***
Утро следующего дня не задалось как-то сразу. Сначала Сара наступила на пачку из-под вчерашнего печенья, раскидав по всей комнате мириады сладких крошек. Кое-как запинав следы преступления под ковер и кровать, мысленно пообещав себе убрать весь бардак позже, далее Сара обнаружила одну из гуппи бултыхающейся кверху брюхом. Голубая рыбка выглядела потрепанной, хвост ее был изглодан, а вокруг парили кусочки чешуи. Работа ли рыб-каннибалов? Налицо, детектив. Спустившись на кухню, Сара обнаружила мать, ревностно и настойчиво пытающуюся приклеить к вазе отколовшийся осколок. «Ночью такой ветер был, окно распахнулось и все посшибало». «Я забыла закрыть его вчера». «Нет, ничего страшного». Страшно, мама, блять, страшно, хотелось рявкнуть Саре. Страшно, что ты ведешь себя как размазня и стелешься под собственной дочерью. Поимей достоинство, в конце концов. Будет неправильным говорить, что это не являлось еще одной причиной такой страстной мечты уехать обратно в колледж. После завтрака Сара по устоявшейся традиции села за ноутбук. Окно чата всплыло едва ли не сразу, как она ввела пароль и ее перекинуло на рабочий стол. Утром Сара не любила общение по сети: голова еще тяжелая, мысли спутанные наравне с волосами. Вот вечером, перед сном, это было необходимо, как колыбельная от матери в детстве, да. Но вот не успела она протащить стрелку мышки до красного квадратика, едва восприятие нарисовало перед глазами перспективу утреннего трехчасового рубилова во всякие старые атмосферные квесты, до ушей донесся характерный звук нового сообщения. Сара прочитала его, скорее, по инерции, нежели от большого желания: Сэднесс: как насчет прогуляться сегодня вечером? Сара: У тебя же бЛяДсКаЯ подработка?)) Кёрсти не терпела зубоскальства в свой адрес, так что ее последующий игнор длиной в час Сара списала именно на самолюбивое, если честно, то еще засранское эго. Как же она любила эту клишированную сэд герл. Однако ответила она и правда только через час, и Сара даже не могла предположить, что такое вселенски важное отвлекло ее от беседы с лучшей подругой, если она и объяснить этот феномен не сильно торопилась: Сэднесс: встретимся у меня дома, ок? Сара: Да встретимся мы, что за спешка. Что-то случилось? Сара не ждала отрицательный ответ, потому что Кёрсти вела себя на редкость бесяще-странно, и если у нее не будет весомой причины для такого поведения, она точно укусит ее за задницу. Но кажется, у самой Кёрсти все было на зависть потрясающе: Сэднесс: нет Сара: Твоя точка упала ко мне, вот она – . Сэднесс: :) Сара: Какая уебанская рожа***
Вечером Сара собирала рюкзак. Зубная щетка, футболка, зеркальце. Зарядка от телефона, наушники. Кошелек. На ночь мать и бабушка уехали в загородный дом. Район там был спокойный, конюшня неподалеку. Мать Сары развод с мужем перенесла тяжело, очень, еще тяжелее было прожевать и проглотить данность проживания родного сына в другом городе. Психолог посоветовал иппотерапию – наверное, только потому она и рискнула купить там дом. И со временем верховая езда как лекарство незаметно превратилась в любимое хобби, а лошади стали смыслом новой жизни. Думаю, с ними ты куда эмоциональнее, ма, хмыкнула Сара. В общем-то, Саре было все равно на лошадей и материнскую одержимость. Дома она сегодня осталась одна, а значит, названивать в четыре утра и интересоваться, когда же любимая дочка и внучка все-таки одарит родных своим присутствием, никто не будет. Она останется у Кёрсти на ночь, а под вечер другого дня вернется домой якобы с небольшой прогулки. Все было идеально спланировано, и осечек этот план обещал не давать. То, что к телефону Кёрсти не подойдет, было нисколько не удивительно. Либо она сидела в ванне с плеером и электроклэшем в наушниках, либо под ту же музыку экспериментировала с новыми блюдами в духовке, либо укуривалась на балконе до косых глаз. Отношения с гаджетом у нее были подчеркнуто плохие, и она без тени сомнения бросала его куда только можно, уверенно игнорировала звонки и вообще обожала терять на пару дней. Для музыки он не годился, а с общением угождал компьютер. Речь через него Кёрсти тем более не воспринимала. После метро Сара не решилась добираться до Кёрсти пешком, так что села на первый автобус и на месте была уже через пятнадцать минут. Зачем-то все же написав ей СМСку с оповещением о приезде, самостоятельно поднявшись на нужный этаж и только вскинув руку над дверью, Сара вскользь все-таки заметила несколько странностей в окружающей обстановке. Во-первых, дверь была открыта. То есть – с той стороны не виднелась даже цепочка, на которую Кёрсти запиралась, если кого-то ждала. Сара перешагнула порог. Во-вторых, сама по себе квартира уже при первичной оценке выглядела плохо, запущенно, словно недавно тут знатно повеселилось какое-нибудь крупное студенческое братство: грязь, комочки земли по углам, забившийся под шкаф ковер, упавшее на столик и только по счастливой случайности не разбившееся зеркало, венчал всю композицию приваленный к стене мешок с мусором. Можно подумать, Кёрсти вскоре намеревалась избавиться от него, однако расползшаяся под ним зловонная лужа эти догадки безжалостно обрезала под самый корень. Он стоит здесь не один час, а Кёрсти не настолько хикканутая на голову. – Кёрсти? Кёрсти молчала. Кажется, Сара начала проникаться чувствами ее телефона. А дальше в гостиной, на диване, она обнаружила ее таблетницу. У Кёрсти было слабое сердце. Слабая нервная система и пониженное давление. Ничего из перечисленного, однако, пить и курить ей не мешало, но как прилежная девочка Кёрсти пила все свои таблетки и в строго положенное время. Сегодня понедельник, вспоминает Сара. В таблетнице несколько ячеек понедельника – утро-день-вечер – и одна ячейка воскресенья – ночь – оказались совершенно нетронутыми, а внутри нашлись всяких цветов и размеров пилюли. Это было что-то новенькое. От переизбытка сегодняшних странностей у Сары начинало нехило ломить виски. Кёрсти, забившая хрен на свои таблетки, Кёрсти, позволившая бардак в своем доме, Кёрсти, спустившаяся до примитивных смайликов-улыбочек «:)», уже Кёрсти не была. И либо она начала тайком пускать по вене, либо Сара еще спит. Что ж, в таком случае, утром она не наступит на дурацкую, полную крошек упаковку хобноб. Как бы не повторить этим действием «Эффект бабочки». Впрочем, фильм этот ей не понравился, а во взмах крыла бабочки и связанную с этим теорию Хаоса верить она отказывалась. Но почему Сара так остро ощущала, как неумолимо рушатся внутри какие-то прошлые убеждения? Насколько сильно вступали в противовес с пунктуальностью Кёрсти новые впечатления от заброшенной квартиры, у Сары сейчас случится когнитивный диссонанс от широты возможных причин обострившегося у Кёрсти отшельничества. И как долго она вообще позволяла этому происходить вокруг себя? О боже. – Да серьезно, что ли? – Сара заметила расплывшееся темное пятно на спинке дивана. Соус успел въесться в ткань (либо его все-таки кое-как пытались оттереть). – Табаско? В дальнем коридоре послышался резкий, но тихий шум. – Плескается она. – Сара направилась к двери. – Надеюсь, в тебя вселился демон, иначе ты просто свинья. Слышала? Почему-то Сара сразу поняла, что ее любезный стук пропустят мимо ушей. Она просто приоткрыла дверь в ванную, намереваясь улицезреть полнящееся недоумением и животным испугом лицо играющей с пеной Кёрсти. И… животный испуг был. О недоумении за этим думать не приходилось. Но Кёрсти не было. Сначала Сара увидела землю. Гораздо больше, чем было ее в коридоре. Грязь на полу, мешанину чернозема вокруг разбитого цветочного горшка. Буро-рыжий след словно от ботинка переходил в мазок, следующий идентичный отпечаток подошвы придавил к плитке подаренную Кёрсти Сарой на двадцать лет орхидею. Грязь была везде, и создать ее столько один небольшой упавший горшок ни разу не мог. Сара закрыла дверь. Жирный штрих трещины на ней она не заметила. Не заметила сгустки крови в каше из земли, не заметила разбитый телефон на крышке унитаза. Алую воду в раковине – тоже. До следующего момента страх был крайне последователен. Он наливал собой тело медленно, соразмерно, давая к себе мало-мальски адаптироваться. Его почти не замечаешь, он зудел где-то в солнечном сплетении и лишнее к себе внимание не требовал. Еще раз, медленнее – до следующего момента. Итак, следов очевидной борьбы Сара не разглядела. Не услышала, как сзади открылась дверь, но назад отшатнулась резко, что и перед глазами поплыло, следуя движению впившейся в горло руки. При других обстоятельствах она бы сравнила эту хватку с челюстями пумы, что точно так же перво-наперво стремится вцепиться жертве в глотку, дабы не оставить ей уже ни единого шанса. То, что шанса у нее не осталось, Саре думать не хотелось. Вскоре, правда, думать не получалось вообще. Страх… На этот раз страх был резким, ошеломляющим, сбивающим хуком с ног; он вспыхнул в груди на манер пламени и быстро перебрался на плечи, все до одной мысли в нем сгорали, оставляя сплошные рефлексы: дернуться вперед, влево, даже оказавшись прижатой к чьей-то груди, изогнуться по-кошачьи и завиться, будто пойманная змея. Ошалело вцепиться в чужую руку, когда она в ответ на сопротивление только усиливает свой напор. Наверное, челюсти пумы так же невозможно разжать, и хоть ты бей ее по морде, выскреби глаза ногтями – ты будешь уже мертв. Все происходящее дальше Сара уже не понимала. Собственные руки, потянувшиеся назад, намеревающиеся исцарапать лицо напавшего, контролю не поддавались, когда как напавший от них успешно отворачивался. В то время Сара уже не чувствовала своих ног, то ли от звериной паники, то ли уже готовясь провалиться в прострацию, но так или иначе, когда ее рывком подняли и развернули, когда окружение окончательно размазалось в экспрессивный абстракционизм и когда уже все оставшиеся чувства сошлись на душащей хватке, Сара услышала голос. Возможно, она не уловила его сначала из-за гула в ушах, или же это само шокированное сознание создавало из голоса не иначе как невыносимый монотонный гул, но теперь Сара слышала – и слышала вполне отчетливо. Обычный человеческий голос оседал в голове и оставлял там нечто невыносимое: «Не брыкайся». Потом снова, после очередного рывка вбок: «Успокойся». И еще раз: «Перестань брыкаться, сучка». Вероятно, после Сара отключилась. Окружение перед глазами медленно, запоздало менялось в эффекте слоу-мо, без того подернувшись всевозможными тошнотными оттенками. Скорее всего, Сару вырвет сразу же, не успей она до конца прийти в сознание. (Если Сара в принципе придет в сознание).***
Разглядывая гостиную вот уже полминуты, только наполовину веря в реальность окружения, Сара все же сумела перевернуться. От резкой смены положения картинка перед глазами перевернулась и продолжала плыть, Саре казалось, что она падает с какой-нибудь многоэтажки, но точно не с дивана. Глотать было больно, а в груди пекло. – …зал же… каться… су… тупая… Чувства были вязкие, как густой кисель, с комочками, и кисель напоминало все прочее вокруг – Сара в нем плавала, но не бултыхалась, просто удерживалась в сладкой жиже и сильнее терялась, когда мешающая все это безумие ложка размешивала вместе с комочками и ее. Жидкость попала ей в рот. Когда Сару рвет, она вдруг вырывается – освобождается из чашки с киселем и резко осознает всю плачевность своего положения. Испачканные в рвоте, руки без разбору шарят по полу и натыкаются на диван – Сара сплевывает в последний раз и поднимается на ноги. Ее шатает, влево – почти падает на диван, вправо – на кофейный столик, слабые ноги словно бы нашпигованы ватой, но уж точно никак не костями. Сара касается припухших век – она плакала? – Браво, Сара, – издевается голос. Сара оборачивается на звук. Его источник нашелся совсем рядом. Сара издала стон, содержащий в себе что-то крайне эмоциональное, – плач, мольба, понимание скорой смерти, ужас. Покалеченное сознание все еще отказывается воспринимать некоторые части, несомненно, существующей в этой квартире реальности. Например, лица: количество деталей на нем все еще казалось невозможным, само лицо казалось невозможным, человек перед ней тоже был невозможным, это все просто невозможно-невозможно-невозможно! Сара закричала, скакнула в сторону и мученически закашляла, когда рука легла поперек горла, – на этот раз это было мягче, почти осторожно, он не хотел вырубить ее снова, только удержать. Сара лопатками почувствовала, как напряглась линия его плеч, и все-таки выскулила: – Пожалуйста… нет… – Прекрати пытаться удрать, и я отпущу тебя, – уверял мужчина. – Я человек слова. Сара замерла. Собственное дыхание шумело в ушах вместе с распаленной ужасом кровью. Она прижала к груди руки, дрожа всем телом, и попыталась вернуть контроль над трясущимися ногами. Мужчина, как и пообещал, медленно убрал руку от ее горла и отступил назад. Оказаться хоть на сантиметр дальше от него было просто невероятным. Она нехотя обернулась. В мужчине перед ней не было ничего необычного, и на улице она бы никогда не обратила на него внимания: толстовка, брюки, ботинки. Щетина над губой и на подбородке. Его голос не был грубым, а основой его был смех – насмешка, едкая подколка, издевка – что-то открыто глумящееся. Смеялись глаза, смеялись лучики морщинок, испещрившие кожу вокруг, смеялись в полуулыбке губы. Улыбка не сходила с его лица даже когда он говорил – и тогда левый уголок губ то и дело дергался вверх. Он был высокий, но от страха мерещился еще больше. В руке обнаружилась камера. Саре стало очень, очень плохо, будто ее желудок желал вывернуться наизнанку во второй раз. Мужчина включил камеру, поднося ее к лицу, и Сару с ног до головы накрыло сразу несколько волн дикого страха. Это были волны из лавы, и теперь лава текла у нее по венам и артериям вместо крови. Обожженное огнем сердце сорвалось на галоп в исступлении. – Пожалуйста… – простонала Сара, кривя лицо в плаче, – пожалуйста… – Как насчет прогуляться сегодня вечером, Сара? – он ощерился и приблизился к ней, пихая камеру почти в лицо и наслаждаясь ее ступором. Сара не шелохнулась. Что это значит?.. Сара всхлипнула. Что с Кёрсти? Что он сделал с ее Кёрсти? – Где она… где Кёрсти?.. – Сара замотала головой. Она ступила вперед, когда мужчина с камерой сделал зеркальный шаг назад, и обогнула его. Он позволил, кроме того, он следовал точно за ней в коридор и не предпринимал более никаких попыток остановить, и Сара слышала только его тихие шаги и то, как скрипит под подошвой ботинок песок. – Да прекрати, Сара, давай поиграем, – смешок. – Из тебя выходит отличная актриса. Она не слышала его. Старалась не слышать. Он болен, он просто ненормальный на всю голову, Сара вытирала слезы, восстанавливая четкость окружения, и заглядывала во все комнаты, не до конца понимая, что происходит и что она вообще делает. Ходить было все еще тяжело, страх истощал тело, как паразит, она уже еле перебирала путающимися ногами. И Сара наконец падает на колени в спальне под смех за спиной, удерживаясь на содрогающихся руках, и ползет к Кёрсти, к… Кёрсти? У Кёрсти не было лица. То есть оно было, конечно же, но было настолько уродливо, яростно вспахано лезвием и разбито, что Сара никогда бы не назвала это лицом. Куском пережеванного мяса – возможно. Но не лицом. Розовые волосы Кёрсти сделались одной слипшейся красной паклей. Красное было везде, но почему-то только не на ее убийце. – Нет, Кёрсти! Кёрсти! Прошу тебя! Кёрсти! – Сару трясло. От крика и от слез, от ужаса, от неверия. Она встряхивала Кёрсти за ворот футболки и кричала, кричала, стонала и ревела, пока плач не перешел в вой, снова звала ее по имени и снова ревела. Камера мелькнула перед лицом. – Встретимся у меня дома, Сара, – насмехается мужчина, – выпьем и будем смотреть «Хэллоуин» с Майклом Майерсом. – Заткнись! – Сара попыталась выбить камеру из его рук. От неожиданного даже для себя самой вскрика голос упал, Сара тихо плакала, хрипела. Соленые, щиплющие кожу слезы вперемешку с соплями проползли от носа до линии губ. Она отшатнулась, сев на полу, раскрыв в немом крике рот. Руки от крови стали липкими, уродливыми, просто отвратительными. На ее руках была кровь ее лучшей подруги. Она бы быстрее отрубила их, чем приняла это. Мужчина отложил камеру. Подлетел к ней, схватил за волосы и тряхнул, как щенка, брезгливо бросив обратно. Сердце Сары билось так сильно, что она давно должна была умереть от его разрыва. Она снова упала на пол, теперь уже не устояв и ударившись затылком, и бутон боли там набухал и разворачивался с каждой секундой все сильнее. Вскоре боль дошла до самого лба, будто бы пронзив череп насквозь. В глазах тоже зазудело. Этого не могло произойти, так не могло случиться! Как минимум с сегодняшнего утра она общалась по чату не с Кёрсти, а с ним, и это он заманил ее сюда, это была ловушка, в которую она пришла добровольно, она могла уйти сразу, как заметила бардак в доме, почему она не ушла, зачем она осталась?! Он снова поднял ее, на этот раз потянув за кофту. – Прекрати скулить, Сара, – мужчина толкнул ее к стене и направился следом, вплавившись всем телом. Его щетина царапала участочек кожи где-то рядом с ухом, Сара ярко чувствовала жар, исходящий от его тела. Ей хотелось долго и зычно выть, до хрипоты. – Сейчас нам придется выйти на улицу, Сара, – прошипело в голове. Горячие губы задели ушную раковину. Сару тошнило. – Поэтому я просто не могу не спросить: ты будешь хорошо себя вести? Сара закивала. На автомате, как болванчик. Вся жизнь перед глазами пролетела у нее только сейчас, когда выпутавшееся из щупалец страха сознание повторяло рефренами: сбежать, сбежать, можно затеряться среди домов, долбить по машинам, пока на звук сигнализации не спустится хозяин, просто кричать; кто-то точно придет, этот психопат испугается и сбежит, она спасется, это ее единственный шанс, ее жизнь сейчас зависит только от нее самой. Давление спереди исчезло. – Отлично. – Мужчина убрал камеру в карман толстовки. – Умойся, – он кивнул на ее руки, – и кровь тоже. Сара обошла его – медленно, осторожно, в то же время надеясь отдалиться как можно скорее. Уголок губ у него снова дернулся.***
На улице было темно и прохладно. Сара вгляделась в город перед собой. Он не знал, что произошло этим вечером, он просто дышал как прежде – тяжело, кашляя, не волнуемый ничьими заботами. В воздухе висла тишина, где-то завелась машина. Саре хочется плакать. Реветь и кричать с новой силой. Ей сейчас куда страшнее, чем было в квартире Кёрсти: если она не сможет, не успеет, сделает что-то не так или не сделает, когда это будет необходимо, – она умрет. Умрет задолго до удара в сердце. Он не просто так не заколол ее там – у него были иные мысли на ее счет. И если они воплотятся в реальность – Сара точно погибнет. Мужчина взял ее за руку. На этот раз сердце Сары почти остановилось. – Иди за мной и не думай вырываться. – Он заглянул в ее лицо. Скопившийся там ужас глянул на него в ответ. – Я знаю, где ты живешь, Сара. Мой приятель навестит твою мамочку, если ты сглупишь. Ты любишь мамочку? Нет-нет-нет, кричал собственный голос в голове, нет-нет! Все должно быть по-другому, нет! Нет! Пожалуйста! – Пожалуйста… – Слеза ненадолго повисла на реснице и заструилась по скуле. – Заткнись сейчас же. Молчи, пока я не разрешу тебе говорить. – Держащая ее рука переместилась на предплечье и до боли сжала, отчего у Сары враз похолодели и затряслись пальцы. – Ты поняла? Сара кивнула. Другая рука поправила ее челку. Он привычно улыбнулся ей одним уголком губ.***
Они шли через город, держась за руки. Наверное, даже издалека было видно, как Сару трясло и как неуверенно переставляла она ноги. Прикидывать, какое выражение застряло в этот момент у нее на лице, надобности не было, но мужчина резко одергивал ее, замечая слезы и кривящиеся брови, и говорил что-то вроде: «Лицо проще, а то я сам это устрою». Сара кивала. Много. Скорее всего, ее опять трясло. Сара сглотнула, в пересохшем горле это действие отразилось болью. Она видела людей на других улицах, ей хотелось рвануться и заорать: он не побежит за ней, если ее заметят, он точно не был глуп. Сара незаметно тянула руку вбок, сжимала в кулак пальцы, выгибала кисть. Если у нее не получится вырваться – все кончено. Он не простит ей этого, он ее убьет, сейчас или за городом. Ошибки быть не должно. Сара копила силы. Как только она увидит людей снова – она вырвется. У нее получится, черт, да! Ей хотелось кричать во весь голос от радости, и ноги вдруг окрепли. Сердце затрепетало в предвкушении. Этому придет свой конец! Мужчина резко свернул вправо. Перед глазами Сары предстал потонувший без света фонарей во тьме переулок. Он швырнул ее к стене. Тупая боль в позвоночнике выбила из глотки глухой кашель. Сара в ужасе лупила глазами. – Ты думаешь, я не замечаю, что ли, сучка? – И он ударил ее кулаком в живот, Сара квакнула, или прикусила язык, и болезненно изломала губы. Для крика в легких не набиралось воздуха, у Сары сильно закружилась голова и подошел к горлу ком – она склонилась вбок, чтобы ее наконец вырвало, и зашлась в душащем кашле. Боль в глотке отражалась теперь и в груди. – Как же это мерзко! – Мужчина отошел от нее. Сара загнулась сильнее. Рвота лезла у нее через нос. – Заканчивай давай, сучка. А еще раз выкинешь что-то подобное – руку я сломаю. Сара в очередной раз закивала как по приказу, и брызнувшие слезы застили ей глаза. Кусочки рвоты под порывом закравшегося ветра быстро засыхали по краям ее рта, тогда как пленка слюны на подбородке леденела. Сара умирает.***
Дальше они шли исключительно безлюдными переулками. Обычно летом людей на улицах ночного города встретить удается немало, но эта ночь, без сомнений, была не из тех. Это была дьявольская ночь для дьявольских деяний. И она была страшная сама по себе, угольно-черная, как воронье крыло, как божья кара. Когда они дошли до моста, Сара уже находилась в полуобморочном состоянии. У нее больше ничего не болело, мысли тем паче кончились, и она просто брела за мужчиной, находясь в глубокой прострации и ничего не осознавая. Бессознательно и почти добровольно села в машину, когда ей требовательно надавили на макушку, и сжалась вся на сиденье. Сквозь стекло она все-таки разглядела лодочную станцию. В детстве она часто ходила сюда с отцом. – Все будет хорошо, Сара, – почти по-доброму улыбнулся мужчина, сев в салон и повернувшись к ней. – Са-ара. – Сара подскочила на месте: это был другой голос. Понимание вдруг еще раз залепило ей хлесткую пощечину. С заднего сиденья машины в полутьме Сара не заметила человека, сидящего спереди, и как только он обернулся на нее, как только они уже оба начали смотреть на нее, Сара закричала, давясь воздухом. Второй мужчина быстро перелез к ней и зажал рукой нижнюю часть лица, сдавив щеки, – страх Сары умножился, когда в этих глазах уже кроме готовности убить ее хоть прямо здесь и сейчас она ничего не увидела. Ее нещадно повело, когда машина тронулась с места, а ноги сковало льдом страха. Взгляд исподлобья мучительно выжигал в ней дыру. Машина съехала на автотрассу. По новому позыву опорожнить желудок Сара догадалась о своей скорой потере сознания, но челюсть ее пока активно ходила под затыкающей рот рукой: наверное, она что-то говорила; возможно, молила – их или бога. Сара еще очень не скоро узнает, что виноват во всем этом здесь как раз тот самый бог, божество, виснущее далеко в небе. По обычаю, его причастность к чему-то почти всегда знаменует смерть, вероятно, даже для Сары. Долгую, мучительную, пронесенную через боль и страдания смерть. Сара надеется, что она не проснется больше, как только глаза подернутся полотном морока, искренне, как никогда, почти умоляя. В этом заключалась первая пытка.