Пепел и пыль

Я клюю носом, пока Полина обрабатывает моё лицо. Не то, чтобы хочу спать, просто чувствую дикую усталость, физическую и моральную, словно последние несколько часов меня только и делало, что крутило в огромной центрифуге. — Вот поэтому новичкам и не позволяют участвовать в боевых миссиях, — говорит Полина. Она отходит на шаг назад и критическим взглядом осматривает моё лицо. — Я не смогу сделать тебя красавицей к завтрашнему дню. — Сделать меня красавицей у природы за семнадцать лет не получилось, так что не расстраивайся. — Чувство юмора на месте — это хороший знак, — улыбается Полина. Я не могу ответить тем же. У меня перед глазами до сих пор стоит лицо того паренька, павшего от копья. Подумать только: пойди он этим вечером в другое место или останься дома, всё закончилось бы иначе. А теперь он мёртв — безымянная ступенька, подтолкнувшая меня к действию. Таких, как он, согласно рапорту Лены, ещё двое. Итого трое погибших и как минимум шестеро раненых физически и психически. В каком-то смысле, Даня тоже в их числе. Мы ведь с ним даже толком не успели поговорить после того, как прибыли другие стражи, чтобы забрать преступников, скрыть следы, которые могут смутить полицию, и разобраться с нейтрализованными. Включая и Снежану с Димой. Что было с ними дальше, я уже не знаю: мы исчезли в портале, как только услышали звуки приближающихся полицейских машин. — Эй, — я чувствую чужую руку на своём плече. Перевожу взгляд с окна на Полину. — Что тебя беспокоит? Даня просто ушёл. Он ничего не сказал, даже не попрощался. А теперь ещё и трубку не берёт. В моих исходящих уже пятнадцать звонков на его телефон, но ни один из них не закончился разговором. Я из последних сил стараюсь себе не накручивать, и всё же от самых ужасных мыслей избавиться не удаётся. Не хочу жить в мире, где брат меня ненавидит. Полина в последний раз касается моей щеки, размазывая по царапинам пахнущую чем-то кислым мазь. — Брат, — наконец признаюсь я. — А представляешь, каково сейчас им обоим: Ване и Дане? Не знаю, что стало бы со мной, узнай я о наличии близнеца. Тут и так что ни день, то вот такие, — она машет рукой напротив моего лица, — приключения. Больше не болит? — Нет. Я соскальзываю со стола, на котором сидела, проигнорировав койки и стулья. — Ты ему звонила? — Не берёт трубку. Подхватываю с койки куртку Лии. Накидываю на плечи. В нос забивается запах крови. Снимаю куртку и осматриваю её. На левом рукаве и боку переливаются алым пятна разного размера. — Давай, — Полина забирает куртку у меня из рук. — Я отнесу её в чистку. — Спасибо, — киваю я. — А ты бы отдохнула немного. Завтра важный день. Знаю, что она права, но не думаю, что, несмотря на усталость, смогу вздремнуть. — Есть какие-то новости от Марка и Саши? — вспоминаю я. Уголки губ Полины ползут вниз. — Нет, — она качает головой. — Ещё и Дмитрию не удаётся связаться с Доуриной. — И что это значит? — Я верю в то, что слова и мысли материальны, поэтому не решаюсь делать никаких предположений. Мне комфортнее думать, что это всего лишь проблемы со связью. А мальчики наши в порядке. Полина отворачивается от меня и идёт к шкафу, достаёт бумажный пакет и складывает в него мою куртку. Уверена — всё это лишь для того, чтобы скрыть от меня свои глаза; Полина не хочет, чтобы я видела, как она сама, в противовес своим словам, медленно теряет надежду. И я тоже этого не хочу. Пусть хоть кто-то из нас верит до последнего. Покидаю медкорпус со смешанными чувствами. Юбка путается в ногах, приходится сжать её ткань в пальцах и поднять вверх, чтобы она не мешала подниматься по ступенькам. Иду уверенно, даже слишком. Не знаю, что именно меня ведёт, но понимаю: по-другому никак. Если я хочу разобраться, то вот он — идеальный момент. Либо сейчас, либо уже никогда. Стучусь в дверь единожды, чтобы не показаться излишне вежливой. Не дожидаясь разрешения, кручу ручку и заглядываю в кабинет. Дмитрий сидит в кресле возле окна, читает какую-то книгу. Не знала, что он носит очки. В прямоугольной чёрной оправе, совсем как у Вани. Когда я вхожу, Дмитрий скидывает ноги с пуфика, откладывает в сторону книгу и встаёт. — Что с твоим лицом? — спрашивает он, едва я закрываю за собой дверь. — Прочитаете об этом в рапорте Лены, — отвечаю я. — И, опережая все вопросы, я в порядке и пришла сюда не за тем, чтобы вы пытались изобразить из себя заботливого папочку. Дмитрий поджимает губы. Дёргается, наверное, в попытке подойти ближе, но я выставляю перед собой руку. Тогда он остаётся на том же месте. — Сегодня ко мне подошла Татьяна, — начинает Дмитрий, — и заявила, что своими глазами видела двух Вань. Я молчу. — Но я был уверен, что предусмотрел все возможности их столкновения, поэтому сделал вид, что понятия не имею, о чём она. А чуть позже ко мне пришёл и сам Ваня — точно так же, как и ты, с наездом прямо с порога. Он сказал, что поймет, если я буду врать. Поэтому мне пришлось рассказать правду. Я прикусываю щёку, предостерегая саму себя от первоначальных выводов. Пусть Дмитрий сначала договорит. — Это будет долгая история, Слав. Не хочешь присесть? Сам Дмитрий опускается обратно в кресло. Я качаю головой. — Ну ладно, — выдыхает он. Откидывается на спинку кресла. — Я был стражем долгое время, за которое, разумеется, успел найти настоящих друзей. Одними из таких людей были Филоновы. Ну, точнее, Аня Терентьева и Валя Филонов. Про таких, как они, говорят: «сами небеса их благословили». Поэтому я не удивился, когда они объявили о помолвке. Именно на их свадьбе я встретил твою маму и... влюбился без памяти, как последний школьник. Ещё четыре года спустя случились сразу несколько самых замечательных в моей жизни событий: в январе мы с твоей мамой поженились, в марте у Филоновых родились двое прекрасных сынишек, один в один похожих друг на друга. Аня назвала одного в честь своего отца — Даниилом, а Валентин второго в честь своего погибшего брата — Иваном. Дмитрий замолкает. Его губы растягиваются в улыбке, в уголках глаз образуются мелкие морщинки радости. — А третье событие? — спрашиваю я, хотя уже догадываюсь. Не так уж и сложно, если вспомнить, что мы с Даней родились в одном году с разницей в девять месяцев. — Твоё рождение в декабре, разумеется. Словно что-то вспомнив, Дмитрий хмыкает себе под нос. Я обхватываю живот руками. — Ты была такая крошечная, укутанная в это здоровенное белое одеяло, — Дмитрий отрывает взгляд от пола. — Такая красивая малышка. Моя копия. — Тяжёлый вздох. — Я любил вас: тебя и Тому. Безумно. Но мне было тяжело, потому что твоя мама, она... обычный человек. Она понимала, насколько важна моя работа, но не могла смириться с тем, что каждая секунда моего отсутствия могла нести с собой мой последний вдох. Из-за этого мы с ней часто ругались. Тома пыталась заставить меня бросить всё это, говорила, что у тебя, Слава, должна быть полноценная семья, а не серая тень матери, оплакивающей своего почившего мужа. Я знал, что она права, но не мог перестать делать то, чем жил с шестнадцати лет... Дмитрий замолкает. В одно резкое движение он встаёт и подходит к окну. Теперь я не могу видеть его лица. — А через несколько лет Филоновы погибли. Это был сентябрь, дождь шёл уже третьи сутки и, казалось, не собирался останавливаться. Грузовик занесло, и он протаранил легковушку, в которой ехали Валя, Аня и маленький Ваня. Даня в тот период подхватил ветрянку, одновременно с тобой, поэтому вас обоих было решено временно держать вместе в нашей квартире, подальше от Валентина, который в свои годы ещё не успел ею переболеть. Дмитрий снова хмыкает, и в этот раз у него получается так нервно и вымученно, что я чувствую холодок под кожей. — Аня и Валентин погибли на месте, — продолжает он. — Ваня балансировал на грани жизни и смерти долгую неделю... А потом вдруг пошёл на поправку. Врачи не скрывали — говорили, что это могло быть только настоящее чудо. — Дмитрий оборачивается и пожимает плечами. — Но я так наивен не был, поэтому едва ли удивился, когда в один из вечеров ко мне заявился старый знакомый. Боунс — оборотень-лис. Однажды он спас мне жизнь, позволив вернуться домой к вам с Томой целым и более-менее невредимым, и, разумеется, в тот раз Боунс пришёл просить меня о помощи в счёт долга. Тогда-то я и узнал, что за рулём грузовика был именно он. А ещё именно благодаря ему Ваню перевели из реанимации в обычную палату, потому что, пробравшись ночью в больницу, Боунс его укусил. Лисий вирус сработал на «отлично» — Ваня поправлялся с нечеловеческой скоростью. Но ещё вместе с этим он превращался в бомбу замедленного действия. Оставалось только ждать, когда же она рванёт, и кем, в итоге, сделает Ваню. Я бы, может, и не переживал так, ведь среди оборотней очень много замечательных личностей, но Тома… Она, втайне от меня, начала собирать документы на усыновление Вани и Дани. Хотела сделать мне сюрприз, потому что знала — так или иначе, я сам захочу этого. И была права, разумеется, но теперь, когда Ваня был укушенным, я... Тамара с её отношением ко всему, что выходило за грани разумного, могла отказаться от своей идеи, если бы узнала, а я не мог позволить парням жить без семьи. Поэтому и принял единственное, как мне тогда казалось, верное решение — покинул свою семью ради обещания, которое когда-то давно дал отцу Вани и Дани: помогать его детям, что бы ни случилось. Так я усыновил Ваню, а Тамара, чуть погодя, взяла себе Даню. — И она знала, что ты...? — Конечно, нет, — перебивая меня, отвечает Дмитрий. — Существует тайна усыновления. А Тома была лишь педагогом, она не участвовала в самом процессе. — Но почему ты не забрал двоих? — Я догадывался, что Тома всё равно закончит начатое. Аня, мать Дани, была её лучшей подругой. Тома бы никогда не оставила мальчишку в детдоме. Не знаю, что сказать. Дмитрий опять отворачивается к окну, и тогда я хватаюсь за лицо, позабыв про ранки на щеке. Боль пробуждает. Это всё так безумно и одновременно так просто, что я путаюсь в собственных мыслях, пытаясь связать их воедино. Невольно представляю, как бы сложилась наша жизнь, останься отец с мамой, и возьми они в семью Ваню и Даню. О, дивный новый мир! — Наверное, мне стоит извиниться, — произношу я на выдохе. Когда Дмитрий разворачивается, я вижу искреннее непонимание на его лице. — За то, что имею дурацкую привычку делать выводы по следствию раньше, чем узнаю причину, — поясняю я. — То есть, теперь ты меня не ненавидишь? Теперь моя очередь хмыкать. — Не гони лошадей, папаша, всё-таки маме с двумя спиногрызами на шее пришлось хлебнуть лишнего после твоего ухода! — И, несмотря на это, вы вон какими выросли! Я видел Данины работы на городской выставке. Парень — настоящий талант. — Да, — соглашаюсь я. Тут уж улыбку скрывать нечего: братом я очень горжусь. — Тогда были куплены четыре его картины! — Знаю, — кивает Дмитрий. Он идёт к двери в другом конце комнаты и на некоторое мгновенье исчезает за ней. Я успеваю различить изножье кровати. Наверное, это его спальня. Когда Дмитрий возвращается, в его руках что-то квадратное и замотанное в картонную бумагу. — Я так и не смог распечатать её, — произносит он с грустью в голосе. — Смелости не хватило. Дмитрий разрывает бумагу, которая кусками падает ему под ноги, и поворачивает картину на меня. Я хорошо помню день, когда Даня создал её. Это был подарок на мой день рождения, который после я позволила ему отправить на выставку. На этом портрете мне пятнадцать, и Дане удалось изобразить меня такой красивой, что даже я сама не смогла придраться. — Это и мило, и немного странно, — произношу я, смеясь. — Я надеялся, что это будет только мило, — признаётся Дмитрий. Он улыбается, но теперь это улыбка облегчения. Наверное, чувствует то же, что и я: контакт. Он ещё не до конца налажен, но, всё-таки, он есть.

***

Я не тороплюсь возвращаться в комнату Вани, потому что знаю — её хозяин ждёт моего прихода. Некоторое время слоняюсь по штабу без дела, потом выхожу на улицу, прихватив куртку, одолженную мне Полиной вместо запачканной кровью куртки Лии. Укутываюсь плотнее, вжимаю голову в плечи. К десяти часам на Старый мост окончательно опустились сумерки, а вместе с ними и собачий осенний холод. Иду к одинокой скамейке в центре внутреннего дворика. Ложусь на деревянное сиденье, свесив ноги с металлического подлокотника. Несмотря на то, что небо заволокло серыми тучами, луну всё равно хорошо видно. Складываю ладони под голову. До полнолуния осталось не больше пары дней, и это наводит меня на мысль об оборотнях. Точнее, об одном — о Ване. Со всеми этими разговорами о семье, я позабыла расспросить у Дмитрия о том, оправдались ли его опасения. И хотя не успела заметить за Ваней каких-либо признаков оборотня, это ничего не значит — рецессивный ген, он на то и рецессивный, что не будет проявляться полностью и моментально превращать Ваню в зверя. Может, он как Даша — тоже хорошо видит в темноте? Разглядываю здание штаба. Мне нравится, что оно полностью сделано из красного кирпича, смущают лишь заколоченные окна, попадающиеся на каждом этаже в разном количестве, от одного и до трёх. Сбоку по зданию идёт зигзагообразная пожарная лестница: ступеньки, пролёт, ступеньки, пролёт — и так до самой крыши. Как и все лестницы, кроме главной, эта сделана из металла и явно видела слишком многое для того, чтобы всё ещё быть рабочей. В любой обычный день меня было бы к этой лестнице и под дулом пистолета не подвести. Но всё сегодняшнее не подходит ни под одни рамки обычного. Кряхтя от отдающей в ушибленное колено боли, я слезаю со скамейки и направляюсь к лестнице. Энтузиазм стремительно падает до нуля, когда оказывается, что самая нижняя ступенька располагается на уровне моей груди. Мало того, что нужно подтянуться, так ещё и перенести весь вес своего тела на хрупкую, только лишь чудом держащуюся под углом, конструкцию. Я хватаюсь за крайнюю ступеньку и чувствую, как в кожу впиваются ошмётки отходящей ржавчины. Это определённо плохая идея. Даже в сравнении с той, когда я позволила Дане попасть в ловушку сирен. Я ведь чертовски боюсь высоты. Сама не понимаю, что со мной, но будто что-то внутри просит: «Давай, проверь себя! Сегодня ты стреляла в сирену! Кто знает, на что ты ещё способна?». Я цепляюсь за ступеньку повыше, подаюсь вперёд и на секунду повисаю в воздухе. Лестница выдерживает. Без скрипа, лишь немного кренясь. Я опускаюсь обратно на землю. Привстаю на носочки. Уверенно хватаюсь за самую дальнюю ступеньку, до которой могу дотянуться. Выдыхаю. Подтягиваюсь. Мои руки слабее, чем я могла предположить. Только на то, чтобы оказаться на первом пролёте, у меня уходит около минуты. Зато потом всё идёт легче, и мне остаётся лишь не смотреть вниз, чтобы не струсить раньше времени. Ведь это и так неизбежно. — Коротышка! — кричит кто-то внизу. Я не оборачиваюсь. Понятно, что это Бен, но, что бы ему от меня не нужно, это явно не стоит мгновенной панической атаки от брошенного вниз взгляда. — Слава, стой! — второй голос, женский. Я часто дышу. Цепляюсь крепче за металлические перекладины, как если бы от них зависела моя жизнь. Чёрт… Она ведь и правда сейчас от них зависит. — Ты чего удумала? — снова эта девушка. — Если у тебя депрессия, то тут в паре кварталов есть девятиэтажка. Может, лучше оттуда спрыгнешь? — предлагает Бен. — Всё-таки мозги твои с земли нам потом оттирать! — Шёл бы ты, Бен! — кричу в ответ. Стискиваю зубы, возобновляю движение. Мне просто хочется добраться до крыши, чтобы доказать себе... что-то. Конечно, четыре этажа — это не небоскрёб, но, в моём случае, всё, что выше уровня земли хотя бы на метр, уже чёртова карусель. Последняя ступенька, и вот я на крыше. Ветер тут страшный; моя юбка громко хлопает, развеваясь. Я гляжу на свои ладони. Крупные и мелкие куски ржавчины впились в кожу. Сую руки в карманы куртки, оставляя эту проблему на потом, и медленно направляюсь к противоположному краю крыши. Машин в такое время суток мало. Все, кто торопился домой после работы, уже давно отдыхают перед телевизором, поэтому случайные путники сейчас скорее исключение, нежели правило. Я держусь от огораживающего бордюра на достаточном расстоянии, но и так уже смогу увидеть дорогу, если опущу глаза. Вместо этого концентрирую внимание на больших окнах противоположного дома. Кажется, там расположены офисы, и, несмотря на поздний час, я различаю сидящих за компьютерами людей. — А я говорил, что ты чокнутая, — раздаётся за спиной. Так близко и неожиданно, что я вздрагиваю. Взгляд случайно падает на дорогу. Кружится голова. Я делаю большой шаг назад. — Ты пила в том баре? Начало отпускать, и тебе захотелось острых ощущений? Бен встаёт передо мной. Широкая довольная улыбка в секунду меняется на гримасу непонимания. — Ты чего такая бледная? — Я высоты боюсь, — выдавливаю с трудом. — И именно поэтому ты полезла на крышу? — Бен скептически приподнимает бровь. — В принципе, я не удивлён. Он трёт ладони друг о друга. Понимаю, что всё дело в шелухе ржавчины. Закончив с этим, Бен разворачивается, подходит к краю и приседает на бордюр. — А вид-то ничего такой. — Нормальный. — Ты что решила, кстати? Остаёшься? — Если я скажу да, ты скинешь меня с крыши, пока не поздно? — Вообще-то, я так грязно не работаю. Бен бросает на меня быстрый взгляд через плечо, я замечаю его ухмылку. — Ты ведь, на самом деле, не боишься высоты, — говорит он. — Это тебе только так кажется. Типа, самовнушение. Я качаю головой и скрещиваю руки на груди. — Не все такие бесстрашные, как ты, Бен. В ответ мне он лишь хмурит брови. Я думаю, что Бен захочет предложить мне помочь спуститься вниз, ведь любой нормальный человек на его месте именно так бы и поступил, и даже мысленно решаю согласиться, когда Бен вдруг вскакивает на бордюр спиной к четырёхэтажной пропасти и растягивает губы в широкой улыбке. — Не будь дураком, — говорю я. — В смысле, ещё большим, чем есть на самом деле. Бен делает совсем небольшой шажок назад, который кажется мне фатальным. — Бен! — громко восклицаю я. Но самого Бена это лишь забавляет. Он-то ситуацию контролирует — это я понятия не имею, чего от него ждать. В ровной армейской стойке Бен разворачивается на пятках ко мне спиной, широко раскидывает руки в стороны и принимается балансировать на одной ноге. Это всё никак не вписывается в рамки моего терпения. С абсолютным вакуумом в голове, на ватных от страха ногах, я подлетаю к Бену, хватаю его за куртку и с нечеловеческой, как мне кажется, силой тяну на себя. Бен, размахивая руками как пытающийся удержаться на плаву тонущий, падает с бордюра обратно на крышу. — Ты чего творишь? — вопит он, аж щёки горят. Я бью его по козырьку кепки, она слетает с его головы и начинает парить по крыше, подхваченная потоком ветра. — А ты чего творишь? — переспрашиваю я. — Помереть хочешь? — Я смерти не боюсь! — прыскает он в ответ. Эти его слова накладываются на другие, очень похожие, но сказанные с более игривой детской интонацией, и заставляют меня вспомнить то, что я так старательно пытаюсь в себе похоронить вот уже долгие пять лет. То, из-за чего до встречи с Лией у меня не было друзей. «Не волнуйся! Я — супермен! Я не боюсь ничего: ни врагов, ни смерти!». — А стоило бы, — произношу я приглушённо. Голос как из трубы. Прежде чем продолжить, я откашливаюсь. — Хотя бы подумай о тех, кому ты дорог. — Из таких остался только Марк, и я понятия не имею, жив ли он сам, — Бен старается говорить спокойно, но его выдают эмоции на лице. — Чего мне терять? — А родители? Вместо ответа Бен отмахивается. — Перестань, — продолжаю я. — У тебя вон, целый штаб людей, которым ты не безразличен! Бен смеётся, и от этого смеха мне холоднее, чем от пробирающего до костей ветра. — Знаешь, как я их вижу? Добрая половина — незнакомцы, с которыми я за всё время обменялся лишь парой фраз. Все они ненавидят меня, ведь я лучше. Для кураторов я просто очередной подросток, и они не побоятся, в случае чего, запихнуть меня в самое сердце какой-нибудь войны, лишь бы только спасти человечество. Плюс, бывшая девушка и её парень, которые так счастливы, что меня блевать тянет. И только Марк — лучший друг на всём белом свете. Была ещё Тори, но ты в курсе, что от неё не осталось ничего, кроме воспоминаний и мясного фарша. Я морщусь. Невозможно так говорить об умершем друге. Уж лучше совсем не говорить — именно так я и поступаю. Поэтому о Кирилле все уже давно позабыли. Все, кроме меня. — Ты не прав. — Не тебе меня судить. — Не думай, что если я новенькая, то ничего не понимаю. Особенно — по части потерь. Бен оглядывает меня. Долго. Внимательно. Так обычно рассматривают кого-то, кто действительно смог заинтересовать: прицениваются, просчитывают выгоду, прикидывают потери. В конце концов, Бен кивает. — Прости, — вдруг произносит он. Это меня обезоруживает. — За что? — За всё, что сейчас рассказал. Помутнение какое-то. Жаловаться — не моя фишка. — Дай угадаю: как и любовь, потому что это тоже только для девчонок и слабаков? — Отношения, — поправляет Бен, будто учесть эту разницу крайне важно. — Любовь забавная. Она как единорог, или аленький цветочек, или пасхальный кролик… — Намекаешь на то, что её не существует? — Бинго! А от того, что не существует, обычно меньше всего проблем. Бен бросается в сторону в попытке догнать свою кепку раньше, чем она упадёт с крыши. Я слежу за ним. Бен всей своей сущностью вызывает во мне противоречивые чувства. С одной стороны, он круглый болван, придурок и неандерталец, и я скорее спрыгну с крыши вниз, чем подружусь с ним. Я никогда ещё не встречала настолько зацикленных на себе людей с огромным комплексом Бога и самолюбием таких размеров, что оно заходит в комнату раньше своего владельца. Но с другой стороны, всё это настолько абсурдно, что я почти уверена: фальшь, напускное, игра на публику. Он не верит в любовь — значит, однажды ему разбили сердце. Он ненавидит жаловаться — значит, однажды ему плюнули в раскрытую душу. Бен наконец ловит кепку и водружает её обратно на голову. А я и представить себе не могу, каким терпением придётся запастись, чтобы принять его со всеми заморочками. Как-никак, с завтрашнего дня и на неопределённый срок нам придётся работать вместе и, возможно, даже жить в одном здании. — Кстати! — вспоминаю я. — Ты должен мне косарь. Я прошла вводный курс и завтра принесу клятву! — Принимаешь кредитки или чеки? — спрашивает он. Я отрицательно качаю головой. Направляюсь в сторону лестницы. — Веб-мани? Может, возьмёшь консервами? — слышу за спиной приближающиеся шаги. — Нет, спасибо. — Ну и ладно. Бен обгоняет меня, в прыжке разворачивается и оказывается уже на лестнице. Исчезает из виду, едва я успеваю опомниться. Десяток секунд — и между нами как минимум пара пролётов. Точно сказать не могу, потому что на лестницу не смотрю. Страшно. — Тебя там парализовало, что ли? — кричит Бен. И оказывается прав. Ноги и руки действительно не слушаются. Я стою в шаге от лестницы и всё никак не могу собраться. Горло сковывает огненное кольцо, а лёгкие наполняются свинцом. Я не смогу спуститься. Разве что кубарем. Слышу скрип железа. Из-за бордюра показываются сначала пальцы, потом предплечья, подтягивающие за собой остальное тело. Наконец и голова Бена. — Всё настолько плохо, что ли? — спрашивает он, так и замерев. Не знаю, что ему ответить. Качаю головой. — Чем же тебя высота так пугает? В детстве много падала? Почти угадал. Я закусываю губу, раздумывая. Не проходило и дня, чтобы я не вспоминала о Кирилле, но говорить о нём вслух — это как выставить напоказ что-то только твоё, что-то очень личное. — Когда мне было двенадцать, — произношу тихо, всё ещё не уверенная в правильности этого, — у меня и у моего лучшего друга было достаточно необычное хобби: мы лазали по стройкам в попытке найти приключения на свою пятую точку. В один из таких вечеров, Кирилл сорвался вниз. Расстояние было не таким уж и большим, и всё бы, может, обошлось, если бы он не упал на металлические штыри. Последнее, что помню — это его кровь и запрокинутая голова с остекленевшими глазами. С тех пор, высота для меня — табу. — Мне очень жаль, — произносит Бен. Кряхтя, он забирается обратно на крышу. — Хочешь, откроем портал? — Ради того, чтобы просто спуститься на этаж вниз? — У тебя есть другие идеи? — Я справлюсь, — говорю я. Бен, похоже, едва ли верит. Он прыскает, отходит в сторону и указывает на лестницу в приглашающем жесте. Я собираю всё то последнее, что нахожу в себе: гордость, принципиальность, остатки храбрости — и делаю первый шаг к краю. — Как ты вообще сюда забралась? — Не знаю. — А зачем? — Захотела проверить, не стала ли я более бесстрашной после сегодняшнего... Или наоборот, осталась ли я собой. Не знаю. Правда, Бен, не знаю. Я особо не думала в этот момент... — Что верно, то верно, — отмечает Бен. — Ладно. — Он протягивает мне руку. — Я помогу. А ты простишь мне ту тысячу. Воспользовался-таки моментом. — Чёрт с тобой, — отвечаю я и хватаю его за руку. Не думала, что у Бена в запасе столько терпения. Он не торопит, пока я осторожно перебираюсь со ступеньки на ступеньку, не причитает, когда я останавливаюсь, чтобы отдышаться. Даже когда остаются лишь последние шесть лестниц (а я считаю их всех, это немного помогает сконцентрироваться), он не уходит, пока я не становлюсь на землю. — Спасибо, — говорю я, когда чувствую почву под ногами. До этажа с общими комнатами мы идём молча. Я всё ещё чувствую руку Бена в своей, и это мне не нравится. Чтобы отвлечься, я на ходу вытаскиваю из ладони остатки краски. Уже на месте, когда пора расходиться: Бену налево, а мне — пару шагов прямо и направо, Бен говорит: — Только давай не будем раскисать? Просто сделаем вид, будто ничего не было. Так и мне, и тебе будет проще. — Ну ладно. Бен поджимает губы. Бросает на меня последний взгляд. Кивает. Я прохожу дальше и слышу, как хлопает закрывшаяся дверь. Бен — странный. У меня уйдут года на то, чтобы его понять. Марк, должно быть, очень его любит, раз терпит такие перемены в настроении и сложный характер. В каком-то смысле, Лия делает то же самое. Она молчит, когда я иронизирую или отвечаю ей сарказмом. Она закрывает глаза на мои выпады. Она никогда не скажет мне, насколько на самом деле я её раздражаю. Нам с Беном повезло иметь таких друзей. Лие и Марку повезло меньше. Я захожу в комнату и тут же погружаюсь в темноту. Свет выключен, окна зашторены. Я различаю очертания Ваниного силуэта, лежащего на кровати. Не думаю, что он спит, но всё равно ничего не произношу и стараюсь двигаться максимально тихо. Раздеваюсь, складываю вещи на стул, залезаю под одеяло. Даже закрываю глаза... Но не могу заснуть ни сразу, ни в первый час, ни в несколько последующих. Слишком много всего случилось за последние сутки. Наверное, за всю жизнь у меня не наберётся столько равнозначно важных, интересных, странных и опасных событий. Про убивающую неизвестность и говорить не стоит. В порядке ли Марк с Сашей? Почему они не выходят на связь? Отыщет ли их Лия? Всю ли правду рассказал Дмитрий? Смогу ли я справиться? Стану ли я хорошим стражем? Выживу ли?