How I met your Father

Скука. Одно слово, но сколько смысла, значений и ответной реакции. Гудение вентилятора на потолке, шелест книжных страниц, солнечный свет сочащийся сквозь бумажные жалюзи. Скука никого не оставляет равнодушным. Сколько бы не утверждали обратное. Холодный чай без сахара. Покусанный ноготь. Глубокий вздох. Скука накатывает неожиданно. Даже если ты с самого начала предугадывал её появление. И в отличие от своих родственников «лени», «тоски» и «хандры» не так бросается в глаза. Её симптомы часто не заметны, но когда наступает осознание, то можно быть уверенным, что ты в ловушке. Именно так и ощущала себя троица секретных агентов. Ловушка не совсем в прямом смысле этого слова. Они как раз находились в съёмной квартире. Прохлаждались. Маленькая, но чистая, со всеми удобствами. Она стала местом их вынужденного заточения. Это 1963 год и они в Марокко. Ждут, когда приедет «злодей», чтобы встретиться с другими «злодеями». Сидят в этой квартире и ждут указаний «сверху». Сидят и ждут. Неделю уже сидят. Вся абсурдность заключалась в том, что этот «злодей» мог прибыть в любой момент. Вот совсем-совсем в любой. Ночью, во время завтрака или когда кто-то вышел в магазин или принимает душ. Они не должны оставить ни единого следа своего пребывания в этой квартире, потому что у них не будет времени прибраться, если им поступит сигнал начинать операцию. Поэтому приходиться содержать квартиру в нетронутом состоянии. Наполеон готовит на скорую руку. Едят из одноразовой бумажной посуды, едва разжёвывая пищу. Илья маниакально перемывает кастрюли. Спят в одежде. Габи на диване, Наполеон ворочается в кресле, Илья — на полу. Никогда одновременно. Всегда кто-нибудь остается сидеть у приёмника. Вы понимаете? Они только и могут, что придаваться мелким занятиям, чтобы не сойти с ума. Те несколько книг, что стоят на полках написаны на французском. Первые дни Наполеон читает вслух свой перевод на английском. Но это слишком скоро надоедает ему и его слушателям. Илья достает свои карманные шахматы и разыгрывает гроссмейстерские комбинации. Русский порывается научить Габи играть. Движимый искренним намереньем проводить с девушкой больше времени (хотя, куда уж больше!). Однако его энтузиазм находит на её безучастность. Каждая новая игра длиться дольше, поскольку он поддается ей все больше. Выражение лица Габи не становится проще, и терпение Илья все меньше и меньше. Ей надоедает раньше, чем он выйдет из себя. Нужно отметить, что Габи всегда была одной из тех людей, которым было легче «воробья в поле загнать», чем выполнять монотонную сидячую работу. Она всегда объявляет, что засиделась, выходит в коридор, останавливается у зеркала в полный рост и меняет одну балетную позицию на другую. Деми-плие, гранд-плие, релеве, батман тандю, батман тандю жете. Приблизительно так протекают их дни. Но никакого другого выхода из данной ситуации никто не видел. Только ждать… будто привязанные к радиоприёмнику. И результатом всего вышеперечисленного становиться следующее. — Sweet-tooth? — Да, мистер Соло? — Как у тебя дела? Агенты знают, что она бессменная правая рука Уэйверли, что инструкции получают только через нее и что она в их расположении 24 часа в сутки (на время операции). — Я прошу прощения? — Тут не за что извиняться, милая. Я уверен, что у тебя все прекрасно, но мы не будем завидовать. И Наполеон решает этим бессовестно воспользоваться. Спустя два дня. От скуки. — Мистер Соло, на будущее я прошу вас воздержаться от подобных комментариев и вопросов личного характера, — она однотонно читает ему нотацию, — Это канал связи, а не телефонный разговор! Габи выглядывает из коридора. Илье не нужно оборачиваться, чтобы угадать какое выражение лица сейчас у Соло… — Я учту. — Учтите. …как у зловредного задиры, который нашел новую жертву. — На будущее. А пока я все еще жду ответа. Слышно её глубокий вздох. Девушка знает, что он от нее не отстанет и поэтому даже не начинает спор, рассудив, что Американец, наверняка, провоцирует её на разговор. — Всё хорошо, — отрезает Сластёна, её тон ясно даёт понять, что она не собирается продолжать с ним беседу. — Хорошо? — Именно. — Я рад это слышать. Это похоже на конец разговора. — И работа не в тягость? Сластёна ничего не отвечает. — Все эти документы, отчеты, секретные материалы. Должно быть это очень утомительно. В ответ слышится шелест бумаги, как будто она решила убраться на столе и собрать всё по стопкам. — Но женщины всегда были усидчивее мужчин, — можно подумать, что он говорит сам с собой, — Или ты не согласна? — пауза, — Золотце? Её терпения хватает ровно на столько. — Мистер Соло, — говорит она сквозь зубы, — Я уже говорила и более того, я потратила время и нашла Протокол и зачитывала вам вслух «Правила ведения радиопередачи»! «Золотце», «малыш», «куколка», «солнце», «детка», и подобные обращения не приемлемы в формальном общении служащих министерства иностранных дел Соединенного Королевства. И ваши вопросы, ни каким образом не относящиеся к рабочему процессу, также не допустимы, — девушка не повышает голос. Ей этого и не нужно. Радиоволны доносят её вежливый, чеканный голос без помех. — Я не собираюсь потакать вашим капризам, нарушая правила одно за другим, ставя под угрозу вашу и свою безопасность и вместе с тем успех миссии, просто потому, что вам стало скучно. Вам это понятно? Наполеон не отвечает сразу, опасаясь, что не сможет сдержать смех и разгневает её еще больше. — Вам смешно, мистер Соло? — Ты не представляешь на сколько! — доносится голос Габи из коридора. *** Сложно проследить за спутанной цепочкой фраз, мыслей, радиопомех и ситуаций, которые привели к подобному положению вещей. Но есть «то с чего началось» и «то к чему пришли». А началось с того что «Наполеону было скучно» и… нет, не закончилось, а пришло к «зато Sweet-tooth теперь не скучно». Кто-то может сказать, что, в конце концов, Sweet-tooth поступается своим принципам и точкой зрения. — Какая нынче погода в Лондоне? — всякий раз интересуется Соло. Она просто меняет свою тактику. — Непредсказуемая, — безэмоционально бормочит девушка каждый раз. Вместо споров и уговоров, которые развлекают Наполеона, она отвечает на исходящий от него поток вопросов. — Какой ты предпочитаешь чай? — Сладкий. Вопросы, которым конца и края не видно. — На скольки языках ты говоришь? — Я — полиглот. Отвечает односложно, терпеливо и флегматично.   — Какие цветы ты любишь? — Полевые. А он продолжает спрашивать. Жадно, дотошно и проницательно. — Какую ты любишь кухню? — Домашнюю. — Какую музыку ты предпочитаешь? — Я — меломан. — Читала ли ты «Заводной апельсин» Бёрджесса? — И не единожды. — Как ты провела выходные? — Отсыпалась. — Какие любишь машины? — Немецкие. — А конкретнее? — Вместительные. Когда её надежды на то, что это прекратиться после успешно завершенной миссии (трёх успешно завершенных миссий) не оправдываются, она вновь меняет тактику. И в ответ на его вопрос: — Как ты провела выходные? Вместо: — У меня их нет, мистер Соло. Она, предусмотрев все возможные вопросы раньше, чем Американец может их задать, отвечает: — Я мыла полы, стирала, готовила еду, вытирала пыль, гладила. Это только в субботу. Мне продолжать описание своей увлекательной жизни полной греха и гламура? Наполеон лыбится во все 32 и по очереди смотрит то на Габи, то на Илью. Одним своим видом крича: «Она пошутила! Вы слышали? В разговоре со мной она пошутила! И не обо мне!». — Конечно, — отвечает он тише, чем хотел бы, — Мне очень интересно. — Я ездила на блошиный рынок. Пришлось встать очень рано и выехать до рассвета. Обычно, я там покупаю книги. Пачками. И, — она устало вздыхает (или зевает), — И в этот раз я ездила за книжным шкафом. Кроме этого мне удалось выторговать красивый письменный стол, кожаное кресло с высокой спинкой и торшер, — по-хозяйски перечисляет она, — Естественно, я не могла дотащить все вышеперечисленное на себе. — Естественно, — вторит ей Соло, — Ты наняла грузовик? — Да, что вы! Грузчики на подобных мероприятиях дерут втридорого! — сетует девушка, — Для таких случаев у меня есть… — короткая пауза, будто она задумалась, — Назовём его Саймоном. — Саймон? — с улыбкой переспрашивает Соло. — Да, Саймон. Коллега по работе. Он носит галстук-бабочку, костюм-тройку и дарит мне книги в твердом переплёте, — бросает она горстку фактов, будто они совсем ничего не значат, — От его кузена-хиппи ему достался микроавтобус Barkas B1000. Разрисованный такой. Я ему позвонила, и он мне помог все перевезти. — Утром? — без предупреждения вступает в разговор Габи, — В воскресенье? — Ага! Он очень отзывчивый и настоящий джентльмен, — живо отвечает Сластёна, — Разумеется, я не злоупотребляю его добротой, но он помогает, когда бы я не попросила. — Похоже, он влюблен в тебя, — произносит немка, то о чем подумали все. — Ну, или поэтому, — не задумываясь, подтверждает она. Однако, все вышеперечисленные стратегии и уловки не привели к желаемому результату. Соло продолжает терроризировать её и цитирую: «Выставлять меня полной дурой перед начальством!» Но хочешь, не хочешь, а общение приходилось продолжать. *** Согласно правил, у неё не должно было быть любимчиков. — Sweet-tooth? — Мистер Соло? — А скажи, как так получилось, что мы поселены в одном отеле, но номера… кхм, разного класса? — Не понимаю, о чем вы говорите, — произносит она тоном человека, который прекрасно понимает, о чем идет речь. — Почему Габи и Большевик заселены в номера-люкс, а я в эконом? — Наверное, не было третьего номера-люкс. — Что, правда? — Или бюджет миссии не предусматривал такие траты? — Да, ладна. — Или при виде Вас некая богатая незнакомка пожелала, чтобы Вас поселили недалеко от её покоев. — Хм, этот вариант очень возможен. — Ну, вот видите. — Хорошо, тогда… Эй! — Хах-ха! Тем не менее, проходит совсем мало времени… прежде чем её «предпочтения» начинают проявляться. Например, в Чехословакии. — Почему только Габи летит бизнес-классом? — Это малая плата за её нервы, которые вы ей попортили за время миссии. Или в Майями. — Sweet-tooth, — обеспокоенно начинает Курякин, — мы нигде не можем найти агента Теллер. — О, не переживайте, — весело отвечает она, — я записала Габи на спа-процедуру в отете «Ritz». — Прости, что? — Она вернется часам к 10, — на распев, сообщает Сластена. — Но мы собирались выходить прямо сейчас, — вступает в разговор Соло. — Ничего. Подождете. Или вот тот раз. — Агенты, у вас должно быть хорошее объяснение, почему вы все еще не покинули пределы Монте-Карло, — угрожающе звучат её слова в радиоприемнике их Mercedez. Илья и Наполеон переглядываются. Оба хмурят брови и поджимают губы, потому что стучать и ябедничать не очень хорошо. — Ну? Я жду. — Габи пролила кофе на секретную папку и… — … теперь сидит в номере и пытается привести их в первоначальный вид. Заканчивает один за другого. — А, ну тогда ладно, — от её строгости не осталось ни следа, — Я поменяю ваши билеты на «попозже». Соло переводит неверящий взгляд между приёмником, напарником и окном номера, где сидит Габи, глупо хлопая глазами. — И это все? — А чего вы еще хотели? — удивляется девушка. — Она же их не сожгла. — Подожди… Подожди-ка минуточку! — начинает рассуждать Соло в характерной для него манере, — Я уверен на 100%, что если бы я или Большевик сделали что-то с… — Случайно, — подсказывает Илья. — …случайно что-то сделали с документами, то ты бы нам это до конца дней припоминала! — Ну, не будьте так скромны, мистер Соло, — иронично отвечает она, — Вы вытворяли кое-что и похуже и да, я все это помню. Уж такая работа. — Ты отчитываешь нас, но не Габи? — уточняет Наполеон, предугадывая ответ. — Конечно, я же её люблю. Как я могу на нее злиться? Мужчины из А.Н.К.Л. сразу же ощущают особое отношение Sweet-tooth. Направленное на Габи. Теллер достаются лучшие места в самолётах, поездах, автобусах и отелях. Из бюджета выделяются крупные суммы на её гардероб. Сама Габриэлла принимает такое отношение как должное, но когда ей представляют возможность оказаться за рулём той или иной шикарной тачки… То её благодарности нет придела. Но… много часов после того как прекращается радиотрансляция (а значит и их миссия), Габи висит с ней на телефоне и обсуждает им одним известные вещи. На своём опыте Наполеон узнает, что не стоит шутить об Уэйверли в её присутствии. Ой, как не стоит. Sweet-tooth его уважает и всячески превозносит… его заслуги, мнение и руководство в целом. При всем при этом они научились угадывать за такими её фразами, как-то: «Прошу прощения. Канал связи не открыли вовремя», «Я все еще ожидаю инструкций», «Идёт проверка данных» и «Это не точно, но на данный момент — это все, что я могу сообщить!» — руку Уэйверли. Немного неторопливую, несуетливую руку их командира. Она — его секретарь и поэтому её непоколебимая верность воспринимается, как само собой разумеющееся. Однако каждый раз она приводит Наполеона в замешательство и даже заставляет краснеть от стыда, ведь (ничего похожего ни к кому из своих руководителей или начальников он не чувствует) его собственная верность лежит не дальше его личных интересов. Sweet-tooth не сразу, но находит язык с «Ильёй Николаевичем». Ну, кроме того, что Илья не доставляет ей проблем и ведет себя, как золотой пай-мальчик... — Что-то вы долго не выходили на связь, — равнодушно отмечает она, — Я уже начала беспокоиться. — Ковбой не мог найти свой багаж, — безучастно сообщает Илья, настраивая радио. — О, неужели? Курякин мельком ловит смеющийся взгляд Габи и сам расплывается в улыбке и… — О, да. Искал свой багаж по всем аэропортам Европы. … и благополучно игнорирует уничтожающий взгляд Соло, направленный скорее на приёмник, чем на него. — И что же? — насмешливо уточняет Sweet-tooth. — Похоже, что багаж… — Илья тянется к стопке документов и берёт французский паспорт Соло, — месьё да Йона как раз направляется в сторону Сейшел. — М-м-м, — показательно равнодушно мычит девушка в ответ, — Какая досада. — И не говори, — в тон ей вторит Русский. — Вы хоть бы подождали, пока я выйду, — мужчина в 3 шага пересекает комнату, чтобы выхватить у Ильи свой новый паспорт, — А потом уж обсуждали меня. — Фи! Вы слышали, Илья Николаевич? Мистер Соло думает, что мы говорим о нем гадости за его спиной! — огорченно сетует Sweet-tooth. — Очень некультурно, — подыгрывает ей Курякин, — Давно пора понять, что мы говорим гадости о нем, только в лицо. Наполеон закатывает глаза и, перекинув пиджак на руку, направляется в свою комнату. Курякин, довольный собой, провожает его взглядом. Он поднимает вверх левую руку и сам себе дает «пять». Секундой позже из приёмника доносится схожий хлопок. Наполеон на мгновение останавливается на пороге, едва опускает голову и, бормоча себе что-то под нос, негромко захлопывает за собой дверь. Габи наблюдает за всем этим с улыбкой. Сластёна и Илья находят не очень приглядный, но общий интерес — досаждать Соло. Сам же мужчина, о котором идет речь, считает, что они так «спелись» потому что Сластёна носится с Курякиным, как с писанным яйцом Фаберже. Аккуратничает и словно ходит вокруг Русского на носочках. Лишь бы не расстроить Илюшеньку! «Она же знает, что у нашего Илюши… мягко говоря не все дома, » — размышлял Наполеон, наблюдая со стороны как Сластёна любезничает с Курякиным, — « И не хочет лишний раз выводить его из себя. Даже может боиться…» Как бы там ни было, но Sweet-tooth с готовностью вступает с Русским в диалог. — Sweet-tooth. — Да, Илья Николаевич! Рада вас слышать. — Взаимно. — Как добрались? — Без происшествий. — А жилищные условия? Вас устраивает? — Удовлетворительны. — Я постаралась выбрать отель с видом на море. — Да, вид соответствующий. — Местные агенты? Они уже вышли на контакт? — Довольно компетентны. Повисает робкая пауза. — Как погода? — спрашивает она несмело. — Приемлемая. Очень даже рьяно добивается от него каждого слова. Ничего не напоминает? Отношения Sweet-tooth и Соло сложно привести к общему знаменателю. — Ведь ты же видела нас? — Вы сейчас со мной говорите? Эти вопросы начинаются, когда Наполеон остается один на один с приёмником в конспиративной квартире на окраине Мюнхена. — Ну, ведь мы с тобой наедине. Мужчина прям слышит, как она закатывает глаза от его слов. — Я изучаю личные дела всех с кем… вынуждена работать, — звук похожий на хруст бумаги под дыроколом. — Значит, ты имеешь общее, я бы сказал, скудное представление о нашей внешности? — Я имею достаточное представление о вашей внешности, мистер Соло, — вздохнув, отвечает девушка, — Ваше личное дело напоминает скорее портфолио, а не биографические данные. Наполеон довольно улыбается, мысленно делая пометку как-нибудь заполучить папку с его личным делом и почитать на досуге (может даже прихватить дела Габи и Большевика). — Не кажется ли тебе, что это несколько нечестно? — Что именно? — интересуется Габи. Она стоит посреди комнаты, вопросительно вскинув голову. Позади неё Илья закрывает входную дверь, держа в другой руке дамский чемодан. — Добрый день, — легким кивком приветствует их Соло, — Я просто высказывал нашей дорогой Sweet-tooth некоторые мысли с которыми, я думаю, вы согласитесь. — Например? — ослепительно улыбаясь, Габи сбрасывает своё пальто. — Что ей известны многочисленные факты из наших биографий… — По долгу службы! — отзывается тонкий голос из приёмника. — …а мы даже не знаем её имени и как она выглядит! Немка качает головой, методично снимая перчатки. Сосредоточенно не смотрит на Американца. Тот, в свою очередь, выжидающе пялится на Курякина, который не сильно понимает, что именно от него хотят. Наполеон многозначительно изгибает брови, мол, тебе, что совсем не интересно. В ответ Илья задумчиво почесывает затылок, смотря куда-то в сторону, и на его лице легко читается, что он, конечно, не настаивает, но ему тоже немного интересно. Соло удовлетворенно расплывается в жадной улыбке. — Подруга, ты попала… — вполголоса предупреждает Габи, плюхаясь на кушетку у окна. — Я уже поняла… — её голос звучит приглушенно, как будто она в порыве уныния, прикрыла лицо ладонями. После этого начинается новая арка вопросов. От общих: — Как ты выглядишь, Sweet-tooth? — Обычно. Мистер Соло. Среднестатистически. До конкретных: — Какого цвета у тебя глаза? — Естественного. — У тебя длинные волосы? — На сколько это приемлемо в обществе. — Ты высокая? — Не переживайте, мистер Соло, я ниже вас, — в ответе сквозит смех и лёгкая издёвка. — Даже на каблуках? — в не свойственной, умаляющей его достоинства, манере подыгрывает ей Наполеон. Девушка смеется неожиданно громко. — Хах, даже на каблуках, мистер Соло. Наверняка, это побочный эффект. Сочетание резонанса и помех из-за которого её смех напоминает Наполеону кошачье мурчанье. Вместо того чтобы смущаться и краснеть от таких его двусмысленных вопросов, Сластёна находит в этом забаву и для себя. — Ты, золотце, никак запыхалась? — делает предположение Американец. Все трое находятся в ангаре на окраине Сеула. Их окружает множество других агентов, которым совсем нет до них дела. Агенты и коробки. Деревянные, железные коробки разных размеров, которые то загружают, то выгружают из подъезжающих и отъезжающих грузовиков (чаще всего в них оружие). Это скорее перевалочный пункт, а не постоянная секретная база. — Посмотрела бы я, как бы вы летали между корпусами и лестничными пролетами, — бубнит девушка, восстанавливая сбившееся дыхание, — Хотя, чего уж вам! Вы все еще молоды, это для меня пенсия уже не за горами. — Хах, что? — осторожно глянув на приёмник спрашивает Наполеон. — Разве я вам не говорила? Дырявая башка! — по-бабски сетует она, — Но, что поделать? Первые признаки склероза как ни как. — Так чего ты мне не говорила? — Ох, спасибо! С годами все труднее и труднее ухватывать нить беседы, — то и дело она кряхтит, — Я разве не говорила, что, не смотря на мой моложавый голосок, я старше Уэйверли. Повисает неловкая пауза. Наполеон моргает. Снова моргает. За его спиной Илья с автоматом в руках и Габи в рабочем комбинезоне переглядываются. Еще раз моргает. — Ты врешь. — Хо-хо-хо! — её смех никогда прежде не звучал так глухо, — Вы, наверняка, представляли молоденькую девчушку, что только закончила университет. Жалко вас разочаровывать, но мой случай — это скорее миссис Хадсон, а не мисс Манипенни. Теллер и Курякин плохо сдерживают смешки за его спиной. — Ты врешь, — снова заявляет Соло со 100% уверенностью. Ну. Он надеется, что его слова звучат именно так. — Ох, где же мои капли? — не обращая внимания, продолжает кряхтеть девушка, — Все ваши приключения… это, конечно, весело, но с таким темпом я точно до пенсии не доживу! — Я очень люблю истории о Шерлок Холмсе, — невзначай сообщает Илья, видимо про себя раздумывая о литературных персонажах. Не очень громко, но обращая на себя внимание своих друзей. — Я тоже их очень люблю, — отзывается Сластёна своим привычным, хрустальным голосом. Sweet-tooth выдумывает разные глупости… — Золотце, ты нашла что-нибудь? — Мистер Соло, тут насобиралось 10 коробок сведений, — слышно с какой остервенелой скоростью она листает страницы, — Тем более их все еще продолжают нести из архива! — Тогда читай быстрее. Он подразумевал это не как совет, а логичный вывод. — С моей дальнозоркостью, это не очень то и просто, — жалостливо бормочит девушка. — Что? — Если вы думаете, что в отличие от вас моя работа совсем «невредная», то вы глубоко ошибаетесь, — невесело вздыхая, сообщает она, — Зрение портится в два счета. Прежде чем задать вопрос про очки, приёмник транслирует звук. Выдох и скрип. Такой характерный звук трущейся тряпочки об стекло. Конечно, она может натирать стакан или зеркальце, но это наверняка очки. — Ты не носишь очки, — беспомощно кривясь, шепчет Наполеон, — Прекрати это. — Что прекратить? — простодушно спрашивает она. — Вести себя так будто у тебя очки в 3 диоптрии и не меньше! — Хм, откуда вы узнали, что их 3? Он психует и уходит. … в которые Наполеон всегда верит. Габриэлла предвкушает этот момент задолго до его наступления. Момент, когда Наполеон Соло медленно поворачивает голову в строну приёмника, будто это одушевленный предмет. Момент, когда на его лице курьёзное выражение, а-ля «я не верю услышанному». Момент, когда Sweet-tooth делает вид, что «случайно» проговорилась и раскрыла что-то о себе. — Я родилась с заячьей губой. Наполеон поперхнулся вином. В этот раз. — Врождённая расщелина губы, — трагически продолжает она, — Хорошо, что не расщелина губы и неба. Наполеону от этого не легче. Его не по годам развитое воображение вырисовывает детальные варианты того как могут выглядеть люди с подобным генетическим отклонением. — Разумеется, мне делали операцию. Еще в детстве. Но все равно заметно, что с моей губой… что-то не так… Это «что-то не так» едва не заставляет Наполеона лезть на стену. Как же ему хочется её увидеть! Но он, обладая завидным самообладанием, бесстрастно наливает себе еще один бокал вина. — Ты врешь, — говорит он, прежде чем отхлебнуть большой глоток. Первой его жалеет Габи. — Ну, ладно! Хватит мучать его! — она деликатно касается его плеча, — Никогда бы не подумала, что ты столь впечатлителен. В ответ на её просьбу Sweet-tooth смеётся. Победно, безжалостно и злорадно. Соло закатывает глаза и залпом допивает содержимое бокала. — Но, если честно… — неожиданно устало и тихо признаётся Сластёна, — у меня есть шрам на правой щеке. Глубокий след от царапины, который с годами стал менее заметен, но так и не сошел полностью. — Тонкая линия во всю щеку? — предполагает Американец, потому что именно такой шрам рисует его воображение. — Нет, — уступчиво продолжает она, — Он длиною в сантиметр и похож на порез, который так и не зашили. Наполеон уверен, что это единственно правдивая деталь из всего сказанного ею. Однако, это не объясняет её… кхм, прохладное отношение к ЦРУшнику. — Ну, так что там с запросом в ведомство юстиций? — интересуется Соло, предполагая, что она уже раздобыла нужную информацию. — Еще не подан, — насмешливо отвечает она. — Что? — Я вам больше скажу. Запрос еще даже не составлен. — И почему так, позволь поинтересоваться? — мужчина не знает злиться ли ему, что она не выполнила его поручение (маловажное и чепуховое) или утешаться переменам в её отношении к нему. От раздраженно-равнодушного до иронично-шутливого. — На самом деле я с самого начала собиралась подавать запрос, — упрямо и хладнокровно объясняет девушка, — Я такие пишу, подделываю и рассылаю во всевозможные инстанции десятками, — она не хвастает, а констатирует факт, — Но потом вы сказали, что я должна буду это сделать… — И? — И впервые в жизни мне не захотелось соответствовать чьим-то требованиям и ожиданиям, — открыто признаётся девушка, — Конкретно вашим, мистер Соло. Это много объясняет. *** Если вы спросите, то Наполеон Соло не будет знать точного ответа. Просто однажды… где-то на жизненном пути, он пришел к выводу. Довольно философскому. Каждый человек — это город. Вы только подумайте об этом. У кого-то в городе театры и музеи, а у другого — заводы и фабрики. У одних на улицах высокие фонари и клумбы, у других — пыль и перекати-поле. У кого-то летние сады, а у кого-то приходится блуждать в дремучем лесу. У каждого из нас есть города-знакомые, города в которых хотел бы остаться подольше, а из других — сбежать. И есть такие города, где оставляешь своё сердце. Также с людьми. Город Габи — это не псевдоисторический Берлин, где умело выстроены реплики разрушенных имений и зданий. Но, конечно же, истинно немецкий. У Габи в городе течет Рейн, все улицы вымощены брусчаткой, совсем нет соборов. Но всюду филармонии и театры оперы и балета. Тиргартен с прудом, где плавают утки и гуляют дети. Иногда. В редкие моменты, когда они остаются наедине и Габи не замечает, что переходит на родной немецкий, когда они делятся между собой чем-то отличным от «секретной информации». В такие моменты Наполеону удаётся заметить… силуэт, едва видимый сквозь туман, окутывающий густой лес. Силуэт белокаменного замка, с крутыми крепостными стенами и высокими башнями. Прям как в сказке. Наполеон думает. Что смог бы задержаться в таком городе. На денёк другой, а может и на всю жизнь. Илья — это Москва. И не потому что он там родился. Курякин — это Москва вдоль и поперёк. Город-лабиринт. Умытая кровью златоглавая. Красный город. В значении «пре-красный», разумеется. Такой же, как чертяка-Илья! Наполеону думается, что Илюша с детства так сильно надышался Москвой, что как-то по-другому он не мог бы вырасти. Каким-то другим. Наполеон знает, что под архитектурой советского модернизма скрываются несметные богатства. И поэтому — да! Илья — это Москва воплоти. И нужно быть крайне смелым, чтобы решится туда поехать и остаться навсегда. Александр Уэйверли — это город-порт. Некая помесь Лондона и Гонконга. Можно сказать, что в этом человеке соединились лучшее от этих городов. Как-то устланные брусчаткой улицы, городские сады с розовыми кустами и бронзовыми памятниками, старый птичий рынок и здание Ост- Индийской компании. И не будем забывать про публичные дома и наркопритоны. В его городе относительно сносная погода. Утром — туман, а в течение дня — переменная облачность. Наполеон не может утверждать со 100% уверенностью, но он улавливал отрывки разговоров Уэйверли и Sweet-tooth. Слова, сказанные в неформальном тоне (только такое обращения они и слышат). И из этих слов следовало, что погода в его городе связана с её настроением. Но в независимости от погоды, уходящие и прибывающие корабли продолжают свой бесконечный поток. Соло хвалит себя за то, что ему каждый раз удаётся разговорить Sweet-tooth и узнать о ней что-то новое. Но он до сих пор не знает даже её имени, и совсем не может представить каким бы она была городом. Иногда ему кажется, что он улавливает запах цветов из летнего сада и очертание храма, какого нет в других городах. Но это только догадки. *** Они проводят утренние часы, завтракая на террасе номера «люкс», в котором остановился Уэйверли. И видимо такой номер полагается ему за вредность. Завтракают вдвоём. Наполеон и Уйэверли. Уэйерли и Наполеон. Американец не сильно раздумывает над причиной сего приглашения и молча уминает бутерброды с селёдкой (они же в Нидерландах как никак!), которая так и тает во рту. — В назначенный день Sweet-tooth передаст тебе сообщение с дальнейшими инструкциями, — сообщает Уэйверли, делая глоток кофе. — По телефону? — Нет, лично. Наполеон закашливается, подавившись хлебной крошкой. Англичанин лишь усмехается со знанием дела и продолжает: — Как ты понимаешь, я подотчетен сразу трем службам. Каждая миссия должна быть обговорена, продумана и согласована, чтобы не дай Бог, чьи-либо интересы не были учтены или кто-то получил больше, — торопливо и без интереса говорит мужчина, пока его собеседник откашливается, прикрывая рот салфеткой, — Ситуация такова, что у нас попросту нет времени для умных разговоров на мировом уровне и разгребать всю ту бюрократию. Здесь нужно будет действовать незамедлительно. — В-вы уверены, кхм, — начинает Соло, откинувшись в кресле, — Вы уверены в правоте своих действий? — Более чем, — отвечает Уэйверли с непроницаемым лицом, — Они мне еще спасибо скажут. Соло обращает свой взор на гавань, делая небольшой глоток остывшего кофе. — Я вам полностью доверяю, мистер Уэйверли, — ставит чашку на блюдце, — но вы знаете в каком я нахожусь положении и я не намерен компрометировать себя и добавлять к моим годам «отработки» еще парочку, — немного запрокинув голову назад, то ли подставляя лицо редким лучам солнца, толи просто манерничая, продолжает Соло, — Мне следовало бы доложить об этом ЦРУ. Возможно, мне бы даже простили годик, а может и два. Он искоса поглядывает на англичанина, но тот остается безразличным его словам. Разве что едва сощуривается, то ли все от того же солнца, то ли в ожидании следующей реплики. — Я бы мог… но моё желание увидеть Sweet-tooth превышает моё чувство патриотизма. «И здравого смысла», — думает Александр Уэйверли, а вслух произносит: — На это и было рассчитано. *** Назначенным местом оказался Центральный вокзал города Нью-Йорка. «Гранд Сентрал Терминал», расположенный в среднем Манхеттене на пересечении 42-й улицы и Парк-авеню. По долгу службы и жизненным обстоятельствам в принципе, Наполеон был его частым гостем. Но каждый раз, когда его маршрут проходил через главный вестибюль вокзала, мужчина не мог сдерживать нахлынувшее чувство восхищения так похожее на тот детский восторг, который он испытал впервые, побывав здесь. Задрав голову, Наполеон выискивает знакомые созвездия на расписном плафоне Главного зала. Ему кажется или «небо» становится всё темнее год от года. Быть может тот оттенок, который он впервые увидел еще будучи мальчиком, пришедшим сюда с мамой за ручку, сохранился только в его памяти? Он потратил очень много времени в попытках изобрести название, которое могло бы передать этот возвышенный цвет. Что сказать? Наполеон с детства был эстетом и пытался выйти за рамки скупой палитры присущей сильному полу. И у него же есть и тогда были глаза и он видел, что это не просто «темно-зелёный». О, нет… это некая космическая смесь темно-бирюзового и цвета хвои. Созвездия и Млечный Путь выполнены в золоте и над знаком рыб виднеется темное отверстие. В 50-х росло чувство беспокойства среди народных масс, граничащее с истерикой, и которое не без причины было вызвано запуском советского «Спутника». Наполеон был свидетелем того как в 1957 году в попытках взбодрить национальных дух, в главном вестибюле Гранд Централ была установлена американская ракета «Редстоун». Поскольку никак иначе нельзя было поднять и установить ракету, то в потолке было проделано отверстие, через которое пропустили кабель и закрепили этот снаряд. Прошло время. Года. Ракету убрали. Но правила исторической консервации диктовали оставить эту дыру, в качестве свидетельства того как по-разному использовался терминал в течении многих лет. Соло любит это место. Этот вокзал одно из самых любимых мест в Нью-Йорке. Ни с чем не сравнимая вокзальная суета. Буфеты, ресторанчики, хорошенькие женщины, прогуливающиеся по перрону. Мятые диванчики в зале ожидания, потёртые скамейки, составы с серыми вагончиками. Радость встреч, боль разлук. Дальний путь… ближний путь… Одним словом, это место не оставляло Наполеона равнодушным. И именно здесь он должен был встретиться со Sweet-tooth. Мужчина усмехается собственным мыслям. Ведь, как бы сильно он не старался посмотреть на эту ситуацию по-другому, но он не может отделаться от этих глупых мыслей в своей голове. Романтично, не правда ли? Их первая встреча. Здесь. На вокзале. В Нью-Йорке. Среди сотни людей узнать друг друга в толпе. И не важно, что это деловая, вынужденная встреча-на-пару-слов. Наполеон ничего не может с собой поделать. Он думает о том, что никогда её не встречал. О том, что ни разу не засомневался в ней. И что, вряд ли, сможет когда-нибудь её позабыть. Наполеон слишком много думал о ней. Думал, думал пока не выдумал её в своей голове. Он не знает ни цвет её глаз, длину её волос или форму губ. Но ему так легко представить обладательницу сладкоречивого голоска. Он её придумал… То как она пьёт кофе маленькими глотками. Она, наверняка, умеет танцевать. Он придумал, как она сидит на подоконнике или взбегает вверх по лестнице. Какие уничтожающие взгляды она посылает в его сторону. Соло почти никогда не приукрашает действительность и он знает, что она от него не в восторге. И Наполеон представляет, как он вздрогнет и как по спине забегают мурашки от её ледяного взгляда. Он не знает… вьются ли у нее волосы и какого она роста. Но в его сознании у неё легкое дыхание и длинные волосы, которые она расчесывает гребнем и собирает в высокий хвост. Он представляет её у зеркала, сидящей за туалетным столиком, а за окном над Парижем восходит солнце. Или в саду среди цветущих роз. Как она пишет письма вычурным почерком без единой ошибки. Как она срывает цветы, как наблюдает за погодой сквозь окно. И, да, она хорошенькая. В его сознании Sweet-tooth всегда представляется хорошенькой. Не смотря на многочисленные разубеждения последней. Наполеон по праву заслуживает звание — ценителя женской красоты, но он не спешит назвать её «прекрасной», чтобы не разочароваться. Наполеон Соло решил, что этот вечер он проведет с ней. Её мнение по этому поводу не в счет. Даже если между ними не пробежит искра. Даже если её поведение и отношение будет граничить с грубостью. Даже если она ему покажется настолько отталкивающей, что ему не захочется затащить её в постель. Наполеон все равно проведет с ней этот вечер. Таков его план. Проблема в том, что он уже хочет затащить её в постель. Не смотря на многочисленные «но» и «если». Не важно, какой она окажется, будут ли у нее ноги-от-ушей, пухлые губы и грудь внушительного размера. Совсем не важно. Потому что… из-за одного только голоса. он уже хочет… Нет, не конкретно её. Наполеон хочет услышать как она умеет вздыхать и стонать, а может даже кричать (кто знает какой она окажется любовницей!). Но больше всего ему хочется, чтобы она назвала его по имени. Вопреки подобным… кхм, отвлекающим мыслям, Наполеон не теряет бдительности. Оглядывая бесконечный поток людей, он выискивает девушку, с которой у него назначено свидание. В какой-то степени так оно и есть. Он старался не выделяться, но все равно цеплял взгляды миловидных американок. Вопросительно заглядывая в лица каждой представительнице прекрасного пола, Соло пытался узнать её в толпе. Приезжает поезд, отходит другой. Стрелки на часах отсчитывают минуты ожидания. Наполеон встает со своего места, уступая его пожилой даме в старомодной шляпе. Согласно инструкции Sweet-tooth сама должна была «вступить с ним в контакт», так сказать. И потому Наполеон оказался в роли пассивного наблюдателя. Расплывчатое указание «после полудня» растягивается в 60 с лишним минут. Женщины, которые подсаживаются рядом или в кресло напротив, бросают на него заинтересованные взгляды. Брюнетка в очках опускает лицо, когда Наполеон едва улыбнулся ей. «Проплывающие» мимо редкие светские вдовы или пока-еще-жены толстосумов. Это все не те. Несколько раз у него спрашивали, где кассы, буфет и как пройти на платформы. Разные и неприметные прохожие. Сначала — спешащий клерк, потом — запыхавшаяся студентка со сбитой прической, через время — пара божьих одуванчиков. Американец долго смотрит вслед малярше в рабочем комбинезоне, которая больно задела его стремянкой. Ребенок, севший на его шляпу. Мать последнего все извинялась, отряхивая и выравнивая поля головного убора. Он как раз вертит её в руках. Подходит к концу перерыв на обед и очереди в нескольких вокзальных кафешках значительно поредели. Наполеон не так себе представлял свой ланч, но он никогда не отказывается от фирменного Нью-йоркского хот-дога. В кафе, его обслуживает пышногрудая официантка, а какой-то приезжий заговаривает с ним. По акценту можно угадать, что он фермер из какого-нибудь южного штата, например Айовы и Соло с вниманием слушает восхищенный треп незнакомца. Мало ли что? Идет третий час его ожидания и нужно его похвалить, он терпеливо продолжает ждать. Со смешанными чувствами. Накануне его посещала мысль, что Сластена устроит ему какую-нибудь подлянку. Но не появится и не передать сообщение для ЦРУ… «Это совсем на нее не похоже, » — хмурится он, перед тем как закатить глаза, — «Можно подумать ты так хорошо знаешь, что на неё похоже, а что нет!» Намного позже… когда солнце начнет катиться к закату и ему надоест ждать и поправлять свою федору, которая все не садилась как следует. Когда он все еще отказывается верить, что Сластёна его продинамила. Он снимет федору, зачешет волосы назад и в раздражении начнет поправлять подкладку. Его средний палец находит на что-то острое, и он шикает от неожиданной боли. Этим «что-то» оказывается булавка. Которой там не должно быть и раньше не было. Облизывая кровь с пальца, он заглянет в шляпу. То, что он там видит заставляет его рассмеяться. Нервно, раздосадовано, а со стороны конвульсивно. В его федоре к шелковой подкладке, за кожаным ободком обычной булавкой прикреплена бумажка, исписанная мелкими цифрами. Тут же Наполеон вспомнит сопливого мальчишку, который сел на его шляпу несколькими часами ранее. Он очень хорошо его запомнил. Коротенькие штанишки-шортики на подтяжках, белая рубашка с короткими рукавами, туфли со сбитыми носками. И он помнит женские руки, которые отряхивали его федору. Соло знает, что это была она. Sweet-tooth. Но вот… даже под угрозй расстрела он не может вспомнить, как она выглядит. На ней серый плащ, и модные очки, и остроносые туфли Dior, и … и все. Он больше ничего не помнит. Первый раз в жизни Наполеон не обратил внимание на женщину. Потому что маленький ребёнок был интереснее? Растирая лоб и глаза левой рукой, он легко вспоминает сбитые коленки мальчика, по-детски пухленькие щеки и хитрые глаза. Наверное, именно из-за этого взгляда Соло и засмотрелся на него. Это и маленькая деталь, что лицо мальчишки было усыпано веснушками. Не солнечно-рыжие, а коричневая гречка на лбу и щеках. По истине редкая «особая примета». Именно это и отвлекло Наполеона от девушки в сером пальто. Он помнил то, как она выравнивала поля его шляпы — её руки в перчатках. Он помнил, как она склонила свою голову, оглядывая головной убор со всех сторон, — её волосы спрятаны за лёгкой тканью её модной чалмы. Она не оставила какого-либо заметного следа в его сознании. Как призрак. Покидая Гранд Сентрал Наполеон не весело раздумывал о том, как Сластена его сделала. Разрушила его планы на «приятную компанию на вечер», и сохранила свою личность инкогнито. Он все еще не знал, как она выглядит. Соло только и мог, что угадывать её рост — выше Габи на пару дюймов, — ведь она была на каблуках. Между тем Нью-Йорк продолжал кипеть. Солнце зашло за горизонт и на улицах города случилась пересменка. Часть населения возвратилась в свои дома, а другая — поспешила на улицы проживать ночную жизнь. Скульптуры и химеры на фасадах, памятники в парках и площадях становились невольными стражами города и его обитателей. В ту осеннюю ночь дул свежий ветер, а на небе ярко светили звезды. Наполеон Соло грустил не долго. Не принимая приглашение «составить компанию» первых четырёх женщин, он соглашается на пятый раз и усмехаясь, растворяется в ночи. И если бы у города Нью-Йорка с его Бронксом, Куинсом, Бруклином и Манхэттеном была возможность стать человеком, то это, конечно же, был бы Наполеон Соло. *** Во время последующих миссий, ни он, ни она не заговаривают об этом случае (за что Американец ей благодарен). Но иногда в её тоне проскальзывает что-то среднее между насмешкой и угрозой. В такие моменты Наполеон отступает и перестает её донимать. *** Sweet-tooth встречается с Ильёй Николаевичем спонтанно. Он этого не просил. Она этого не планировала. Форс-мажорные обстоятельства. Миссия в Зальцбурге еще не успевает начаться, как Илью выводят из строя. Ему не ломают руку, ногу или позвоночник. Его не пичкают лошадиной дозой транквилизаторов. Как оказалось этого великана можно устранить еще и по-другому. Причем совершенно случайно. Во время перестрелки на стекольном заводе, агенты не только нейтрализуют преследователей и «разбивают» продукции на сумму в разы превышающую бюджет их миссий. В головы летят пивные и винные бутылки, листья зеркал ловят пули, которые предназначались людям, а не их отражениям, цветное витражное стекло усыпает пол, а из стеклоблоков получаются сносные баррикады. Но среди всего этого хаоса происходит «мелкое», по своим масштабам, но «жизненно важное» по значимости ЧП. В момент небольшой передышки, когда все участники перестрелки перезаряжают пистолеты и прячутся кто где, можно осязать, как вместе с пылью оседает недобрая тишина. Всеобщее внимание привлекает ваза. Такая, одиноко катящаяся на верхней полке промышленного стеллажа. Продолговатая и не меньше метра в высоту. Наполеон мог бы похвастаться своими искусствоведческими познаниями и рассказать, что это сосуд скорее грушеобразной формы и называется алабастрон (наверняка, выполнен на заказ). Илья даже внимательно бы послушал, но… Все, кому это позволяет обзор наблюдают за тем как сосуд катится к краю полки. Характерный звук стекла об сталь. Наблюдают с замиранием сердца, помимо своей воли, разумеется, и мысленно морщатся, ожидая падения. Нельзя сказать, что Курякин не ожидал, что он отвлекся или не видел, просто он решил выглянуть из-за своего укрытия, коим оказалось неизвестное ему машинное оборудование, и оценить обстановку. Ваза соскальзывает с края и… нет, не ударяет Русского по голове. Хотя, наверное, лучше бы он расшиб себе голову. Ваза разбивается в дребезги об стальную поверхность оборудования. Как и ожидалось. Прямо на уровне его лица. Нет, правда… Мелкие осколки и стеклянная пыль… … лучше бы он себе голову разбил. … разлетаются быстрее, чем он успевает моргнуть. Илья вскрикивает. Сначала от неожиданности, потом от боли. Наполеон матерится. Позже, когда они, уходя от преследователей, запрыгнут в машину, то сидящая за рулем Габи невольно вздрогнет. Ведь, она все еще не верит в Бога, но явление миротечения всегда вызывало в её атеистском разуме благовейный страх. Илья приходит в себя и не знает, сколько прошло времени. День ли? Ночь ли? Потому что у него перевязка на глазах. Где-то в районе правого подреберья начинает зарождаться паника. И тупая головная боль только все усугубляет. Он вздыхает и в нос ударяет запах лекарств. Ноет все тело, как после отличного кулачного боя. Своим нутром он ощущает, что он не один, что в комнате есть еще кто-то. У Ильи пересохло во рту, но он не просит воды. Не знает, на каком языке это делать. Поэтому он, молча поднимает руку, и кается своего лица. — Ich würde es nicht tun, wenn ich du wäre. Курякин никогда не слышал, как она говорит по-немецки, но это не мешает ему её тут же узнать. Он продолжает молчать, на этот раз не зная как к ней обращаться. — С вами все будет хорошо, — размеренно начинает она, — мелкие осколки вошли в роговицу и оцарапали веки, — голос становится громче, предупреждая, что она подходит ближе, — Стеклянную пыль промыли, осколки достали, а царапины обработали, — делает паузу и слышится звук льющейся воды. Илья непроизвольно сглатывает. — Руку. Он послушно протягивает правую руку и чувствует, как она вкладывает холодный стакан ему в ладонь. Не касаясь его. — Операция, хоть и пустяковая, но все равно операция. Поэтому придется походить с повязкой дня 3-4. Курякин залпом выпивает воду и, не напившись, думает попросить еще. Sweet-tooth молча забирает стакан и наполняет его снова, почти до краёв. — Вчера вас прооперировали в Зальцбурге и перевезли в Бад-Ишль. Он кивает и, выпив залпом второй стакан, спрашивает: — Который сейчас час? — Говорите, пожалуйста, по-немецки, — пауза, во время которой она, наверняка, одернула рукав, — Сейчас 6:32. Вы можете еще поспать. Если подумать, то он был бы не против еще подремать. Этак до полудня. — Как же миссия? — Им придется справляться без вас. Курякин сжимает стакан, так что кожа скрипит об стекло. — Они компетентны и справятся со всем. Сначала он чувствует запах её духов. Иланг-иланг, бергамот, жасмин, ирис. Она тянется и выдергивает стакан из его рук. У него дергается левый уголок рта. Конечно же она душится Chanel №5. — Не думайте об этом, — ставит стакан на прикроватную тумбочку, — Лучше скорее восстанавливайтесь. Миссия оказывается до безобразия простой и скучной. Илье ничего не остается кроме как поверить им на слово. У него бледное, все в царапинах лицо и он не снимет солнцезащитных очков. Тем более Наполеона больше интересует их общая знакомая. — Она просидела со мной в пансионате три дня, и я в 27 раз повторяю. Нет, я физически не мог ее видеть! Соло разочарован. Он молча съедает несколько канапе и запивает черным кофе. Утро в Вене выдалось солнечным и они сидят на улице, не смотря на холодный ветер. — Но ты же должен иметь хоть общее представление какая она! Илья задумывается о значении словосочетания «общее представление». Он знает звук её шагов, какие у неё духи и что она чуть выше Габи. Помнит как первый раз она взяла его за руку и … ударила его током. — Прошу прощения, — немного замешкав, произносит она, — Но я часто бьюсь током. — Очередной недостаток вредного производства? Она звонко смеется в ответ. Вся неловкость ситуации в которой они очутились сглаживалась её профессионализмом и тактичностью. Sweet-tooth не относилась к нему как к инвалиду, хотя в какой-то степени он таким и был. За пределами палаты она брала его под руку и на выходе сообщала о преграде на их пути. «Диван у стены», «Прямо по курсу вереница медсестер», «Два шага и направо», «Порог», «Косяк». В палате же он передвигался сам (после того как она один раз провела его по периметру комнаты). Она не кормила его с ложечки. Просто молча ставила перед ним поднос с едой и вкладывала в руки приборы. Она не стояла над душой во время осмотров и перевязок. — О чем вы разговаривали? Она читала ему новости из газет, рассказывала сплетни из МИ-6, намазывала для него хлеб маслом во время завтрака и включала радио. — О тебе она ни разу не вспомнила. — Зачем ты здесь? — его слова прозвучали так будто он недоволен. Но это банальная усталость и головная боль и Сластёна не обращает на это внимание. — Вы невысокого о себе мнения, Илья Николаевич, если думаете будто кому попало поручат проследить, что вы идете на поправку, — она дразнит его и он позволяет, — Ваше ранение не входило в план и нужно было действовать по ситуации. — Большевик давно бы уже подставился под пулю, знай что вы будете его выхаживать, — в ответ дразниться он. — Но мы ему об этом не скажем. — Слово чести. — Что вы делали целыми днями? Она нарушала режим пансионата, засиживаясь в его палате допоздна, мерила ему температуру, мычала под нос популярные песни и пару раз присаживалась на край его кровати. — Я не видел. Перед своим отъездом Sweet-tooth сказала: — Пожалуйста… пожалуйста не думайте, что это какая-то игра, — её взволнованный полушепот заполняет пространство между ними, — Да, мистер Соло считает моё желание сохранить своё инкогнито разновидностью игры в «кошки-мышки», но с Вами… Я не хочу, чтобы вы думали будто я здесь только потому, что вы не можете меня видеть, будто продолжаю строить из себя загадочную, недоступную незнакомку. Её слова, как выпущенные из клетки птицы, которые испуганно трепещут крыльями. — Просто… совпадение такое… Усмехаясь, Илья неожиданного говорит: — Если тебе это чем-то поможет, то мы с ней совсем не похожи. — В каком смысле? — По документам меня звали Франц Хофманн, а её — Лизелот Хофманн. Она — моя дражайшая кузина, которая приехала поддержать родственника после операции, — с готовностью поясняет Русский, — вот только все, начиная с пациентов и заканчивая врачами считали нас супружеской парой, а не близкими родственниками. Илья подносит к губам чашку с чаем, давая понять, что разговор (кхм! допрос) окончен. — Вообще-то редко какая женщина будет на тебя похожа, — находчиво отвечает Наполеон, — Долговязая, широкоплечая и белобрысая. Б-р-р! — он передергивает плечи для пущего эффекта, — Представить страшно. Соло не видно, но за темными стеклами очков Курякин закатил глаза. **** Происходит то о чем предупреждала Sweet-tooth. Естественно. Сигнал их передатчика пеленгуют. Это не «вражеская разведка» и не служба безопасности КНР. О, нет. Школьники младших классов, состоящие в кружке радиолюбителей. Темноволосые шпендики в очках, при оранжевых галстуках. — Образцовые агенты… — удрученно произносит Sweet-tooth, — Годы подготовки, тяжелейшие тренировки, лучшие специалисты потратили так много сил на вас. — Сейчас не лучшее время… — впопыхах собирать вещи, кисло отвечает Наполеон. — Какого высокого мнения о вас и ваших умениях было ЦРУ, КГБ и МИ-6, — ровным тоном говорит девушка. — Они уже здесь, — удерживая плечом дверь, объявляет Илья. — Документы у меня! — закидывая на спину рюкзак, вскрикивает Габи. — Скорее! — Хотя, мне бы давно уже надо привыкнуть… к подобному, — продолжает вещать радиоприёмник, — На одну миссию «без сучка и задоринки» приходится три казусные. — Ты не могла бы придержать свою критику до поры до времени! — толкая платяной шкаф к входной двери, сквозь зубы кричит Соло. — Они взрывают атомные бомбы! Шкаф упирается в порожек и не совсем проходит через дверной проём. — Наносят ущерб государствам, разрушая памятники культуры! Благо прихожая только называется так, но не имеет за собой никакого существенного квадратного метража. Илье ничего не стоит дотянуться до шкафа, развернуть его боком, оттолкнуть его вместе с Ковбоем чуть назад, затем наклонить и все-таки просунуть шкаф через проход. Обратим внимание, что при этом он удерживал дверь одной левой ногой. — Вырубаете электричество в половине города. Мужчины подвигают шкаф вплотную к двери и выдыхают. — Вас надо переименовать в агенты «КОНФУЗ»! От её слов Илья прикрывает глаза как от пощечины, а Наполеон сжимает губы и заметно поёживается от досады. — То, что ты сейчас перечисляешь наши сомнительные заслуги… совсем не помогает! Нужно Наполеону отдать должное, он не паникует и так флегматично продолжает вести со Сластёной беседу. — А нам теперь ничто не поможет! — в тон ему равнодушно предрекает девушка, — Если вы выберетесь, то вас, наверняка, расформируют и отправят восвояси. А меня, благодаря вам, уволят. Мужчинам удается снять окно с петель. Шкаф в коридоре мерно подрагивает от недостаточно сильных ударов в дверь. — Хотя, нет! Это было бы лишком легко! — её голос становится угрюмым, — Меня переведут в архив. В помещение без окон, людей и сплетен! Габриэлла вылазит из окна, осторожно ступая на карниз. Им повезло, что простирающаяся внизу улочка почти безлюдна, потому как до них доносятся крики толпы зевак, собравшейся во внутреннем дворике. Sweet-tooth не повышает голос, но каждое следующее слово произносит с таким негодованием, что уж лучше б, наверное, кричала. — А всё потому что кто-то не мог завалить свой богомерзкий ебальник! У мужчин округляются глаза из-за такого выбора выражений. Это первый раз за все их недолгое знакомство, когда она позволяет себе что-то подобное. Сластёна всегда была сдержанная, терпелива и профессиональна. — Отступаете по «плану C». Вас подберут в условленном месте и посадят на самолет, который перенаправит вас в безопасное место, — она инструктирует агентов ровны тоном, чтобы никто не смог поставить под сомнение её компетентность, — Берегите себя. Конец связи. Всегда была и остается. *** Их не наказывают так как они предполагали и не так как они того заслуживали. Очевидно, что информация, которую им удалось добыть намного перевесила факт их обнаружения и того что она подставили всю операцию под угрозу срыва. ЦРУ махнуло на Соло рукой, мол и не такие проблемы он нам устраивал. КГБ в лице Олега Игоревича «поморщилось» и сказало: «Главное, что все обошлось без жертв. Конечно, в том, что вас обнаружили нет ничего хорошего, но зато вы выполнили задание — нейтрализовали секретный завод и, как бонус, собрали приличный компромат». То что подумал или сказал на все это Александр Уэйверли — история умалчивает. После короткого перерыва агенты вновь собираются на конспиративной квартире. Первым там оказывается Илья. В Нюрнберге стоит «бабье лето» и он, нехотя, сбрасывает с плеч куртку и останавливается у окна. Это привычка выработанная годами службы, в спецслужбах. Бдительность. Постоянная бдительность. Во время Второй мировой разбомбили почти весь Старый город и сейчас во всю шла реконструкция. Невысокие фахверковые домики с глиняной черепицей заново вырастали в сердце города. Взгляд Ильи скользит по окнам соседнего дома, крышам и припаркованным внизу машинам. Почти все окна зашторенные — солнечная сторона как никак. Удовлетворившись непримечательным видом из окна Илья присаживается в кресло, бросив свою кепку на стол. — Guten Abend. Второй на место встречи приезжает Габи. Прошло всего лишь 10 дней после того как их раскрыли. — Как у тебя дела? — Все хорошо. Прошел месяц после «мелкого ЧП» на стеклозаводе, но Габи не может не заметить, что глаза у Ильи все еще красные, а вокруг залегли синяки. Какая-то невиданная до сели форма. Это не чернота фингала и не тени от недосыпа. Это похоже на красные кровоподтеки под кожей от бровей до скул. — Я очень скучал. Габриэлла вспоминает готические романы из коллекции своей матери. И особое выражение. Geisterblick. — Я тоже скучала, — улыбается ему, но остается на месте. Безумные глаза. Габи не боится. Габриэлла Теллер вообще ничего не боится. Только ночных мотыльков, замужества и маминой смерти. Про ночных бабочек, это на полном серьёзе. Эта волосатая, лупоглазая адовая моль приводит её в состояние ужаса и вызывает в ней отвращение. Б-р-р. А, если подумать то она боится это насекомое, потому что не знает, что у него на уме. Пролетит ли оно мимо или решит напасть на нее? Там запутается у нее в волосах и отложит свои личинки. Конечно же, Илья ни в коем случае не похож на моль (или любое другое насекомое). — Почему ты стоишь так далеко? Но когда у него такие глаза… — Просто любуюсь видом из окна. … она не знает что у него на уме. Он может пересечь то малое расстояние между ними за один шаг. Так просто. Он может посмотреть на неё. Сверху вниз. Пригвоздить одним взглядом. Он может просто встать рядом и тоже посмотреть в окно. Он может прижать её к стенке. Кто знает, что у него в голове? Прошло семь недель после того как их нашли недалеко от Элбистана. Немного больше с момента их первого поцелуя. Но если быть честным, то это их… «хождение» вокруг друг друга началось задолго до того как в их жизнях появился Соло. Ведь Курякин слонялся неподалёку от её автомастерской в течении нескольких месяцев. Такую дылду, как он, сложно было не приметить. Как, в общем-то и саму Габи — единственную бабу-механика на весь Восточный Берлин. Уже тогда… Смотря друг на друга с разных сторон улицы, они будто бросались камнями. … было что-то такое в воздухе между ними. Так было с самого начала и так продолжается до сих пор. Только вот… Сколько они еще будут ходит вокруг до около? Они вместе? У них служебный роман? Сколько он еще будет ждать? Габриэлла Теллер ничего не боится. И тем более Илью Курякина. Девушка спокойно подходит к нему. Он продолжает сидеть в кресле, не отрывает глаз от окна. Это тот редкий случай, когда она может посмотреть на него сверху вниз. Запускает пальцы в светлые волосы и пристально всматривается в его лицо. Чтобы в следующее мгновение прикрыть его глаза своими ладонями. — Ты не высыпаешься. — Высыпаюсь. — Мне думается, что нет. Габи обнимает его голову, и он прижимается щекой к её животу. Илья вздыхает и обнимает её в ответ. — Ты похож на сумасшедшего лунатика, — шепчет ему в макушку, — тебя нужно отправить на воды. Он толи фыркает, толи усмехается. — Я не помешал? На мгновение Габи напрягается как струнка. Илью заметно передергивает. Наполеон Соло как всегда «не вовремя» и он это знает. — Такое ощущение, что и не расходились, не правда ли? За неимением вешалки, он накидывает пальто на спинку стула и кладет шляпу на стол. Габи не стоит больших усилий выскользнуть из объятий Ильи. Хотя Соло прекрасно осведомлен об их… кхм, «особых отношениях». Даже более того на его глазах эти отношения зародились и криво-косо продолжают свой рост. И когда он застает их, то добродушно отводит глаза, будто говоря: «если я увижу что-то чего раньше не знал, то я дам вам по доллару». Но Теллер всегда не по себе. Она не смущается, как следовало бы воспитанной девушке в подобной ситуации. Наверное… она думает об этом не в таком ключе. Если бы она дала волю своему либидо и, не взирая на присутствие Соло, оказывала открытые знаки внимания Илье, то это бы… негативно сказалось на динамике их командной работы. Если она нырнет с головой в этот роман с Русским, почувствует ли Соло себя лишним? Будет ли он стараться оставить их наедине и выполнять задания… сольно? А сама она? Если они с Ильёй станут любовниками, то сможет ли она доверять Наполеону также как Илье? Будет ли она предпочитать работать в паре с Курякиным? Будет ли она переживать за Илью больше чем за Наполеона, когда они будут «уходить в ночь»? Если что-то случится с Ильёй… будет ли она винить в этом Соло? Перед ней так чётко проявляются множество подобных вопросов, на которые она не хочет знать ответы. — А для меня удивительно, — с настроением начинает она, — видимо я успела по вам соскучиться. Соло лучезарно ей улыбается и говорит: — А крика то сколько было?! — закатывает глаза, — На деле же оказалось, что все в порядке. Третья мировая не началась. Мы живы здоровы. И все тип-топ. Илья не считает что, как Наполеон выразился, «всё тип-топ». Конкретно ему Олег Игоревич, высокопоставленный служащий Первого Главного Управления КГБ, устроил головомойку. Так это он протокол даже не нарушал и вообще был ни при чем. «Если б было за что, я б тебя вообще убил!», — словно прочитав его мысли, крикнул Олег Игоревич. Курякин не сомневался в правдивости его угрозы. — Теперь только не хватает, — с важным видом Наполеон подходит к радиоприёмнику, дабы придать этому моменту нотку торжественности. Он выдерживает долгую паузу и театрально обводит взглядом присутствующих. И щелкает выключателем. — Доброго дня, агенты! Это не она. — Прошу прослушать инструкции. Это не её голос. — Фроляйн Теллер должна будет войти в контакт с Дитером Шнайдером. Говорит женщина. — Херр Шнайдер подозревается в разглашении и передачи данных, к которым он имеет доступ. Быстро, четко и ясно. — Чтобы ознакомиться с личным делом «цели», пожалуйста, загляните в верхний ящик письменного стола, что стоит у окна. — Здесь всего один стол, — направляясь к окну, бурчит Соло. Но уже раздражает. — Во втором ящике вы найдете ваши новые паспорта и все необходимые документы. А это прозвучало почти скучающе. — Курякин и Соло следуете за Теллер и «целью». Категорически запрещено вступать с «целью» в контакт. Отчитываться будете через день, выбрав один из вариантов указанных в инструкции. Только вот не понятно как можно одновременно тараторить и скучать. — Есть вопросы? Илья и Габи хотят поймать взгляд Наполеона, но он лишь раздраженно просматривает документы со своей фотографией. — Разумеется, есть, — рявкнул Американец, — однако, как же мне к вам обращаться? — О, да, где же мои манеры? — не придавая значения вызывающему тону Соло, отвечает женщина, — Мисс Смит. Обращайтесь ко мне — мисс Смит. — Это ваша настоящая фамилия? — Разве это имеет значение? — Вы совершен правы. Это совсем не имеет значения, — таким сахарно мерзким тоном, отвечает Соло, — Однако, мисс Смит, меня… кхм, нас очень интересует где Sweet-tooth. — Я не уполномочена сообщать вам информацию о служащих министерства, — её голос такой же занудный, — но Sweet-tooth больше не связной агентов А.Н.К.Л. — И почему так? — Передо мной не отчитываются и, мне кажется, что вы знаете намного больше меня, — проскальзывают насмешливые нотки, — Вы же присутствовали, во время сорванной операции в Пекине. А вот это дорогие мои, яркий пример того как карма может укусить тебя за задницу. — Если больше нет вопросов, то я прекращаю радиотрансляцию, — заключает мисс Смит, — и надеюсь на плодотворное, взаимоприятное сотрудничество. Из динамиков исходит негромкое шуршание помех. — А я бы на твоём месте, милочка, не надеялся бы. *** Слова Наполеона Соло оказались пророческими. Скажем так, он сам проследил, чтобы все так и было. Если вы думали, что все это время Наполеон и так был едва выносим, то спешу вас уверить, что это его поведение просто «игривый агнец», по сравнению с тем, что он устроил. Наполеон Соло принял роль «пакостного вредителя», не упускающего — ни одной возможности сделать жизнь связных невыносимой. — И, да, вы не ослышались, — отрывая глаза от глажки, она бросает взгляд на обоих детей, которые сидят на стиральной машине, свесив ножки, — связных было много. Нужно отдать должное «мисс Смит», она продержалась до конца миссии, на которую её назначили. Следующие «связистки-радистки» оказались не столь… Сложно назвать качество, каким обладает Sweet-tooth, чтобы справляться со сложным характером Соло, в частности с его заморочками. Не просто «терпение», «выдержка» и «потакание» более мелким из его желаний. Это скорее смесь из всего вышеперечисленного плюс её харизма и чувство юмора. Следующую связную он доводит до истерики, еще троих — до слёз, а пятая — срывается и орёт на него в прямом эфире. Во всех случаях Американец лишь плутовато усмехается. — В чем твоя проблема, ковбой? — наконец задаёт вопрос Илья. Радио продолжает работать и можно услышать всхлипы их последней радистки. — А что именно тебя интересует? — глядя в одну точку, отвечает он, — Может по мне не видно, но у меня куча проблем. Так какая именно? Курякин подходит к приёмнику и легким движением сверху вниз выключает его. — Мы тоже скучаем по ней, — доносится голос Габи из глубины комнаты, — но это не повод срываться на них. Они ни в чем не виноваты. Наполеон как ни в чем ни бывало отворачивает закатанные рукава рубашки. — И это не её вина тоже. Курякину и Теллер хочется сказать, что возможно Sweet-tооth как раз и выиграла в этой ситуации. Ну, то что она больше не подставляется из-за него… кхм, за них. Ей спокойнее спиться и она вовсе не хочет связываться с агентами А.Н.К.Л. Во всех смыслах «связываться». — Sweet-tooth все еще занимает должность моей помощницы. При личной встречи Уэйверли отстраненно отвечает на их вопросы и беспокойства. — А вот у тебя Соло скоро будут проблемы, если ты не прекратишь свои выходки. Странно, что только спустя 3 месяца и 7 связных ему хоть кто-то заикнулся о его непрофессиональном поведении. — Передо мной ставят задачу и я её выполняю. — невозмутимо отвечает Американец, — Секретность не нарушается, среди мирного населения жертв нет. Не нравится мой характер, то их никто не держит. Очень показательно, что никто из высшего руководства и не думает хоть как-то решить проблему с текучкой на этой должности. Во-первых, их не интересует кто исполняет конкретно эту работу. Радистов целый отдел, а такой шпион, как Наполеон Соло, один на тысячи. Во- вторых, задания все равно выполняются, а значит, и проблемы как таковой нет. — Незаменимых людей нет, Соло, — серьёзно и несколько угрожающе произносит Уэйверли. — О, я как раз пытался доказать обратное, — хладнокровно поясняет Американец. Англичанин никак не комментирует подобное заявление. Этот короткий разговор происходит на ходу. Из терминала до самолета. Уэйверли больше не распространяется на тему своего секретаря. Ну, кроме того, что недвусмысленно намекает, что если агенты (Соло в частности) будут вести себя также неадекватно и продолжат создавать проблемы то тогда… — … тогда, возможно, всё будет как раньше, — негромко произносит мистер Уэйверли, не сводя глаз с документов. Пока Илья и Габи садятся в самолет, Наполеон задерживается у трапа. — Я вас услышал, — говорит Соло куда-то в сторону взлётной полосы, но достаточно громко, чтобы его услышали. — Я сказал «возможно»!!! — кричит ему вслед Уэйверли. Они оба знают, что поняли и услышали друг друга. «Я хочу работать с ней. И только с ней, » — имел ввиду Наполеон. «Хорошо… только не перегибай палку, Соло, » — между строк ответил Александр Уэйверли. *** Сначала заиграла песня. If there’s anything that you want, If there’s anything I can do, Just call on me and I’ll send it along With love from me to you. Все трое отрываются от своих дел. Они находятся в штаб-квартире в Лондоне и могут расслабиться, отдохнуть и не притворятся. I’ve got everything that you want, Like a heart that is oh, so true. Just call on me and I’ll send it along With love from me to you. Сначала Габи и Наполеон вопросительно смотрят на Илью, который находился в одной комнате с приёмником, но тот лишь рассеянно пожимает плечами, удивленно округлив глаза. I got arms that long to hold you And keep you by my side. I got lips that long to kiss you And keep you satisfied, oooh. Зажигательная мелодия губной гармоники и вокал, который ни с чем не спутаешь. Just call on me and I’ll send it along With love from me to you. From me, to you. Just call on me and I’ll send it along With love from me to you. Это «Beatles». Естественно, она бы решила ознаменовать своё появление их песней. — Приветствую вас, агенты! На фоне доигрывает гитарное соло и может показаться, что её голос часть песни. — Мне бы очень хотелось начать с чего-то приятного… но пока я принимала ваши последние дела от моих коллег, то узнала о вас так много нового, — она деликатно делает замечание своим серебристым голосом, — Мне пришлось из-за вас краснеть! Илья, неожиданно для самого себя, начинает прыскать в кулак. Габи хлопает его по плечу, чтобы он прекратил, хотя она сама делает над собой усилие, чтобы не улыбнуться. — Я имею ввиду вас, мистер Соло. Нет, ну, согласитесь. Ситуация довольно комична. — В чем вообще сырбор? Наполеон хмурится и не знает, куда деть руки. Сначала он ими всплескивает и закатывает глаза, потом запускает пальцы в волосы и, в конце концов, левая рука упирается в бок, а правая — остается растирать лоб. Наполеон прекрасно понимает, что нет никакого смысла объяснять ей, зачем он так вел себя, если она сразу этого не поняла… Как он сможет объяснить ей, что это было нечестно… то как с ней поступили. Ведь она же предупреждала, а он, если по-честному, делал всё ей наперекор и на зло. Как он сможет объяснить ей, что хотел её вернуть не только из-за давно забытого чувства справедливости, но и для своего собственного развлечения. Ведь, как оказалось, Сластёна его смешит, поднимает настроение и бросает вызов — всё одновременно. Оказывается секретарша Уэйверли ровня ему, Наполеону Соло. Как он может все это объяснить и не выглядеть перед ней идиотом? Или же она всё прекрасно поняла и только играет с ним? Кто знает? — Тебя же отстранили, — наконец выдавливает он из себя. — Ничего подобного, — оскорблено заявляет она, — Я просто участвовала в подготовке к новой миссии. — Ой… — междометие вылетает прежде, чем Наполеон успевает подумать. — Вот именно, что «ой»! — раздраженно причитает она. Наполеон беспомощно смотрит то на приёмник, то на своих коллег. Габи ободряюще хлопает его по плечу, а Илья, откашливаясь, говорит: — Так что там за новая миссия? — Она будет долгой, — с готовностью и так ласково, отвечает Сластёна, — надеюсь, что вы, Илья Николаевич, получили свой разряд в самбо не за красивые глаза.