повороте, когда они зачем-то ехали сквозь тёмный двор, колесо ухнуло в лужу, и мотоцикл завалился. Благо, скорость была небольшая, и оба успели выставить ноги и убрать их из-под удара тяжёлого Хондового тела. — Ёшь твою медь! — выругался Вит. На памяти Антона он ни разу не ругался матом и укоризненно смотрел на всех бранно выражающихся, и это было даже мило, но сейчас такая самоцензура царапала ухо. Серьёзно, тут как бы мини-пиздец случился, а Вит всё феечку из себя строит. Ёшь твою медь… — Накатались, похоже, — выскользнув из своего круглого аквариума и снова обретя голос, абсолютно нейтрально сказал Антон. Он уже не мог понять, всё равно ему, потому что он всё ещё немножко рыба, или страшно, потому что он действительно мог сейчас сдохнуть, или грустно, потому что он действительно мог сейчас сдохнуть, а не сдох. — М-да. Поднять-то помоги! Вместе они подняли мотоцикл, оказавшийся довольно тяжёлым для такой малышки, докатили его до освещенной улицы, а потом доехали до стоянки. Антон посмотрел на экран мобильника и понял, что катались они не дольше пятнадцати минут, а ему уже казалось, добрых два часа. Вит взгрустнул, и Антон, чтобы утешить, стоило им скрыться от глаз охранника, остановился и обнял его. Вит было принял его объятья, а потом отпихнул, грозно помотал ему пальцем. — Не делай так на людях! — На каких на людях, тут никого, — хмыкнул Антон. — Это тебе так кажется, а мы под окнами, я не хочу, чтобы кто-то что-то не то подумал. — Что-то не то? Вместо ответа Вит по-пьяному рассеяно посмотрел на него и развёл руками. Антон искренне запутался. Кажется, Вита не смущало заигрывать с ним у Трора дома или незаметно касаться на Богословке, да даже обниматься по пути домой, когда впервые шли на флэт, но сейчас тут — никого, а он внезапно выделывается. С другой стороны, при своих корешах-цивилах и на своем флэту Вит правда вёл себя только как приятель и не давал поводов кому-то что-то не то подумать. Антон заплутал в Вите, его тайнах, его мотивах, и не был уверен, что хочет углубляться в этот тёмный лес, лист за листом разворачивать слои этой капусты наигранности и пытаться отыскать там искренность, а не махнуть мачете, чтобы разрубить и сразу докопаться до сути. Ему постоянно казалось, что Вит пускает пыль в глаза, а сам прячется где-то глубоко, но также он не был уверен, что там, за мишурой, есть хоть какая-то настоящая глубина. Может, всё прозаичней, и вся эта тайна нужна просто потому, что за ней ничегошеньки нет, и это — скучно, как кореша-цивилы с любовницами. И Вит сам об этом знает и потому отчаянно боится, чтобы его, настоящего и скучного, увидели таким, какой он есть. Дома Вит поставил на плиту чайник и развалился на стульях, всё такой же печальный. Антон глубоко вздохнул. Его успокоительные рыбы уплыли, стоило мотоциклу завалиться, а в голове прояснилось, так что приходилось справляться с печальным безрыбьем и сдерживать свою злость самостоятельно. А ведь ему ещё этого горе-байкера утешать. — Теперь можно? — спросил он, сев на стул и подтягивая голову Вита себе на колени. — Ага, — отозвался Вит, и Антон принялся гладить его по волосам, по крупному, как у папы, носу, по морщинам у глаз и у губ. Вит перестал хмуриться, заулыбался, потом сел и поцеловал, снова как-то по-юношески неловко. — Ай-да полежим? — спросил он и икнул, продолжая улыбаться. — С удовольствием, давно жду. Даже постель перестелил — так жду, — сознался Антон, скрывая за фырканьем смущение. — У-у-у, преступная мóлодежь, чтоб впредь без самоуправства! — помахал ему пальцем Вит, и Антон заметил, что, хотя он и говорил шутливо, за этим скрывалось явное недовольство. — Ну простите-извините, постараюсь. Вит ушёл в комнату, а Антон последовал было за ним, но вспомнил о чайнике и погасил голубой цветок конфорки. Не хватало ещё, чтобы их пламенная ночь, состоящая из череды неловкостей и разной степени неудач, окончилась пожаром. Вит уже разделся до трусов и лёг на постель, а стоило Антону войти в комнату — поманил пальцем. Трусы у него, конечно, были дурацкие, белые плавки с надписью «domino» на резинке, а вот тело было красивое: тонкое и худое, с плоским животом, розовыми сосками и белыми мягкими волосками. И это тонкое и худое тело было отзывчивым, а может, Вит продолжал играть и в постели, но ласкать его и слушать постанывания было приятно и возбуждающе, даже несмотря на то, что ответных ласк, кроме неловких сухих поцелуев, Антон не дождался. — Куда это ты собрался? — встрепенулся Вит. Они оба были уже обнажены и возбуждены, хотя Антону успело показаться, что Витовскому члену не так-то просто даётся демонстрировать свою возбужденность — стояк у него был довольно вялый. Алкоголь? Возраст? Всё сразу? Но Антон расстарался и от души, хотя и не без омерзения ему сосал, пока член не стал более-менее крепким, а потом огладил было пальцами вокруг ануса и услышал это «куда собрался». — Как куда. В жопу. А надо на хуй? — попытался скрыть за грубостью смущение Антон. — По губам тебе надавать надо, — цокнул языком Вит, а потом смачно зевнул. — Ну надавай. Или давай спать. А то что-то ты какой-то вялый, — улыбнулся ему в ответ Антон, тщательно скрывая раздражение и печально имея в виду под «вялым» Витов член, который снова начал опадать. — Ну не-е-ет. Уж я надаю, — хмыкнул Вит и перекатился на Антона. — Ага, надаю и расчленю, двачленю, я помню, — усмехнулся Антон, а потом почувствовал, как Вит дрочит себе и пытается слепо тыкнуться в него без презерватива и едва удержался, чтобы ему не врезать. — Резинка у тебя есть? — Резинка? — сонно удивился Вит, а Антон вздохнул, выкрутился из-под него, нашарил в своём кармане презерватив и вернулся. Вит посмотрел на презерватив с сомнением: — А это обязательно? — Ну вообще-то да. — Ладно. Мне казалось, мальчики любят без этого. Антон почёл за лучшее не уточнять, о каких мальчиках речь, чтобы не делать момент ещё хуже, чем он уже был, и не спугнуть с трудом надроченный Витов стояк. Его многострадальную задницу, очевидно, опять будут ебать без смазки, по одной его же слюне, но, в конце концов, кто тут так жаждал весь вечер простого смачного потрахаться? Можно и потерпеть. Вит снова лёг на него, не без помощи Антона нашёл, куда там его ебать, а потом не без труда втолкнулся внутрь. Неудобно упёрся ладонью в Антоновы рёбра, суетно и быстро задёргал бедрами. Антон, с трудом терпящий весь этот дискомфорт ради отчаянной и невнятной надежды на удовольствие, поморщился от отвращения и представил себе болонку, трахающую чью-то ногу. Вдруг Вит резко замер и как-то обмяк. Не двигался. — Эй? — Антон аккуратно потрепал Вита по плечу. Ответа не последовало, зато последовало сонное сопение. — Серьёзно? Блядь, ты серьёзно?! Вит не отозвался. Что ж, по крайней мере, терпеть пришлось недолго. Антон скатил с себя одеревеневшее тело, не постеснявшись тыкнуть побольнее под рёбра, а потом пяткой отпихнуть от себя подальше, к стенке. Тело не зашевелилось, только уродливо всхрапнуло. Хотелось то ли выть, то ли разреветься, то ли разнести здесь всё; пускай эта помойка приобретёт завершённый вид! Вскочив с постели, Антон заметался зверем по квартире. Он то заносил кулак перед стенкой, но не бил, то кусал свои предплечья и запястья так, что чувствовал вкус крови. Что бы сделать? Такого же мерзкого, как их неудачная ебля, как запах изо рта его недопартнёра, как вся Антонова жизнь. Что бы действительно разозлило Вита? На кухне Антон приметил Витову торбу и хмыкнул. Ну да. Верно. Святая тайна личности. Тень на плетень. Ебал Антон эти игры в рот. Сейчас он выяснит, кто такой этот Вит. Заодно будет знать, по чью душу вызывать скорую или ментов, если этот храпящий придурок захлебнётся во сне в своей блевотине после всего выпитого и скуренного. Паспорт и рабочий пропуск нашлись, правда, не в торбе, а во внутреннем кармане косухи. Ну конечно, никакой он не Виктор. Андрей Дуров — и это говорящая фамилия. На восемнадцать лет старше Антона, и вроде бы ещё рановато, чтобы возраст начал сказываться на интеллектуальных и физических способностях, а гляди ж ты… И день рождения у него вовсе не в декабре, а в сентябре; зачем ещё и об этом было лгать, какая разница? И он — бухгалтер в налоговой; милый-милый мой бухгалтер, что ж ты такой пиздлявый? Нефор на подсосе у государства, построивший всю свою личность на обмане и том, чего не существует. Дичь какая. А Антон ещё думал, что это у него проблемы с побегом от реального мира.