Thrill

У Дерека Хейла хмурый взгляд, иссиня-чёрные волосы и недельная щетина. А ещё — кожаная куртка. И — господибожеправый — узкие джинсы. Джинсы, которые сидят на заднице настолько идеально, что Стайлз, кажется, вот-вот заляпает слюнями столик, за которым они со Скоттом сидят. Вообще-то им, рядовым школьникам, в такие клубы нельзя. Но кого это волнует, в конце-то концов, если только здесь и можно пересечься с человеком, на светлый лик которого Стайлз дрочит уже год? Скотт, правда, восторгов лучшего друга и по совместительству самого для него сейчас ненавистного человека не разделяет: он охотнее свалил бы на свидание с этой сучкой Арджент, конечно, Стайлз-то знает. Но ещё Стайлз знает, что сегодня - ну, хотя бы в первый раз за целый год! — он обязан подойти к Дереку Хейлу. Или к Дереку Хейлу подойдёт кто-то другой. А Стайлз пришёл сюда с определённой целью — трахнуться с Дереком. Он прекрасно знает, что неплох — действительно неплох, при всей своей худобе и болтливости. Он прекрасно знает, что Дерек — не тот человек, который откажется от секса без обязательств. А Стайлз уже устал на него дрочить, честное слово! И он готов на всё. Если это поможет забыть проклятого Дерека Хейла. Ситуация проста и банальна донельзя. Есть Стайлз Стилински, худой и всё ещё по-детски нескладный, даже слегка угловатый школьник. Есть Скотт Маккол, его лучший друг и источник бесплатных пиздюлей, когда Стайлз зарывается. И есть грёбанный Дерек Хейл, которого, по скромному мнению Стилински, давно пора провозгласить главным секс-символом Бейкон Хиллс. Просто потому, что быть настолько восхитительным нельзя. Наверное, стоило бы начать с того, что Дерек Хейл — Альфа. С большой буквы. Вот так. И его стая — одна из самых сильных и крупных во всём округе. Скотт Маккол — тоже Альфа. Но почему-то Скотт не заставляет Стайлза дрожать от возбуждения и судорожно глотать воздух ртом, потому что мало-мало-мало-мало, и это невыносимо. — Чёрт, как он горяч! — говорит Стайлз, до боли закусывая губу. Скотт хмуро смотрит на него и ничего не отвечает. Надолго, правда, терпения игнорировать болтливого друга у Маккола не хватает, и он рычит: — Если ты сейчас не поднимешь свою костлявую задницу и не попробуешь к нему подкатить, я вытолкаю тебя туда силой. Стайлз думает, что это пустая угроза, но ошибается. Потому что его действительно — в буквальном смысле! — выталкивают из-за столика. Столик, за которым сидит Дерек (в гордом одиночестве почему-то, но Стайлзу плевать), в нескольких шагах, но внезапно они кажутся Стайлзу очень, очень, слишком большими. Огромное расстояние, которое он преодолевает, кажется, целую вечность. Стайлз застывает у столика и смотрит на Дерека. Дерек поднимает голову и смотрит на Стайлза. Стайлз забывает, как дышать. — Привет, — говорит он, искренне и остро ненавидя себя за то, что голос дрожит и ломается. — Можно я тут сяду? Дерек Хейл не отвечает бесконечно долго. Он внимательно оглядывает Стайлза с головы до ног (Стилински мучительно старается не краснеть, потому что он-то знает, что означает этот взгляд, и у него всё в груди переворачивается, а низ живота опаляет волной острого и какого-то неправильного, иррационального возбуждения), но всё-таки кивает. Молча и сухо, будто играет роль неразговорчивого булыжника. — Эм, ты же Дерек, верно? — говорит Стайлз, от волнения начиная тараторить. — А мне про тебя столько рассказывали, и про стаю твою, у тебя же Лиам в ней, верно? А он в моей школе учится, мы друзья, ага, а ты вообще как стал Альфой, как Скотт или нет? А тебе нравится роль лидера? А почему ты такой хмурый? А почему такой неразговорчивый? А поче… Дерек затыкает его легко и просто — хватает за шиворот, тянет к себе и целует. Грубо. Жёстко. Без капли нежности, с каким-то особенным, яростным остервенением. До мурашек, до сумасшедшего сердцебиения, до головокружения… Стайлз мычит, сжимает его плечи, будто пытаясь продлить поцелуй, будто не давая отстраниться. Скотт за соседним столиком шумно чем-то давится. Стайлзу плевать. Абсолютно, Господибожеправый, плевать, потому что широкая тяжёлая ладонь Дерека скользит вверх по его ноге, от колена к бедру, потому что чужие шершавые пальцы забираются под рубашку, вычерчивая неясные символы на горящей огнём коже, и у Стайлза стоит так, что почти больно, и, наверное, от него фонит возбуждением на добрый километр, потому что нельзя же быть таким горячим, Боже… Они поднимаются из-за стола не сговариваясь. Дерек решительно берёт Стайлза за руку (касание — разряд тока, сумасшедший коктейль эмоций) и тянет за собой в сторону туалета. Они не говорят, потому что и так оба знают, чего хотят и что произойдёт. У Стайлза сердце бьётся так сильно, что он готов сойти с ума. Вообще-то грязная кабинка туалета — не лучшее место для секса. Совершенно точно не лучшее. Но Стайлз и не думает спорить. Возможно, потому, что попросту не в состоянии, когда всё — вот так. Стояк причиняет боль, а голова кружится. Дерек толкает его к стенке кабинки, и Стайлз больно врезается лопатками в гладкую твёрдую поверхность. А потом Дерек его целует. Матерь Божья, то, как он целуется, просто неописуемо, потому что Стайлз готов скулить и хныкать, и он старается потереться о Дерека, прижаться к нему поближе, от его близости мыслей в голове не остаётся, а возбуждение становится почти невыносимым. И Стайлзу даже плевать, что чисто теоретически они знакомы несколько минут. И Стайлзу даже плевать, что здесь грязно. Пле-вать. У Дерека Хейла горячие и сухие губы, а щетина больно колется, но Стайлзу, если честно, это настолько нравится, что он сдавленно выстанывает что-то в поцелуе. Рука Хейла на его бедре, рука Хейла в его волосах (сжимает больно, до звёздочек перед глазами), колено Хейла, слабо давящее на пах, — всё это сводит с ума, всё это лишает разума, всё это заставляет чувствовать себя последней девчонкой, отчаянно текущей и задыхающейся от стонов. Никакой нежности, ребята. Никакой прелюдии. Ничего, что могло бы подразумевать под собой подтекст «потом» — только «сейчас», только «здесь», только «в этот момент». Стайлзу даже немного горько, потому что, наверное, он не отказался бы от Дерека Хейла сейчас и навсегда. А ещё Стайлз шумно выдыхает — ему хочется кричать, — когда Дерек кусает его в шею. Больно, грубо, до заполняющего кабинку запаха крови. Стайлз хрипит и стискивает его плечи длинными, тонкими пальцами. Пальцы Дерека по сравнению с ними смотрятся почти гротескно. У них обоих дрожат пальцы. Стайлз судорожно пытается справиться с ремнём на джинсах Дерека, Дерек сражается с «молнией» на джинсах Стайлза. Думать не хочется ни о чём. Хочется - его, с чёрными глазами и колючей щетиной, с кожаной курткой, с узкими джинсами, с низким бархатным голосом. — Господи, быстрее, — рычит Стайлз, едва ли соображая, что он вообще говорит. Дерек Хейл ничего не отвечает. Стайлз скорее видит, чем чувствует, как его джинсы, наконец-то расстёгнутые, медленно, но верно ползут вниз, повинуясь сноровистым движениям Дерека, и сантиметр за сантиметром оголяется бледная гладкая кожа. И прижать его к себе со всей силы, вжаться пахом в его пах, потереться болезненно ноющим членом о чужой член — это настолько здорово и ярко, что Стайлз не выдерживает, скулит тоненько и жалобно, его пальцы в тысячный раз соскальзывают с плеч Дерека из-за грёбанной кожаной куртки, его губы в тысячный раз начинает саднить, потому что они опять целуются — жадно, горячо, порывисто и напористо, пытаются вытребовать друг у друга право верховодить, и под конец поцелуя у каждого во рту ощущается острый металлический привкус крови — своей и чужой. Это тоже сводит с ума. Стайлз жалобно тоненько всхлипывает, когда Дерек рывком разворачивает его спиной к себе, заставляя вжаться щекой в стенку кабинки. Чужие горячие ладони проходятся по изгибу спины вниз, к пояснице, добираются до ягодиц, и Стайлз почти готов кричать, потому что Дерек прижимается к нему сзади, решительно стягивая с него рубашку, елозит возбуждённым членом по ложбинке, а его губы — требовательные, горячие, восхитительные губы — проходятся по плечам Стайлза, и щетина колется, и поцелуи — болезненно яркие, оставляющие по себе алые следы, горящие на бледной коже, и укусы в шею кружат голову. — Попроси меня, — говорит Дерек Хейл. Он изо всех сил старается сделать свой голос спокойным, но Стайлз-то слышит тяжёлое дыхание, Стайлз-то чувствует чужое возбуждение, которое наверняка (потому что не может не) причиняет боль. И Стайлза так откровенно ведёт, что… Он выгибается, как дикая кошка, подаётся вперёд, грудью прижимаясь к стенке, и хрипло, сорванно, трясущимися пальцами шаря по гладкой поверхности в поиске какой-нибудь точки, за которую можно зацепиться (потому что его уже не держат ноги), шепчет: — Просто трахни меня уже, Альфа… — он закусывает губу с такой силой, что та отзывается саднящей болью, и добавляет: — Пожалуйста. Дерек сжимает его бедро с такой силой, что Стайлз с трудом удерживает рвущийся с губ стон. Ему не нужна подготовка. В конце концов, Стайлз большой мальчик, и он знал, на что идёт, и он знал, что нужно сделать, чтобы не было больно. Но он всё равно кричит (а под конец — хрипит), тихо и чуть ли не жалобно, когда Дерек входит в него. Потому что Дерек не церемонится — врывается одним движением, размашистым и длинным, даёт на привыкание всего минуту, а как тут, скажите, привыкнешь, если кожа полыхает огнём от колючих поцелуев, а в горле застревают стоны-всхлипы, вместо которых получается скулёж? Дерек не спрашивает, как там Стайлз, не говорит, что они могут подождать, если больно. Потому что не могут. Потому что медлить — в тысячу раз больнее, и Стайлз сам подаётся назад, вжимаясь ягодицами в пах Дерека, и Стайлз сам нетерпеливо двигает бёдрами, понукая Хейла двигаться. Дерек догадливый — сжимает пальцами бёдра Стайлза так, что наверняка оставляет синяки, и двигается, сразу задавая рваный, напористый темп. У Стайлза дрожат пальцы, он чудом успевает зацепиться за горизонтальную перекладину (лишь бы не упасть, лишь бы не упасть, Боже, как трясутся ноги), он кусает губы, вжимаясь щекой в холодную — это слабо помогает — поверхность, он дышит через раз. Боль не уходит. Боль отступает, закрепляется на периферии сознания, превращается в нечто совершенно несущественное, потому что следующий толчок Дерека приносит яркий взрыв где-то в груди, и Стайлз даже не кричит — Стайлз воет, как раненый зверь, и выгибается дикой кошкой, и с громким скрежетом проходится ногтями по стенке кабинки, и пытается податься назад, прижаться к Дереку, заставить его к себе прижаться, потому что ему мало, мало, мало, и ему отчаянно хочется ещё, и… Стайлз не замечает, что плачет, но чувствует, как застывают неприятно и холодно на щеках слёзы. Не от боли (впрочем, может, и от неё, какая разница?)  — но от дикого, сумасшедшего желания. Стайлз извивается ужом в горячих ладонях Дерека, Стайлз жадно ловит чужие колючие поцелуи и болезненные укусы в свод узких лопаток и в худые плечи, Стайлз стонет-стонет-стонет, и ему абсолютно плевать на то, что кто-то может зайти. А потом его рот накрывает ладонь Дерека. Держит крепко и властно — получается только сдавленно мычать. «Молчи», — шепчет ему на ухо Дерек, чтобы в следующую секунду прикусить мочку, а у Стайлза, кажется, обнаружилась новая эрогенная зона, и Стилински готов кричать, и ему так тяжело собраться с мыслями. Хейл замирает на секунду, и Стайлз слышит скрип открывающейся двери. Стайлз опускает голову. А Дерек продолжает двигаться. Это невыносимо сладкая мука — молчать, кусая в отчаянии чужие пальцы, пока его вдалбливают в стенку кабинки. Это сводит с ума — позволять себе только отчаянно сжимать пальцами перекладину, когда хочется кричать, выть в голос и жалобно скулить, бесперебойно, будто мантру, повторяя «Господи», «Дерек» и «Ещё». Это приносит возбуждение настолько острое, что оно граничит с агонией, — слышать, как в соседней кабинке спускает воду какой-то человек, даже не зная, что вот здесь, вот прямо тут Стайлз на волосок от оргазма. Он не выдерживает. Он кончает ровно через мгновение после того, как человек уходит, он мычит, он воет что-то приглушённо и сдавленно в ладонь Дереку, он впивается зубами в жёсткую кожу и скорее чувствует, чем слышит, как Дерек Хейл рычит. Стайлз ощущает клыки — он более чем уверен, что Дерек не настолько себя контролирует, чтобы оставаться полностью в человеческом обличье — на собственной коже, ощущает собственную кровь, бегущую из ранки, и шершавый язык Дерека, который проходится по плечу Стилински, собирая алые бусины. И этого всего слишком, слишком много, и Стайлз жмурится, будто от боли, потому что голова у него готова разорваться на кусочки от громкого стука сердца в ушах, а в груди такое тепло, а на животе — его собственная липкая сперма, и Дерек рычит — по-настоящему, по-звериному, так, что это сводит с ума — где-то сзади, выскальзывает из Стайлза за секунду до того, как кончает сам. И Стайлз… опустошён. Вымотан. В буквальном смысле вытрахан. Доволен. Счастлив. Они оттирают сперму туалетной бумагой, не глядя друг на друга. Они одеваются молча и быстро, будто пытаясь наверстать время, упущенное, пока они тут выли, рычали и стонали, трахаясь. Стайлз уходит первым. Он мнётся — теперь, когда разум не замутнён возбуждением, Стайлзу почти стыдно за то, что он переспал с Дереком Хейлом. Дело не в том, что Дерек плох, не в том даже, что это был первый раз Стайлза (если не считать, конечно, тех моментов, когда он трахал себя пальцами, фантазируя об этом самом невыносимом Хейле). Дело в том, что они познакомились — и переспали. Стайлз даже не уверен, что Дерек знает его имя. — Эм, ну… спасибо? — скорее с вопросительной, нежели с утвердительной интонацией произносит Стайлз. Дерек Хейл фыркает. Они выходят из кабинки, и Стилински, так и не дождавшись ответа, готов уходить. Его рвут на части обида и несправедливость. Обида — на то, что теперь Дерек выглядит так омерзительно спокойным, будто это не он пять минут назад рычал, кончая. Несправедливость — потому что Стайлз вовсе не перестал хотеть Дерека Хейла, и он хочет его, и он хочет его вот прямо сейчас, хотя ему больно ходить. Что за бред. Дерек Хейл сжимает плечо Стайлза пальцами и склоняется к нему. Он произносит всего одно слово. Одно проклятое слово. Он говорит: — Воскресенье. И Стайлз отвечает: — Да. У них обоих — одинаковые насмешливо-удивлённые взгляды, будто они сами не верят тому, что происходит, будто это кто-то за них сейчас произнёс, а им остаётся только смириться. Потом Стайлз решительно выходит из туалета, на ходу поправляя помятую рубашку. Он никак не может заставить себя перестать так дебильно улыбаться. Наверное, потому, что воскресенье через три дня. Или потому, что вся его шея — в засосах, оставленных грёбанным Дереком Хейлом, все плечи — в укусах, оставленных грёбанным Дереком Хейлом, а все мысли — о грёбанном Дереке Хейле.