Меловой период

— «Нам совершенно-абсолютно-мамкой клянусь-стопудово-точно не надо в эту пещеру», — я скрещиваю руки на груди и всем видом показываю, что не сдвинусь с места. — Кидаю проверку на то, чтобы сдвинуть Справедливость с места. Пятнадцать, — Лина показала язык Антону. — Ты легко поднимаешь Справедливость и... — И несу её в пещеру, закинув на плечо! — «Слышь! Поставь где взяла! Поставь! — Я стучу кулачком по броне Соры, чтобы возмущение звучало весомей: — В мой контракт не входит прогулка по Пещере Большого Пиздеца! Умирайте там хоть десять раз, но без меня!» — В тебе совсем нет чести! Как можно отказываться от доброй битвы с тупыми кобольдами? — Знаешь, как по-ихнему-высокородному зовётся твоя добрая битва? Геноцид! Мы идём в дом кобольдов, где будем их истреблять! В тебе совсем нет хвалёной весхийской вежливости! Поставь! — А то, что они с тифлингской фермы животных и людей крадут — тебе побоку?! Твой же народ. — Зориэль подошла поближе к закинутой на плечо Справедливости и потрепала её по щеке: «Ну что ты такая бука, да ладно тебе ду-у-уться! Милашке тифлингу совершенно не идёт дуться!» — Вы, ледь, мне зубы не заговаривайте! — А как насчёт артефактов? Если верить местным, под землёй останки древнего храма, и артефакты оттуда могут быть подороже золота за контракт. — Справедливость прищуривается и перестаёт колотить кулаком. Потом говорит: «Хорошо. Я забираю четверть всего, что мы найдём. И ваши вещи, если вы сдохнете». — Слышь! Сдохнем мы тебе, разбежалась. — Зориэль смеётся над Справедливостью, тыкает пальцем в её милый носик и говорит: «Хорошо, нашим трупам вещи всё равно без надобности», — при этих словах Вит и в самом деле тыкнул Антона в нос. — Дамы, что я пропустил? — спросил то ли у игроков, то ли у их персонажей вернувшийся из туалета Шэд, застёгивая на ходу ремень. Он что не мыл руки? Больше никаких рукопожатий. — Мы решили идти в пещеру, — обречённо вздохнул Антон. — Платоновскую? — хмыкнул Шэд. — Нет, твоей мамки, — заржала Лина, Вит презрительно скорчился, а Трор потрепал её ёжик и глубокомысленно изрёк: — Чтобы войти в Платоновскую пещеру, нужно сначала из неё выйти. А хрен там плавал. Антон не понял, о чём речь, звучало как что-то философское; надо будет почитать потом. И про абьюзеров. И про шкалу Кинси. И о чём он там ещё обещался сам себе почитать. Следующие два часа герои методично продвигались с первого уровня пещеры на второй, а со второго на третий, и по пути истребляли всё живое. Антону не очень нравилась часть с боёвкой, тактики в ней выходило маловато — договориться с другими игроками о слаженных действиях не выходило, так что приходилось полагаться лишь на удачу при броске кубиков. По пути они не нашли ничего интересного, кроме примитивных росписей на стенах и «арт-объектов» из обглоданных человеческих костей. Наколдовавшая свет Зориэль восторженно разглядывала всё, что видела, и выяснила, что кобольды тут активно поклоняются «какому-то лохнесскому чудовищу» и чем глубже в пещеру, тем активнее поклоняются. Справедливость ныла, что надо драпать отсюда, пока целы, но послушно наносила основной урон. Сора довольно обмазывалась кишками врагов. Гойсан без умолку трещал, хотя, возможно, это был не Гойсан, а сам Шэд, поскольку он уже надрался и то и дело сбивался на попытки обсудить с Трором какое-то аниме с непроизносимым названием. Когда они спустились на четвёртый уровень, описание места сильно поменялось. — Вы входите в просторный пещерный зал. С высокого естественного потолка свисают сталактиты, а большую его часть занимают подземные воды, уходящие во тьму. Вы не видите стен зала — похоже, он здоровый. У самого входа воткнуты кривые костяные копья, на которых висят полуобглоданные и полуразложившиеся трупы. Под ногами что-то хрустит, и, наклонившись, вы понимаете, что это кости, переломанные на мелкие кусочки. После поверхности и предыдущих пещерных тоннелей в этом зале холодно, вы выдыхаете клубы пара, а вода у кромки подёрнута тонким льдом. — Теперь-то видите, что пора съёбывать! — прошипел Антон голосом Справедливости, а потом сказал нормальным: — Я хочу кинуть кубик, чтобы проверить, есть ли движение в воде или в самом зале, гм, вообще чьё-то присутствие? — Давай. — Эм. Тринадцать. — Ты оглядываешься и вслушиваешься, но не замечаешь никакого движения. Только примятую борозду в куче костей, словно что-то тащили к воде или из воды. — Осторожно! Не подходите к воде! Там может жить какое-то чудище. — О, наверное, то самое, что мы видели на стенах пещеры, класс! — воодушевленно хлопнул в ладони Вит, задрав при этом брови так, что весь лоб испещрился глубокими морщинами. — Я отдаю Справедливости флягу, предлагаю глотнуть из неё. «Деващщка, па-а-адержи мой бальзам. Уот так». Бесстрашно иду вперёд к воде: «Ты слышкам баишша жыт. Гляди сюда! Щас папка Гойсан тя всяму-таки наушыт». Я пинаю кость в воду. Шэд говорил, убого пародируя то ли белорусский, то ли южнорусский говор, хотя раньше его герой разговаривал на обычном «петербургском диалекте». Видимо, так он изображал алкогольное опьянение Гойсана, но актёрство ему, столь же пьяному, не давалось, разве что звучал громче раза в два. При этом он в самом деле протянул Антону свой бокал. Шэд уже выпил две полторашки и теперь перешёл на коньяк с колой — Антон только диву давался и сомневался, что не отъехал бы в реанимацию после такого количества алкоголя. — Кинь кубик, — глядя куда-то в свои бумаги сказал Трор, а потом оторвался и ткнул Шэда локтем в бок. — На что? — Просто кинь — мне надо. У Шэда выпало шесть. Затем кинул сам Трор, закрыл глаза ладонью, едва взглянув на значение своей кости, и со зловещей улыбкой повёл хладный сказ. — Звучит громкий бульк. Ты, стоя у кромки воды, поворачиваешься к Справедливости и пытаешься доказать ей, что ничего страшного в этом месте нет, поэтому не видишь, как за твоей спиной по глади воды идёт рябь. Зато твои компаньоны видят. Сначала появляются сотни глаз, потом приоткрытый зёв с сотней длинных острых зубов… А потом тебя дёргает вверх! Ты трепыхаешься в воздухе, и чувствуешь, как по тебе скользит крепкое влажное щупальце. — А-а-а! — закричал Антон, а Лина и Шэд вторили ему менее цензурным «Бля-я-ядь!». Один Вит сказал игривым голосом: — Ого, какое! Р-р-р, хентай! Или яой? Откуда Вит знает про яой? Он его смотрит? — Вы слышите раскатистый низкочастотный звук, похожий на куплеты неведомой песни, от которого больно барабанным перепонкам. — Надо начинать безнадёжный бой! Я натягиваю тетиву потуже… — начал было Антон, допив пойло. — Па-да-жжите! Щя разгрыбём! — Шэд забрал у Антона бокал, плеснул себе ещё коньяка, на этот раз без колы, залпом выпил и продолжил: — Я хаварю с кальмаром. — Ты… Что? — Трор уставился на Шэда, кажется, впервые растерявшись. — У меня высокая харизма и убеждение! Я говорю с кальмаром! Или ктулхой. Или что это там. — Так. Ладно. Хорошо. Ты болтаешься вверх ногами, щупальце стягивает тебя всё сильнее, а ты говоришь с «кальмаром». — «Здарова, ебала! Апути мяня, я кастяной! Тьфу. Я костлявый! И спиртовой! Нивкутна!» Я кидаю проверку? О, или нет. О! Коро-о-оче. Придумал! Ты сказал, что он поёт. Я ж бардбля! И у меня есть языкознание! Я пытаюсь понять, что он там поёт. Или найти в этом ритм. Музыку. Аккорды? Ну, типа. Что там у песен. И настучать по его щупальце. У нас типа селёдочный баттл. — Кинь с помехой выступление, что ли, — сказал покрасневший от безуспешных попыток не заржать Трор и притворно закашлялся. Полетел первый кубик. Двадцатка. Второй ждали с замиранием сердца. Прыгнул, ещё раз легонько прыгнул, покатился, перевернулся… — А-а-а-а! Единица. Двадцатка и единица! Да как, нахуй! — Шэд стянул очки, швырнул их на стол, помял переносицу и ударил кулаком по столу так, что кубики перевернулись, но двадцатку и единицу все присутствующие уже верифицировали и теперь давились гоготом, вырывающимся сопением и фырканьем. — Уф-ф… Ты начинаешь стучать по щупальце, щёлкать, цокать и гортанно петь, точно копируя звуки этого существа. Оно замирает. И тут до тебя доходит, что существо в своей песне не желало вам ничего хорошего. Скорее всего, прямо сейчас ты послал это существо выебать свою мать и всех своих детей и надругаться над их трупами. Существо оскорблённо и негодующе машет щупальцами и выпускает тебя из захвата. Ты падаешь рядом с товарищами. Давай считать урон от падения. Полетели кости, зашуршали листы, потом Шэд, едва успевший надеть очки, вновь их швырнул, вскочил, застонал и театрально спрятал лицо в лодочке рук. Трор почесал бороду и печально изрёк: — Бард всё. — Как — всё? — переспросила Лина с искренним непониманием. — Помер. Расшибся. Неудачно упал на торчащее из земли костяное копьё, и оно его насквозь прошило. — «Подержи моё пиво и смотри сюда» — типикал реплика перед смертью. Видел мем, — тихонько проговорил Антон, неуверенный, продолжают ли они ещё играть и какие эмоции сейчас Шэд испытывает: ну как правда в трауре. Сам он точно бы расстроился. — Вот теперь нам и впрямь пора отсюда уходить, — с лёгкой полуулыбкой, будто ничего не случилось, проговорил Вит. — Как это — уходить. А он? — Лина, всё ещё в недоумении, указала на Шэда, который уже снова надел очки и теперь пялился в телефон. Впрочем, почуяв, что в него тычут пальцем, поднял глаза, махнул рукой и сказал: — А мне уже пора, а то на последний электрон не успею. — Ты как? — спросил Антон и потрепал Шэда по плечу. — Да я и сильнее напивался, доеду, — отозвался тот, явно не выкупив, что Антон интересовался не степенью его алкогольного опьянения. Засобирался. Он жил в Пушкине, и по Антоновым прикидкам, из здешних ебеней до этих его царских сёл ехать было больше двух часов — не позавидуешь. — Не ссы, разберёмся, — кинул ему Трор на прощание. — Да, сгенерю другого перса, у этого всё равно абилки кривые были. Все пожали Шэду руку на прощание и сели обратно за стол. Антон тоже пожал, но не без брезгливости и потом тщательно помыл ладонь. Затем сказал своим погрызенным заусенцам: — Вообще, если я хочу успеть домой, мне бы тоже пора. Но хочется сцену доиграть. Некрасиво как-то повисла. — М-да, висяк нам ни к чему, — прокомментировал Трор, снова многозначительно почесав бороду, но остаться не предложил: наверное, им с Линой неуютно привечать третьего лишнего, Антон это понимал. А может, был слишком занят раздумьями о том, что на свою голову намастерил, и не прочёл скрытой просьбы. — Пойдём ко мне на флэт, там сегодня душе-е-евно будет, — приобнял Антона Вит и принялся раскачивать его под свою внутреннюю музыку. — Эм... Круто... Спасибо. А что там будет? — Заебали телепаться, давайте уже доиграем, — буркнула Лина и увернулась от попытки Трора её погладить. Похоже, неожиданная смерть сопартийца сильнее других выбила её из колеи. — Да, давайте. Не забывайте, что у вас там фоном бешено сучащие в воздухе щупальца. — Нам надо вытащить тело Гойсана, — решительно ударил себя по бедру Антон. — Соглы, он заслуживает норм похорон, по чести, — отозвалась Лина. — «Девчат, может, пойдём, пока это отвлеклось», — прошептал Вит, — Зориэль бочком отходит к подъёму наверх. — «Ну уж нет. Semper fi. Ждите тут», — зло поглядела на Вита Лина, и Антон решил не шутить, что она заговорила на каком-то драконьем наречии. — Я прыгаю к копью и снимаю с него тело барда, а потом бегу к выходу. Чё кидать? — Атлетику. Отлично. Ты снимаешь тело Гойсана с копья, и вы все вместе выбегаете из страшного зала, который вполне мог стать вашей братской могилой. — Я тут подумал… ла. Мы же в городе в храме видели свитки воскрешения, когда закупались. Можно отнести его туда, и тогда никого не придётся хоронить. — Моя милашка тифлинг, ну и речи от той, что хотела обобрать наши трупы ещё пару часов назад! Даже если мы продадим всё, накопленное непосильным трудом, этого не хватит на свиток! — отозвался Вит. — И потом, юноша сам жаждал помереть, кто мы такие, чтобы ему мешать. — Ну нет уж. Мало ли, чё он там жаждал… Он был беспробудно пьян! А даже если бы и нет, умереть он всегда успеет, да только в посмертии уже ничего не исправить, — сказал Антон, сложив руки на груди. — Не подозревала в простой воришке склонности к философии. — Я не воришка! По крайней мере, не простая. И потом, Гойсан говорил, у него богатый папа, который всё оплачивает. Вот и пусть это будет его последней платой за сыну-корзину, а? — Антон посмотрел на Трора так давяще, как только умел. — Точняк. Давайте его вещи раскопаем, там наверняка батины письма. Напишем ему. — Оке-е-ей! Вы копаетесь в вещах почившего барда и действительно находите там стопку корреспонденции от его отца среди стихов и любовных писем. Можете написать на этот адрес из города. — Ну видимо мы это и делаем, — с наездом в голосе отозвалась Лина, и Антон понадеялся только, что они с Трором сегодня ночью не посрутся. В любом случае, им с Витом явно было пора. Допив, что было, они скомкано попрощались и вышли в августовскую ночь. Та была нежна: в районе пятнадцати градусов и безветренная, одно удовольствие. Антон втянул свежий ночной воздух, который нёсся сосновым ароматом от лесопарка. Он уже отписался родителям, что останется у друзей. Мама обозвала его алкашнёй и требовала ехать домой, но было похуй. В конце концов, кто он есть? Алкаш. И кто даст ему денег на такси? Никто. Да и зачем такси в такую августовскую ночь? В неё надо смотреть на развод мостов и целоваться с тем, кого любишь. Жаль, что придётся идти бухать, Вит как раз предложил зайти за винно-водочными («есть свои места»). Но может, на этом флэту получится с кем-то поцеловаться? Хоть с нелюбимым. Или нелюбимой. В принципе, какая разница, с кем целуешься, если не по любви. Вит закурил, и Антон снова стрельнул сигарету. Вкус был мерзким, как всегда, и наутро он непременно будет кашлять до рвоты, а изо рта будет смердеть, но так ли это важно, если можно просто затягиваться, обжигая глотку, и разглядывать дым в свете фонарей. Рыжий, жёлтый, голубоватый свет резал темноту дрожащими лучами на каждый шаг, стекал с небес вязким, как ликёр, тошнотворным головокружением, утягивал на дно и смыкался над Антоном как над мушкой-дрозофилой, упавшей в бокал. Ему было ужасно плохо и в кои-то веки нормально, словно снова живой. — А что такое флэт? То есть, я знаю английский, но... — спросил Антон, когда они отошли от круглосуточного ларька с коробками вина. — О-о-о, сейчас увидишь, салага! — ухмыльнулся и показал между зубов кончик языка Вит. Он ведь заигрывает, да, или что это значит? — А вообще, сегодня там подготовительный день. Бывшая флэт разогнала, типа, с ребёнком надо тихо, и всех наших друзей назвала грязными. Мешают ей с ребёнком типа. Но теперь флэт Вита снова открыт! И завтра мы как следует это отметим! А сегодня потихоньку начинаем, вот. У-у-у! Вит крикнул так, что эхо отразилось от домов, рассмеялся, споткнулся и приобнял Антона за талию, чтобы не свалиться, а потом словно забыл убрать руку. Ладонь жгла сквозь ткань, надо было подумать о чём-то другом, кроме этой ладони и своего члена. Нет, если они выпьют всё, что купили, поверх всего, что уже выпили, однозначно закончат ночь не то что в реанимации — в морге, надо завязывать. Но какое к чёрту завязывать, когда его обнимает тёплая летняя ночь и рука вожделенного эльфа на поясе, с ними он всё преодолеет, даже желание сдохнуть и алкогольное отравление. Ну, Антон, ты уже и напридумывал себе. Обнимают тебя, чтобы от выпитого не упасть, а не потому что нравишься. Было в Вите что-то от Аглаши: непосредственная взбалмошность, кокетство без утаек, только вот Вит в два раза старше и мужик. Разве так вообще бывает и разве можно мужчине таким быть? Ну вот, живёт же Вит, значит, бывает. И чего только Антона на сверстников не тянет вот так, как сейчас на эльфа-Вита, зачем ему мужики с жёнами и детьми? Да ну, тупо об этом думать, когда можно в ответ положить свою руку на его талию. И он не против, даже прижимается плотнее и напевает себе под нос что-то. Может, Антон не напридумывал, может, правда?.. Флэт оказался ещё более убитой, чем у Трора, пыльной панельной однушкой на восьмом этаже. На кухне от двери с витражом осталась только рама с дырой, и сигаретный дым тянуло в комнату, стола не было, а все стулья шатались. Стена была оклеена старыми забрызганными жиром обоями и вся исписана маркером и ручками, будто дверца туалета в пивнухе. Там были и стихи, и цитаты, и «хуй» и просто «такой-то был здесь» с датой. Вит предложил и Антону написать что-то, но тому ничего интересного в голову не пришло, и он сказал, что обязательно напишет в другой раз, как придумает. В холодильнике висела компьютерная мышь, которой наклеили глазки. Живописующе: кроме пива и одной банки с маринованными огурцами, которую открыли на закусь, в нём правда больше ничего не было. Пить сладкое вино, закусывая маринованными огурцами и остатками «бутербродов» с одним только майонезом поверх батона было дико, и если бы Антон знал, то купил бы орешков и сыра на всех. В единственной комнате стояли две неширокие двуспальные кровати, кресло, старый телевизор и древний компьютер. Все они выглядели так, будто их принесли со свалки. Стены были увешаны шарфами и плакатами с «Зенитом», мотоциклами, Цоем, «Алисой», Дэвидом Боуи, ещё, внезапно, «Сэйлор Мун» и «Ai no Kusabi». Это всё — выбор хозяина квартиры? Значит, о существовании яоя он знает не понаслышке. Интересно... И почему сам Антон никогда не хотел повесить постеры на стену? Вон, куда не придёт — у всех есть. Или он хотел, но мама была против? А, нет, кажется, ему самому было жалко портить стену постерами, а постеры — кнопками, и он решил, что лучше будет ими в журналах любоваться. А сейчас бы уже и не стал — лучше свою картину повесит или наброски. Санузел вроде был раздельным, но дыра в стене между туалетом и ванной делала его как бы совмещённым, а в туалете двери тоже не было. Ух, прямо как дома, общага родненькая! На вопрос, откуда эта дыра и где дверь, Вит сказал, что тут как-то Волнорез надрался, закрыл себя и не мог выйти, замок заклинило, а кулак у него тяжёлый, вот он и разнёс, что под руку попало. Ещё тут был самопально застеклённый балкон, заваленный хламом. В общем, именно так Антон представлял себе обитель жильцов шестого этажа их коммуналки. Все сидели на кухне, потому что, как объяснил Вит, постоянно кто-то курил. А смысл в этом при такой-то дырени в двери? Всё равно дым коромыслом по всей квартире, кури где хочешь. Но Антон решил не умничать и не вставлять ремарку. Лучше бы ему пошевелить извилинами в другом направлении: на флэту пили семеро, и Антон тщился запомнить их поимённо. Самый пьяный мужчина с внешностью инока — это Вурдалак, но его все называли только Вомпыром, Упырём и Опасным Сосалом, а он грозился вмазать за это, но к делу не переходил, только рыгал при попытке встать. Ещё был бритоголовый неонацик, то ли Хугин, то ли Мунин, Антон сам пошутил на эту тему и сам запутался, а тот времени не терял и клеил сразу двух девушек. Одна представилась Мышой и напоминала Антону его собственную маму, если бы та была похудее: кудри, крашенные в тёмно-мандариновый с золотинкой, тёмные глаза, командирский голос, ногой без конца стучит, а ещё — без конца жалуется на жизнь: что-то там про капризного маленького сына, и про то ли бывшего, то ли не бывшего мужа и как они там с ним ходили бельё выбирать, а потом бельё, которое бывший-не бывший назвал красивым, но ей не взял, она увидела на их общей подруге, и про то, что хуй у него не стоит всё равно, приходится сто лет сосать, чтобы приподнялся, и челюсть болит, и про смены на скорой, и как на последней шестнадцатилетку откачивали после но-шпы, и не откачали; Антон, которого она звала «Туманчик» и приобнимала, не успевал посочувствовать одной истории, как Мыша вываливала на него новый пиздец, а потом начала плакать ему в плечо и мокро целовать куда-то в шею, что совсем не понравилось неонацику. Но Вит разрулил и увёл подругу спать, а Антон позволил Хугину-Мунину заломать себя в армрестлинге на кухонной тумбе, и инцидент был исчерпан — только рука теперь болела. Вторую девушку типажа прекрасной еврейки звали Хель, и она единственная здесь выглядела приблизительно как ровесница Антона, что подтвердилось, когда она принялась рассказывать про прошлогодние «мучения обучения» на втором курсе информационного менеджмента. Ещё была парочка, которая больше целовалась и шушукалась в уголке, чем общалась с остальными. Русую угловатую девушку с квадратным лицом звали Шурф, а парня с выбритыми висками, тоннелями в ушах и татухой с косяком карпов, плывущих от запястья к плечу, — Лонли-Локли. Антону, который знал, что это один и тот же персонаж книги Макса Фрая, такое разделение одной личности на двоих казалось сомнительным романтическим жестом. Потом, правда, ребята ему рассказали, что, когда пришли в тусовку, то ещё не встречались, и оба представились как Шурф Лонли-Локли, поэтому потом пришлось делить, и в ходе дележа как-то случайно «поженихались». Последним из незнакомцев был толстый седовласый мужчина в подтяжках по прозвищу Потапыч. Он и правда напоминал доброго медведя со своим круглым лицом, улыбкой на толстых губах, маленькими глазами и кулаком размером с голову Антона, и занимал собой полкухни. Он единственный из присутствующих пил водку, и когда Мыша ушла, втиснулся «к Туманчику поближе», приобнял и стал уговаривать накатить с ним. И почему здесь все считают, что можно друг друга так просто трогать? Может, это нормальным во всех компаниях в принципе, не только на флэту? Антон улыбался, но ему было мерзко от прикосновений. Если бы это Вит его снова обнял, тогда, конечно, совсем другое дело… Говорили о разном, в основном о жизни, иногда о каком-то фэнтези, которое Антон не читал, о Линейке — мморпг, в которую, кажется, играли все присутствующие, кроме Антона, который онлайн-игры после Коляна вообще обходил стороной, и Хель, которая предпочитала Perfect World. Короче, было скучно, и Антон почти всё время молчал, из-за чего Мыша, пока её не увели, пьяно в него вглядываясь, спросила: «Туманчик, ты чего, меланхолик? Ещё и дрожишь. Может, ты не Туманчик, а Листик?» Не объяснять же, что он дрожит, потому что у неё щекотные волосы, а у него чувствительная кожа на шее и вообще везде где только можно. Вместо этого Антон отшутился, что у него совершенно точно нет слуха и на пианино он играть не умеет, так что он определённо не Лист. Потом Лонли-Локли взялся за гитару, и стало полегче. Большая часть песен была ролевым фольклором, о котором, за исключением бесконечной «Мории, Мории» и «Файтера, клирика, мага и вора», Антон не имел ни малейшего представления, зато остальные охотно подпевали. Даже Мыша, успевшая уснуть и слегка протрезветь, вернулась и затянула высоко-высоко. Потом кто-то из соседей застучал по батарее, и музыка оборвалась. Ну да, петь в четыре ночи — довольно долбоёбский поступок, пофиг, что ночь с пятницы на субботу. Из репертуара Антону понравилась песня «Тьма-пелена»: сразу живо представилась ночь в лесу у костра, треск поленьев, искры; захотелось забить на всё и махнуть к подругам в Крым, а то этим летом совсем не был на природе и не ходил в походы, всё из-за этих дебильных любовей и разборок, и дурацких экзаменов, и страдашек. А вот в песне «Раумсдаль», которую особенно громко орал Вурдалак… Под багровыми плащами, как прилив, на вас идём, На своих руках браслеты с Волчьим пламенем несём, Вёсла в воду опуская, разгоняя Локи тени, Топором перерубая ваши тоненькие шеи! …Антон опознал песню Агаты Кристи «Легион» и подивился вслух, какая интересная перепевка. На это Вит засмеялся и сказал: — На твоё счастье с нами больше нет Эдвина, царствие ему небесное. — А? В смысле? — Ему как-то один парниша поставил Агатовскую версию, и Эдвин набил ему рожу за то, что он хорошую песню «Раумсдаль» так изуродовал. — Э-э-э? Но ведь всё наоборот. То есть я не считаю, что кто-то уродовал чью-то песню, но агатовская была раньше, и бить за такое, не разобравшись — как-то по-гопницки. — Эй, ты про мёртвых-то плохо не говори, цыц! На первый раз прощаю, — зло шикнул Вит и тут же приложил палец к Антоновым губам. — Эдвин был классный, давайте не чокаясь. Антон сомневался, что человек, проявляющий немотивированную агрессию по своей же тупости может быть классным, и неважно, живой он или мёртвый, но смолчал. Лучше он подумает о пропахшем тяжёлым табаком пальце Вита на своих губах. К полшестому утра все разбрелись спать: по трое на постель, Потапыч — на кресло, остались только докуривающий очередную сигарету (уже вторая пачка за вечер?) Вит и Антон, который давно едва держался на ногах от усталости и выпитого, но всё стеснялся спросить, как и где тут принято укладываться спать. В принципе, уже и на метро домой поехать можно, но сил не было. Наконец, увидев, что Вит снова потянулся было за сигаретой, он не выдержал и робко поинтересовался: — А где мне можно лечь? — У меня есть пенка, можешь на пол постелить. Или давай вместе на балкон. — Давай, — не раздумывая отозвался Антон. Балкон был завален хламом: весь пол усеян коробками и запчастями то ли от машины, то ли ещё от какого-то механизма, у стены стояли шкаф и велосипед, а посреди всего бардака — тахта, на которой лежали два мотоциклетных шлема. Вит аккуратно убрал их на шкаф, а на тахту кинул расстёгнутый спальник. На него они и легли, вдвоём накрывшись одним пледом. День, как назло, начинался солнечный, слепил пропитые глаза, отдавался болью в висках. Улегшись и закрыв глаза, Антон почувствовал, как всё опасно вертится в его голове. Было невыносимо мерзко, поэтому глаза он снова распахнул, стал осматриваться, чтобы себя занять, и заметил полку с дисками у изголовья. — О, Full Throttle, обожаю этот квест, там отпадный саундтрек, — прокомментировал он находку. — Ага-а-а. Лучшая игра, — проскрипел Вит, едва ворочая языком, и приподнял локоть, которым прикрывал глаза от солнца. — Слушай, а у тебя, вот, шлемы. Ты мотоцикл водишь? — Вожу. А ещё у меня сегодня пряжка на ремне с мотоциклом, ты не заметил, что ли? — Ну. Я туда не пялился, так что не заметил, — это было ложью, всё Антон прекрасно видел, и какого лешего тогда теперь врал? — Ну так посмотри, — Вит показал фиолетовый от дешёвого вина язык и откинул плед. — Клёво, — прокомментировал с трудом приподнявшийся на локте Антон. — А снять не хочешь? Надавит же. — Какой ты быстрый, — рассмеялся Вит и потянул Антона за руку, чтобы тот лёг обратно, но ремень так и не снял. — Что? — смутился Антон и перевёл тему: — Кстати, а почему «Вит»? — Ох, всему молодежь учить. Никогда не спрашивай в тусовке об именах. — За это тоже бьют морду? — ухмыльнулся Антон, подчёркивая нелепость предположения, но Вит ответил вполне серьёзно: — Иногда. Особенно если спросишь о пореаловых. Любопытная Вар-р-р-ва-р-р-р-а! Ти-ти-ти-ти-ти, — Вит накинулся на Антона и сначала выкрутил ему нос, а потом защекотал, заставляя хохотать так, что, наверное, весь дом слышал. — Ладно, ладно, я понял. Оставайся тайной. Просто надеюсь, что это не в честь пляски. — А что не так, ты не любишь танцы? Я так люблю потанцевать. Мы с бывшей устроили как-то соревнование, кто из нас за ночь подцепит больше мужиков на потанцевать в «Мани хани». — И кто победил? — Ха! Ну… Она подцепила двенадцать. — Ого, неплохо. — Ага. Вот только я — двадцать одного, — засмеялся Вит и подмигнул Антону так, будто для него это очень естественный жест — подмигивать. У самого Антона вечно не получалось подмигнуть здоровым глазом, только полуприкрытым выходило, но это читерство. — Ну, бывшую я твою не видел, но твоим успехом не удивлён. — М-м-м, правда, милашка тифлинг? — промурлыкал Вит, и от того, что он пьяно растягивал слова, его голос казался ещё развязнее. — А-а-абсолютная, — улыбнулся Антон, и тут же почувствовал руку на своём боку. Да что только его все и лапают, теперь Антонова очередь! Он накрутил длинную белую прядь на палец и посмотрел на неё сквозь солнце. — У тебя волосы — как шампанское. Искрятся радугой. — И пьяню я также, а? Ур-р-р. — М-м-м, есть такое. Хотя нет, постой. Я думаю, это всё-таки два литра вина в одну харю, — попытался отшутиться Антон, но Вит притянул его к себе и поцеловал. Чёрт. Вит и правда его поцеловал первым. Он и правда всё это время с ним заигрывал. Антон и правда ему нравится. Это вообще как?! Губы Вита были шершавыми и пахли перегаром и табаком, и ещё этими дурацкими чесночинками из банки маринованных огурчиков, а трёхдневная щетина кололась, и сам поцелуй вышел коротким, и Антону было страшно, что если они углубятся, то его всё-таки стошнит, но это всё было неважно. Главное — кто-то сам захотел его поцеловать. — Ого, с детства мечтал с тобой поцеловаться! — первое, что сказал Антон, когда они друг от друга оторвались, и смутился. — Блин, то есть… Ах, в моей голове это звучало лучше. А-а... А это то, что у вас в тусовке принято? — Нет, — хмыкнул Вит, — вообще-то за это тоже бьют в морду. Но Лина сказала, что ты из тех, кто не против. Блядь. Она всё-таки растрепала, что он гей. И потом ему в лицо соврала. Какого чёрта? И что значит это «из тех, кто не против»? Не против — что? С другой стороны, может, Лине за это ещё придётся спасибо говорить. Но всё равно стало как-то горько, будто он — просто эксперимент или загадка, или как там об интересующих её объектах биологического класса «человек» Аглаша говорила? Надо было избежать недомолвок. — А ты сам? Тоже «из тех, кто не против»? Вит лишь загадочно улыбнулся в ответ и снова накрыл свои глаза сгибом локтя, но другую руку так и не убрал с Антонова бока. На следующий день все проснулись изрядно помятыми и с похмельем. В чайнике был только горячий кипяток, и Антон, не найдя фильтра, жадно лакал воду прямо из-под крана, нависая над горой немытой с неделю посуды, но это слабо помогло, было тяжко. Поэтому когда его позвали остаться на сегодняшнее «грандиозное открытие флэта», он лишь диву дался, откуда у этих людей такое каменное здоровье и лишняя печень, если это было всего лишь «подготовительной вечеринкой для разогрева». А ещё Вит себя вёл как ни в чём не бывало и никак не показывал, какой интересный диалог состоялся между ними ночью. А может, всё дело было в том, что вокруг люди? Видимо да, потому что проводить Антона Вит вышел из предбанника перед квартирами к лифту, где никого не было. — Приезжай на следующие выхи, милашка тифлинг, у нас теперь всегда будет ве́-се́ль-е́! — Веселье́ — это какая-то французская профессия, типа дегустатора шуток? — Судя по тому, как часто ты шутишь, это твоя профессия, — тепло улыбнулся Вит. — Ага, я шутеек вечно всем покушать приношу. Сладких, как хлебушек, — снова смутился и потому тупо отшутился Антон, а потом подумал, что наверное, ни один нормальный человек не смотрел «Зелёного слоника» (и он бы сам предпочёл забыть и никогда не смотреть, но Яся заставила), и смутился ещё сильнее из-за неуместной отсылки. — Слушай… Только не бей морду, но... — Та-а-ак? Ну, говори-говори, а я подумаю, что там с тобой делать. — А Вит — это от Виктора? — С чего бы, — хмыкнул Вит и скрестил руки на груди. — Ну… Ты, кажется, Цоя любишь. Я и подумал, может, в честь него. — Считай, что ты угадал, Туманчик, — Вит улыбнулся, спародировав свою подругу Мышу. — Правда? — Ага. — Классно. Я тоже когда-то очень любил Цоя. В смысле, и сейчас люблю, просто раньше больше как ты. — М-м-м. Ясно. На Богословку пятнадцатого пойдёшь? Антон хотел было ответить, что ни разу там не был, и спросить, почему именно пятнадцатого, но решил, что будет глупо показывать неосведомленность. Вместо этого криво, как умел, подмигнул полуприкрытым глазом и мягко, подражая игривой манере Вита, сказал: — Если ты приглашаешь. — Тогда — приглашаю, — улыбнулся в ответ Вит и погладил Антона по щеке, отчего тот вздрогнул и прикусил губу. — О, лифт. Ну тогда до встречи, милашка тифлинг. — До встречи, милашка эльф, — рассмеялся Антон, впервые решившись на ответный «комплимент», и последнее, что увидел — как Вит послал ему воздушный поцелуй.