This ship is taking me far away

Когда у меня прорывает трубы – я могу позвонить водопроводчику, и он все исправит. Какой болт нужно подкрутить в сложном механизме слезных каналов моего брата, я не имею понятия. Когда-то давно, еще в его молодости и на пороге моей зрелости, Шерлок был взрывоопасной смесью, когда находился под кайфом. Теперь же он как прорвавший акведук. Наверняка где-то в его бесконтрольном организме также имеется кран с синей и красной кнопкой. Сначала из невидящих глаз струятся холодные слезы, через четверть часа его начинает трясти, как сломанный нагревающийся бойлер, его лоб покрывается испариной, а слезы становятся жаркими и обжигают его исхудавшее лицо. Я наблюдал это уже не раз. Теперь он позволял мне делать это. Когда Джон съехал, не было больше зрителей для нашего противостояния, и Шерлок, наконец, позволил мне быть ему настоящим старшим братом. В своей манере, конечно, ни на секунду не прекращая игру. Он просто звонил мне, когда чувствовал, что накачается до полусмерти, и говорил ни о чем. И я понимал, что скоро ему понадоблюсь. Мы уже даже об этом не спорили. Я перестал устраивать ему обыск квартиры на предмет наркотиков. Морфий стал для нас негласным компромиссом. Для Шерлока, в нынешнем его состоянии, морфий – все равно что ингалятор для астматика. Он переживает кризис. Если вы ознакомитесь с парой учебников по психологии, поймете: кризисы переживают все, и их разновидности делятся по возрастам, социальным положениям, способам самоопределения...но сейчас не об этом. Мы же говорим о Шерлоке, а кризис – это слишком человеческая слабость, чтобы он мог его признать. Эта тайна стоит десяти государственных, потому что может навредить моей единственной болевой точке – моему брату, но вам я её открою. Безопасней будет оставить самоубийцу в комнате с пачками лезвий, чем Шерлока наедине с его человечностью. Он провел тысячи и тысячи экспериментов, но так и не удосужился [осмелился] изучить природу своей человечности. Сам того не зная, он считает наркотики лекарством от внутренних противоречий, страхов и одиночества. Шерлок вводит их внутривенно и ждет, пока человечность, словно гной, не вытечет из его глаз бесконечными потоками рыданий, не выйдет с кровью из носа и не осядет пеной у рта. Моему братцу это кажется удобным, ведь стоит ему очнуться от наркотического омута и он уже ничего не помнит. Если и помнит, то списывает все на биологические факторы. О, Шерлок... Он внушает себе, что у него привыкание, но мне доподлинно известно, что Шерлок обладает иммунитетом на все эти вещества. Его зависимость носит чисто психологический характер, и это приводит его к рецидиву с каждым новым потрясением. И сейчас именно тот случай. Теперь Шерлок казнит себя отказом от наркотиков и это еще хуже. Три дня подряд он отвечал на мои звонки с диким раздражением, а потом и вовсе перестал подымать трубку, и я понял, что это началось. Я подъезжаю на Бейкер Стрит около десяти вечера. Мне открывает миссис Хадсон. Она не взволнована, скорее опечалена. Она даже не говорит «Ну как так можно? Повлияйте на него, Майкрофт. Вы же все-таки старший брат!». Если бы я воспринимал миссис Хадсон насколько серьезно, насколько это делает мой брат, решил бы, что умудренная опытом пожилая женщина отныне считает, что состояние Шерлока безнадежно. Она смотрит на меня своими печальными глазами, молча кивает и отходит в сторону. В гостиной темно – единственный источник света это пламя камина, у которого разместился мой брат, одетый в пальто и укутанный в одеяло поверх него. Ломка началась. – Здравствуй, Шерлок, – говорю я, прокашлявшись, и включаю свет. Он кидает в меня пультом от телевизора, точнее тем, что от него осталось. Предшествующая ломке нервозность провоцирует его на разрушение всего, что его окружает. – Какого черта ты распоряжаешься у меня в доме?! – рычит он, прикрывая рукой привыкшие ко тьме глаза. – Немедленно погаси свет, – настоятельно требует он, и я повинуюсь, ибо знаю, что, не сделай я этого, будет только хуже. – Как скажешь. Он сидит на полу, у самого камина, опираясь спиной о кресло. Несмотря на пальто и одеяло, в которое мой бедный братец укутался по уши, его неизменно трясет от фантомного холода. Не совершая резких движений, я подхожу к нему и располагаюсь в единственном кресле, сохраняя молчание. Я знаю, как это будет: поначалу Шерлок морщится и скрежещет зубами, в попытках смириться с моим присутствием, но если я промолчу, он смирится и начнет говорить сам. Но прошло уже больше сорока минут, а он все так же сохраняет молчание. Вокруг Шерлока рассыпаны листы, заполненные неким рукописным текстом. Время от времени он медленно рвет их на мелкие кусочки и швыряет в камин. Я подымаю с пола один из листов и пытаюсь прочесть, щурясь от темноты, зрение не улучшается с годами, в отличие от интеллекта. – Это же твои разработки по делам десятилетней давности, ты уверен, что не нашел менее важных бумаг для топки камина? – Шерлок резко оборачивается ко мне, жаля своим видом прямо в мое скупое сердце: пересохшие, потрескавшиеся губы, впалые щеки, перманентные тени под глазами и слезящиеся усталые глаза, глядящие так презрительно и в то же время безразлично. Он вырывает потрепанный лист бумаги у меня из рук, комкает и швыряет в камин. – Я все равно больше не раскрою ни одного из них. – Я вижу, как он передергивает плечами от раздражения и холода, затем сгребает еще несколько записей, сжимает их до состояния бумажных мячей и засовывает себе за ворот. Так греются бездомные. – Когда ты принимал в последний раз? – Три...нет, четыре месяца назад. – Когда ты последний раз виделся с Джоном? – От этого вопроса Шерлок только сильнее сжимается и шипит, как загнанный дикий кот. – При чем здесь Джон? – Так когда? – настойчиво повторяю я, и Шерлок тут же вскакивает на ноги и уносится к окну. Он машет руками вдоль щелей оконной рамы, после чего резко зашторивает окно, слегка обрывая занавеску. – Черт! Почему мне так холодно? – Он возвращается и буквально падает на колени у самого камина. – Потому что в последние два раза ты перешел на тяжелые наркотики, а к ним у тебя иммунитета нет. – Брат молчаливо признал мою правоту, он только начал царапать тыльную сторону левой ладони и закусывать нижнюю губу. Я знаю, что он ждет от меня наставлений. Вот кем я для него являюсь: наставником, а не братом. Он никогда не допустит мысли, что я могу разделить с ним эту горечь, потому что во мне нет и сотой доли той человечности, что сейчас убивает его. Шерлок никогда не звал меня, когда действительно хотел сорваться, потому что в обычном своем состоянии он мог контролировать себя даже будучи под кайфом. Но теперь он истязал себя новой формой воздержания, и глядя на него сейчас, я понимаю, что наркомания была не худшим из его способов саморазрушения. Пока его ломает по наркотикам, Шерлок пытается переломать себя изнутри. Суицидники, по-настоящему не желающие срыва, звонят в скорую. Шерлок звонит мне. Он подымает с пола очередной лист и заливается истошным смехом. – Морской договор, – читает он название дела сквозь слезы, которые, пока что являются простым симптомом ломки, а не чего-то извращенно человечного. – Все участники этого дела уже, должно быть, мертвы. – Дрожащими пальцами он скручивает бумажный самолет и запускает его в камин. – Я тоже должен быть мертв. – От услышанного я сурово поджимаю губы, но спорить с ним не собираюсь: лучше уж пусть говорит, чем делает. – Есть урочный час для смерти, и мы должны принять её, когда она приходит, – задумчиво произносит мой несчастный брат. – Я пропустил свой дважды. Зачем ты помог мне тогда, Майкрофт? Зачем придумал «Lazarus»? – Он поворачивает голову и смотрит на меня так, будто я отказал ему в эвтаназии. – Мориарти, так или иначе, вел со мной честную игру. Он умер, а я проиграл, оставшись в живых. – Каждое слово давалось ему с трудом. Его трясло, и мне казалось, что вот-вот из его рта вырвется клубок морозяного пара, несмотря на то, что тепло камина делало гостиную жаркой и заполняло комнату духотой. Я не поддаюсь на его провокации, только подталкиваю в ином направлении, ища зацепку, за которую он сам мог бы ухватиться в споре со своим рецидивным безумием. – Что помогло тебе выстоять во второй раз? Что заставило тебя запустить твое сердце? – Я могу видеть только его профиль, но даже этого достаточно, чтобы понять, до чего горькая улыбка тронула его пересохшие губы. – То, чего сейчас нет, – сказав это, Шерлок резко посуровел, словно решил взять себя в руки. – Незавершенное дело. – Дедукция действительно послужила ему альтернативой наркотиков в свое время, хотя я не уверен, что речь сейчас идет об этом. Шерлок и его сердце... Оно так же велико, как чертоги его разума, а порядок в этих чертогах обратно пропорционален тому хаосу, что царит у него в душе. Его сердце настолько уязвимо, насколько силен его разум. Шерлок резко подается вперед, просовывая руку прямо в огонь. Он держит её дольше, чем на то позволяют рефлексы, и я сам одергиваю его. – Я не могу справиться с мерзким холодом, я действительно коченею. – Жалуется он и внимательно всматривается в мои глаза. Этот его взгляд мне хорошо знаком с детства: Шерлок сейчас начнет давить на мои чувства. – Дай мне их. – Ему не нужно уточнять, чтобы до меня дошло, и нет, он не о наркотиках, как вы успели подумать. – О, Шерлок, ты же знаешь, что в нынешнем состоянии это тебе не поможет. – Всего одну. Это отвлечет меня. – Взгляд измученных зеленых глаз жалобный, но не умоляющий. Он протягивает мне дрожащую ладонь, и я вкладываю в нее сигарету. Лезу в карман, чтобы достать зажигалку, но Шерлок уже зажал сигарету в губах и подался лицом к самому камину, да так, что затлели кончики черных кудрей. Шерлок тянется к теплу, но всегда к уничтожающему. Он хочет согреться, но умеет только гореть. Если бы Букингемский Дворец охватило пламя, я бы позвонил в пожарную службу. Кому, скажите, я должен звонить, чтобы погасить огонь, бушующий в «чертогах» Шерлока? Пожалуй, я знаю ответ, но сам Шерлок мне этого не позволит, а если я наберу единственный номер, брат сгорит уже от стыда. Он затягивается сигаретой так, как пассажир падающего самолета глотает воздух из кислородной маски. – Давай, скажи это, – велит Шерлок, откидывая голову на подлокотник моего кресла. – Напомни, как ты всегда оказываешься прав. – Я не уверен, что именно он хочет услышать, у меня есть два варианта, но я не произнесу вслух ни одного из них. «Неравнодушие – не преимущество» или «Я говорил тебе не впутываться». Душевные терзания моего брата подобны чашам весов, что стоят на краю пропасти. На той, что парит над обрывом – дилеммы, аксиомы, неразрешимые задачи, ошибки философии, чувство собственного достоинства... На чаше, уравновешивающей её: дедукция и вера в сверхчеловека. До определенного момента эти чаши находились в зыбком балансе, зависящем от направления ветра, но позже на «земной» чаше появился Джон Уотсон, и образовался заметный перевес в спасительную сторону. А теперь Шерлок видит эту чашу пустой, хоть я и не стал бы утверждать, что это действительно так. Просто мой брат обладает дурной чертой, а точнее, он одержим желанием иметь свое без остатка. Шерлок и его крайности. Как объяснить, что рабство отменили в 1838-м году? Хотя дело, конечно, не только в этом. – То, что ты хочешь услышать – не актуально в данной ситуации, – сухо отвечаю я, внутренне порываясь сказать нечто куда более утешительное, но от меня брат такого не примет. Для него я не более, чем голос трезвого рассудка. – Бога ради, Майкрофт. Засунь свою жалость в бермудский треугольник! – Ты не заставишь меня себя унижать, как бы сильно тебе этого ни хотелось. Тут же его тело сотрясает крупная дрожь, я кладу руку ему на плечо, и он даже не пытается сбросить её. Закутанный в слои одежды и одеяла, скрутившийся на полу Шерлок кажется мне сущим ребенком, дрожащим от ночных кошмаров. До чего может довести фантомный холод... Мне бы хотелось обнять брата, но я понимаю, что братская любовь – не тот её вид, что может согреть его. Прости, Шерлок, но я ничем не могу помочь. В следующий момент я совершаю ошибку, которая переводит ломку на более тяжелую стадию. В попытке следовать традициям Бейкер-стрит, я отпаиваю Шерлока чаем, что провоцирует у него рвотные позывы на протяжении последующих двух часов. Он корчится над унитазом, пытаясь выдавить из себя то, чего на самом деле нет. Я стою в дверном проеме, но он не обращает на это никакого внимания. После ряда неудачных попыток прочистить желудок, Шерлок, позабыв о холоде, просто утыкается лбом о каемку унитаза. – Ну все, хватит. – Я подхватываю его под руки, заставляя подняться. – Я отведу тебя спать. – Не буду, – упирается он, и я устало вздыхаю, что, видимо, дает Шерлоку знак, будто я и сейчас считаю его ребенком. – Майкрофт, я просто не могу спать в таком состоянии. Все суставы ломит. Во сне я не могу контролировать боли. Я все же укладываю его на диван в гостиной и усаживаюсь рядом, стравливая ему сказки и притчи. Он смиренно молчит, продолжая борьбу с фантомной болью. Когда мы доходим до сказки о северном ветре, Шерлок выражает свой протест молча, предпринимая попытку покинуть комнату, но ноги его не слушаются. – Черт! – вопит он и лупит кулаками пол. Устав от сражения с каменным противником, он вытягивается, утыкаясь лицом в эти же кулаки. – Я никогда не просил пощады. Так что не стану молить о дозе, – бормочет он, обращаясь, скорее, к своему темному двойнику, чем ко мне. Сквозь плотно задвинутые шторы нас настигает рассвет. Я опускаюсь рядом с братом, чтобы помочь ему подняться. Он неожиданно цепляется за ворот моей рубашки. – Он не должен знать, что я могу быть таким, что я бываю таким!.. – шепчет он судорожно. – Пускай тебе даже в голову не придет вмешать его в это! – Шерлок не может устоять на ногах, но смотрит так, что я верю его угрозам. – Не беспокойся, я не потревожу Джона Уотсона. – Пальцы на моей рубашке разжимаются, а рассеяный взгляд Шерлока бегает по полу. – Ему в этом места нет. – Я тяну Шерлока вверх, так что он успевает привстать на коленях, тут же морщась от боли в суставах. Раздается звонок, и я невольно отыскиваю глазами часы. Полседьмого утра. Поразительно, что Шерлок не растерял своих клиентов, уделяя все свое внимание исключительно самоуничтожению. В дверь настойчиво трезвонят три раза, что, по-видимому, будит Миссис Хадсон, поскольку посетитель все же входит в дом. Снизу доносятся голоса, заставляющие Шерлока вздрогнуть и вновь осесть на пол. – Доброе утро, миссис Хадсон. – Джон, тебе не кажется, что несколько рано для визитов? – Я знаю, вы рады меня видеть, я-то точно по вам соскучился. Равно как и по вашим булочкам с корицей. Я возвращаюсь с ночного дежурства и рассчитывал позавтракать у добрых друзей. – Неслыханная наглость! Едва унявшаяся дрожь пробрала тело моего брата с новой силой. Шерлока буквально колотило. Он неосознанно дернулся в мою сторону, глядя с жутким отчаянием, словно желал, чтобы я спрятал его под одеялом от подкроватного монстра. Джон застыл в дверях и будничная безмятежность плавно сползла с его лица. Шерлок же попросту замер. Каждый мускул лица доктора искривлялся, демонстрируя изумление. – Здравствуйте, Джон. – Я отступился от Шерлока, демонстрируя ему весь масштаб катастрофы, прекращая быть тылом беспомощному, болезненному облику моего брата. Джон мне не ответил, он очень медленно двинулся вперед, и дверь со скрипом закрылась за его спиной. Он боялся поверить своим глазам. Тонкие губы сомкнулись в плотную линию, по горлу прошелся заметный ком горечи, а глаза кипели гневом. Несомненно, Джон понял всё. Они молча смотрели друг на друга, и Шерлок не выдержал этой пытки. Чувство позора поглотило его, и он опустил голову, утыкаясь взглядом в пол. Джон прикрыл лицо рукой, тяжело вздыхая, после чего резко сократил оставшееся между ними расстояние, ухватил сидящего, поникшего Шерлока за вороты пальто и резко дернул вверх, заставляя смотреть в глаза. – Шерлок, я тебя убью! – выпалил Джон. Напряжение стояло такое, что даже я не отказался бы от укрытия, но то, как отреагировал, перепуганный до этого момента, брат... Его лицо озарила победоносная улыбка, а бесконечно слезящиеся глаза блеснули радостным безумием. Несмотря на суть сказанного и на грозный тон Джона, Шерлок таки получил единственно-необходимую дозу. Дозу неравнодушия.