Обратный отсчет

Этим субботним полднем Илья, как обычно, чистил дробовик. Он уделял этому несколько часов в неделю, неизменно в субботу около полудня. Первое, что он сделал после падения человечества - составил расписание, и его педантичность заставляла его следовать ему вот уже полгода. И помешать этому не могли даже его неожиданные гости. Наполеон - так звали его нового знакомого, сейчас склонился над картой. Имя ему не подходило ни на секунду, как если бы добродушного и привыкшего довольствоваться малым "барбоса" назвали бы барон фон Аббанамат. Или Наполеон. Илья ещё не успел узнать его хорошо, да и желанием особо не горел, но он уже казался ему достаточно открытым, бестактным и нагловатым. Илье и до катастрофы было бы сложно общаться с таким человеком, а сейчас, когда он отвык от живого общества - и подавно. С момента их прибытия его не покидало странное, разрывающее чувство, что это все - нереально, и одновременно - что так должно быть, будто Илья был с ними всегда. Оно сбивало с толку и вгоняло в ступор, ввергая его в состояние, которое Илья терпеть не мог, и, все чаще, у него мелко дрожали руки. Прохлада длинного черного ствола успокаивала. С аккуратностью, присущей только рассчетливому убийце, он смазал затвор, следя, чтобы масло не попало в бойки и изредка поглядывал на нового знакомого. Той же ночью, когда они прибыли, в перерывах между плачем девушки - Габи - он рассказал, как они попали сюда. На другом конце города были ещё выжившие, и их было больше, чем Илья мог себе представить. Наполеон сказал, что их было около пятидесяти - те, кто был в городской больнице, и кто потом укрылся в ней, ища убежища. Они смогли укрепить здание и обитали, преимущественно, в подвальных помещениях, как и он. Однако долго им все равно было не продержаться - Илья подумал, что до последней капли понимает, что пережил каждый из них. У них было медицинское оборудование, кое-какие медикаменты, а главное - приемная для экстренных сигналов скорой помощи. Однажды кому-то удалось перенаправить волну, и случайно услышать сигнал - не подать, просто услышать, мельком и очень смутно. И тогда для этих людей зажглась надежда. Но мощности этого сигнала не хватало фактически ни на что. Он был ориентирован на небольшой радиус, а для того, чтобы их услышали, чтобы спасли по воздуху - ведь люди совершенно точно не были уничтожены полностью - им нужно было подать сигнал гораздо мощнее. Радиотехническая станция была в центре. В центре, куда сунуться было форменным самоубийством и на что способен был, разве что, только сумасшедший. К удивлению, такие совершенно глупые смельчаки нашлись - Наполеон вызвался попробовать прорваться туда вместе с каким-то Руди, видимо, тем самым, благодаря которому они успели отступить. С ними вызвалась Габи, его племянница. Илья догадывался, почему Наполеон не настоял на том, чтобы она, совсем молодая девушка, не осталась с остальными в убежище. В их условиях убитыми можно было оказаться сто раз на дню, и лучше было умереть, пытаясь что-то сделать, а не прятаться за ненадежными дверями, ожидая смерти от зубов тех, кто раньше были так похож на тебя. Они рассчитали все так, чтобы уложиться в день, пока землю освещало солнце, которое мертвяки не очень то любили. Однако их на пути было столько, что Наполеону пришлось изменить курс, объехав самые опасные и "обитаемые" места. В день они не уложились, и ночь застала их буквально в пути. А дальше Илья знал и видел собственными глазами. Они все понимали, что, не попадись его убежище им на пути, на корм зараженным пошел бы не только дядя Руди. Так удачно подвернувшемуся убежищу они были рады, но Илью явно сторонились. Он видел это во всем - в их взглядах, иногда тихих перешептываниях, в жестах, в обращении к нему. Такое отношение его. в принципе устраивало. До сих пор его сознание пыталось доказать ему, что они - только голоса в его голове, и сближаться - да даже элементарно разговаривать Илья не хотел. Когда из другой комнаты послышалась музыка, Илья встрепенулся. Он никогда не включал фильмы или музыку громко, предпочитая не привлекать к себе лишнего внимания и смотреть или тихо, или в наушниках. Сейчас же музыка просто грохотала, довольно громко доносясь и до него, и до Наполеона, и, абсолютно точно, до поврежденных ушных раковин зараженных. Наполеон оторвался от карты лишь на секунду, уже в следующую снова сосредоточенно её разглядывая и делая какие-то пометки. Ильи же хватило на пару минут. -Заставь её выключить. Его тон был настолько безапелляционен, что Наполеон удивленно поднял голову. -Это просто музыка. Это ненадолго. От басов, казалось, мелко дрожал пол, и отдавался, почему то, в руки, начавшие дрожать ещё сильнее. Илья глубоко выдохнул, плавным и расслабленным движением повесив дробовик в петли. Если бы сейчас он напрягался было бы хуже - руки бы уже точно ходили ходуном, что не обошло бы внимания его нового знакомого. Сцепив зубы, он выдержал ещё равно секунд пятнадцать. А потом, музыка, казалось, начала сотрясать грудную клетку. -Наполеон...- предупреждающе и серьезно. -Просто Нап. - почти перебил он его, наткнувшись на неожиданно угрюмый взгляд и изогнув бровь. - О, брось. Она же только дядю потеряла. Илья! Выкрик имени - уже в спину, потому что Илья уже уходит, чтобы прекратить эту ужасную, ритмом бьющуюся в груди музыку. Его волнует не то, что их могут услышать и они могут быть обнаружены и атакованы. Это вообще задевает его в последнюю очередь. Незнакомые люди, которые ведут себя у него, как хозяева - вот что выводит его из себя гораздо больше обезумевших зараженных. И пусть девчонка ничего особенного не делала - это ведь просто музыка - Илье все равно это не нравится. Слишком долгое время он жил один, слишком долгое, бесконечное время полагался только на себя, с ним давно никто даже не разговаривал, и слишком крепко и добротно он возвел стены собственного личного пространства. Настолько крепко, что сейчас всеобъемлющий гнев вытеснил призрачную радость того, что он теперь не один. Габи покачивалась под музыку, выводя что-то в блокноте. Перекрикивать музыку было бесполезно, поэтому Илья просто выключил её, тут же привлекая её внимание. Она молчала, пока они несколько мгновений сверлили друг друга взглядом. Даже такое состояние не помешало Илье отметить - она была по простому красива. Как бывают обычно не заморачивающиеся с модой девушки - с такими легко и спокойно. Катастрофа полугодовой давности изменила её, Илья буквально видел, как. Взгляд теперь запросто мог наполниться злостью, совершенно ей не идущей и той, на которую раньше Габи точно вряд ли была способна. Именно так она на него и смотрела - с жесткой, колючей, но пока тихой злостью, словно он отобрал у неё что-то важное, а не выключил музыку. Встревоженный "просто Нап" замаячил у него за спиной - Илья не обернулся, но услышал за спиной шаги. В этой стычке они с Габи напоминали детей. Понимал и совершенно не отрицал этого, наверно, только Наполеон, обогнувший двухметрового Илью и предупредительно вставшего перед ним. -Илья... Он начал мягко, но Габи перебила его, вскочив с кушетки. -Не стоит. Раз наш добродетель запрещает слушать музыку, громко ходить, и, может быть дышать, - от его неотрывного взгляда Илья почувствовал себя неуютно. Настолько, что отступил назад на едва заметный шаг, и, непроизвольно-бессильно сжал кулаки. - Я потерплю. Наполеон все ещё стоял между ними, но уже более расслабленно, потом повернувшись к девушке и что-то тихо у неё спросив. Снова неразличимый шепот, снова - косой недовольный взгляд. Илья сцепил зубы так, что почувствовал, как над челюстью вздувается жила. Если бы были изобретены приборы, измеряющие рассерженность, то сейчас его бы застыл на отметке "опасно". В угрожающей близость от "смертельно". Внешне он был абсолютно спокоен, даже когда уходил из комнаты твердым и уверенным шагов. Пожалуй, слишком твердым, чтобы не выдать собственный гнев. Причиной была не только эта выходка - причиной снова был весь чертов мир, обрушившийся и оставивший его жить неизвестно зачем. На ужин он не пришел, хоть аромат с его импровизированной кухни доносился просто божественный. Почти все это время, когда быстропортящиеся продукты пропали, он сидел на сухом молоке, консервах, овощах и еде быстрого приготовления, будучи уверенным, что даже с оружием он справится гораздо лучше, чем с готовкой. Привыкшие же выкручиваться с едой и готовить на удивление хорошо в любой ситуации Наполеон с Габи сотворили нечто такое, от чего, наверно, даже мертвяки, не предпочитающие приготовленную не мясную пищу, ошивались у его убежища в два раза активнее. Но Илья не появился все равно - из своего потрясающе упрямого принципа. Он ждал наступления вечера, когда можно будет наконец выплеснуть гнев из заточения наружу, когда дрожь из пальцев уйдет через зудящие, открывшиеся шрамы на костяшках. Дождавшись, пока свет в подсобках погаснет, он уцепился за перила лестницы, подтянувшись и встав. А потом вышел на первый этаж магазина, сделав несколько шагов вглубь стеллажей. Надо ли говорить. как он часто приходил сюда? Помещение уже было полностью разгромлено, и не без его помощи. Иногда, в "спокойные" вечера он приходил сюда разбирать собственноручно возведенные завалы, чтобы можно было спрятаться или иметь свободный проход в случае нападения..и чтобы ему было на что вылить гнев в следующий раз. Некоторые полки были ввинчены в пол и были у Ильи чем-то вроде груш для битья - те, которые каким-то образом уцелели. Иногда в приступе бешенства он мог с мясом выдернуть их из пола, превратить в щепки, разбив руки в кровь. Только тогда бившаяся птицей в его мозгу ярость немного утихала, переставая штормом шуметь в ушах и отпуская его. На этот раз он отошел подальше, прикрыв за собой дверь, в надежде, что его не услышат. Первой в ход пошла разносочная машина, массивная и жутко скрипучая. Илья выломал высокий руль вместе с нехитрым прибором для управления, ногтями выцарапав его из простой прямоугольной коробки и изо всех сил ударив об пол. Следующей досталось длинной стеллажной полке, наполовину вырванной из своего места с прошлого раза. Илья дернул её на себя, отламывая окончательно и с жутким треском ломая напололам об угол покосившегося стеллажа. Гул, треск и шум доносился до него приглушенно сквозь бушующую в висках ярость, застилающую взгляд плотной темной дымкой. Он плохо видел даже то, что именно крушит, просто хватаясь за обломки и превращая их в щепки, неподлежащие ремонту детали и осколки. Пальцы и ногти в считанные секунды превратились в кровавое мессиво - он слишком усердствовал, прикладывая невероятную силу на то, чтобы вырывать путы проводов из уже негодных устройств и ломать тонкие крышки коробок с ними. Собственная ярость гнала его, словно зверя, от невидимой опасности, диктуя желание доказать кому-то, что он вполне может стать опасностью сам. Это была агрессивнейшая защитная реакция, и, сколько бы он не понимал это, дрожь в руках не пропадала, пока он до основания не разрушал свое же убежище. Когда дело дошло до высоких, до самого потолка шкафов, боль в пальцах стала прорываться сквозь плотную завесы ярости и гнева. Но он по прежнему не обращал на них внимания, оставляя кровавые дорожки на разломленных полках и погнутых железных балках. С силой обрушив одну из них на остатки стремянки, он вздрогнул, ощутив, что здесь есть кто-то, помимо него. Это ощущение, ощущение присутствия, на миг остановило его, и он обернулся, хрипло, загнанно дыша и практически зная, что в не очень то подходящий момент его застали они. Зараженные.