И вот, пока ты спишь, начинается снег

И вот, когда ты спишь, начинается снег. Придя из ночи, появившись из ничего, Из черного шепота, с горизонта ночного… Я перечитывал про себя написанные кривыми буквами на пожелтевшем от времени листе скетчбука мною же строчки снова и снова, пытаясь найти и исправить изъяны, которые конечно же там были, и украдкой поглядывал на сидящего рядом Фрэнка. Когда ты спишь, он движется с пригородов, Двигается меж деревьев, Падает над тропами, Над кирпичными брамами, Над порогами и арками… А Фрэнк жевал чипсы с паприкой, смотря куда-то вдаль из-под тяжелых век. Ему было так, так все равно на мою одержимость им, о которой он (не) знал, на мои стихи и поэмы, посвященные ему, (никогда не) прочитанные ему, на мои рассказы о неком, которого я люблю больше жизни. Его безразличие заставляло меня каждую ночь даже не пытаться уснуть, а писать или рисовать, чтобы хоть как-то освободиться от постоянного желания умереть от любви. Над каждой колеей, Над каждым бездорожьем, Над школами, Над вокзалами, Над мостами, Падает до бесконечности, Падает до безумия. Когда ничего нет. Когда ты спишь. — Фрэнк. — А? — Что было бы, если бы кто-нибудь тебе сказал, что ты ему, допустим, нравишься? — Кто? — безразлично спросил он. А мне захотелось оказаться где-то не здесь. Желательно возле Океана. Который звуком своего размеренного шумного дыхания дает мне сонный недолгий покой. Который мог бы меня спасти и сейчас. — Кто-нибудь, — повторил я, пожимая плечами. — Джи, ты же знаешь. Так и есть, я знаю. Ему нравится сидеть на крыше и слушать ветер, и смотреть на такие вдруг близкие звезды, и на сияющий город, любит смотреть фильмы по миллиону раз одни и те же, любит сырные чипсы, а иногда чипсы с паприкой, пиццу, очень любит колу, Misfits, своих собак, Океан, иногда он позволяет себя обнимать и даже плакать у него на плече, даже (не) подозревая, что он и есть причиной этих слез, он не верит в бога и, самое главное, не верит в любовь. И даже не пытается. Дать шанс тому, кто влюблен в него пять лет и три месяца. И восемь дней. С того момента, как я перешел в его класс и сел за одну с ним парту. Над каждым пустырем, над каждой из новостроек, Над каждой из веранд, над каждой из оконниц. Пробираясь в глубину, двигаясь от околиц, Снег входит в наш город так, Как под кожу входит любовь. Я отложил блокнот в сторону и придвинулся к нему, чтобы положить голову ему на плечо и взять немного чипсов из пачки. — А я был бы рад полюбить кого-то, — я запнулся о собственную ложь, но продолжил. Я не мог держать это в себе. Не когда слезы опять собирались политься из глаз, а сердце уже плакало. — И чтобы этот кто-то полюбил меня тоже. Кто-то, кто мог бы обо мне думать и заботиться в ответ на мою заботу, с кем я мог бы любить разговаривать по телефону и отсылать сообщения, а иногда даже писать письма, покупать кофе и хлопья, и он знал бы, что кола-лайт нравится мне больше обычной, и покупал бы только ее… Кто-то, кого я, наверное, не заслуживаю. — Угу... Ты будешь еще чипсы? По моей щеке таки побежала маленькая глупая слезинка, а я… А я прижался губами к его уху и зашептал, чувствуя его напрягшееся тело: Сохрани это чувство сладости и горечи, Чувство Ада, что в пальцах твоих запеклось, Когда касаешься его одежды и волос, Когда протягиваешь руку, выводя из ночи. Мой голос дрожал, прерываясь на короткие судорожные вздохи, и я чувствовал, что Фрэнк хотел отстраниться, запредельно сильно хотел, но почему-то этого не делал. Мне было больше нечего терять, поэтому я нашел его руку, лежащую рядом с моей, и сжал его холодную тонкую ладонь. Это она въедается в возвышенную тьму хребта. Это она стадами гонит золотые метели. Радуйся этой черной любви в собственном теле. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Фрэнк отодвинулся от меня, когда понял, что я закончил, и сел так, чтобы видеть мое лицо. Мои припухшие от слез глаза. Полные тоски и любви. А я видел его глаза. И в них ничего. Потом он коснулся моего плеча, посылая по моему телу ток, и тут же убрал руку, будто испугавшись. Опустил голову и виновато произнес: — Прости меня, Джи. Ты же знаешь. Собрал мусор из-под нашей еды и ушел с крыши, оставляя меня в одиночестве. А через несколько минут я пошел за ним. Чтобы вести себя как обычно. Как всегда после подобных признаний. Это было, наверное, шестое. Несмотря ни на что. Вопреки всему.