Дороги судьбы (цикл "Охотники")

До вечера Раду честно старался не лезть с вопросами. Хотя любопытство и грызло — а что, а как, а почему. Во всякой потусторонщине он разбирался... ну, как любой другой. Домового да овинника уважь, баннику пива налей, лешаку поклонись и хлебом угости, хату освяти, церковную охранку носи, коли в поле ночуешь, то кругом стоянку обведи, на огни болотные не глазей, а если неладно — Охотников зови. И все такое прочее. Но уж точно не так, чтобы понимать, что за бесовщина повылезла, как от нее храниться и как упокоить. Зато для Марджелату, который ураганом носился по деревне, что-то выспрашивал, раздавал указания, это явно дело привычное, обыденное. Да и сами орденские были загадкой. Уважали их и боялись, но вот в остальном... Священники — не священники, чародеи — не чародеи, непонятно. Баек ходило не меньше, чем про ту же нечисть, а толком ничего и не известно. А интересно было — жуть. Раду даже позабыл, что ему ведьмака опасаться надо. Но Марджелату просил не мешать, и он свое любопытство придерживал. Почти. Один раз только и не удержался, когда снаряжение собирали. Марджелату разложил на столе целый арсенал, большую часть которого Раду раньше не видел. И где только прятал? И ножи разные, и колья, и склянки с зельями, и совсем непонятное, на первый взгляд не определишь, что это и для чего. Перебирал, поправлял, прятал что за голенище, что по карманам, что к подкладке плаща крепил. Вот как за два года можно было не углядеть? Глаза отводил, что ли? Может, и умеет — кто этих ведьмаков знает. Закончив со снаряжением, Марджелату отобрал у Раду пули и узким ножом принялся ставить на них засечки. Неглубокие, просто царапины. Вроде и ничего такого не делал, но будь Раду в волчьем облике, шерсть на загривке вздыбилась бы. И так волосы зашевелились. Потянуло чем-то эдаким, как перед грозой, когда воздух тяжелый, густой, и аж искрит. — Ты что делаешь? — Пули тебе, балбесу, заговариваю, — пояснил Марджелату, не прерывая своего занятия. — Серебра под твой калибр у меня нет, но и так неплохо. Гильдейским оружие обычно заговаривали церковники, орденским, по слухам, такое не нужно было, сами умели. Выходило — правдой те слухи оказались. — Значит, все-таки колдуны? — Ну, колдуны — не колдуны, но кое-что можем: — Марджелату закончил возиться с пулями, высыпал их Раду в ладонь. — Заряжай давай, и выдвигаемся. На ночевку они расположились в рощице, в полумиле от деревни. Добирались пешком. Коней Марджелату оставил, сказал, что мешать будут. Раду не спорил. Раз ведьмак говорит, что помешают — ему виднее. Пока Раду разбивал лагерь, разжигал костер, Марджелату охранный круг ставил. И не так, как обычно путники смесью соли с мукой или золой лагерь обводят, а двойной. Первый по-простому, а второй ножом с вороненым лезвием очертил. Замыкая, этот нож в землю по рукоятку вогнал и там оставил. Потом шагнул за пределы круга, поманил Раду к себе. — Зайчик, иди сюда. Ты же царапин не боишься? — А ты обо что там поцарапался? — Да не я. Мне надо, чтобы ты поцарапался, — усмехнулся Марджелату. — Это как? — Да вот так, — Марджелату ухватил его за руку, чиркнул по запястью ножом и ненадолго прижал к дереву. После шагнул обратно к костру, устроился на земле, вытянув ноги к огню. — И зачем это было? — Раду рассматривал руку. Действительно, не порез даже, глубокая царапина. — Чтобы кровью пахло. Всякая нечисть на ее запах слетается, как мошкара на свет. — А сам не мог? — проворчал Раду больше для виду. Что там той царапины, к утру и следа не останется. — Так нам приманить надо, а не отпугнуть, — Марджелату хмыкнул. Вытащил из сумки с зельями очередной подсолнух, закинул в рот семечек. — От меня ж, если унюхают, шарахаются как черти от ладана. А вот ты — другое дело. Сидит себе такой Зайчик, прямо напрашивается стать обедом. — Если меня по твоей милости схарчат, буду ночами призраком являться. — Схарчат, как же. Пусть попробуют, тут-то мы им зубы и пообломаем. — Кому хоть зубы обламывать будем? — поинтересовался Раду. Марджелату пожал плечами. — А темные его знают. Вот явится — разберемся. — Не знаешь? — Раду так удивился, что даже глаза округлились. — Ну, из того, что Стана рассказывала, на летавицу* похоже. Но если б она, покойников бы не было. Стана все верно делала. — А сын мельника? Ну, тот, который оклемался. — Там другое было, — Марджелату махнул рукой. — Отравления — не мой профиль. Пусть сам со своей девкой разбирается, которая его плохо сваренным приворотным напоила. — А что еще может быть? — не унимался Раду. Раз уж отвечают, то чего б не поспрашивать. — Да много чего, — Марджелату закинул в рот еще несколько семечек. — Бестиарий... книга, где основные виды разной нечисти и нежити перечислены, в две ладони толщиной будет. И что ни год, то новенькое появляется. Так что толку гадать? Упокоим — тогда и поймем. — Это если оно нас не упокоит, — как можно ехиднее поправил Раду. — Я ж не гильдейский, — Марджелату выгнул бровь. — Когда меня мелочь какая покусать умудрится, останется только на покой, мемуары писать. А уж крупное я б еще на подъезде почуял. Только откуда ему тут взяться? Ты что, думаешь, был бы риск, стал бы я на тебя приманивать? — Кто вас знает, святой отец, — ядовито процедил Раду. Настроение снова стремительно портилось. Может, Марджелату ничего такого в виду и не имел, но все равно обидно стало. Мол, на такую прогулку его взять можно, а если серьезное дело — так сиди в сторонке и не мешайся. Не годишься спину прикрывать, да и не нужно ему. — Зайчик, ты чего? Обиделся? — растерялся Марджелату. — Ну хочешь, в следующий раз вместо того, чтобы выманивать, будем до утра по оврагам носиться, пока не найдем? — А он будет? Следующий раз? — в голосе Раду прозвучала горечь. — Или опять меня на постоялом дворе бросишь, а сам на охоту? Ты уж предупреждай, сделай милость, чтоб я не тревожился и знал, где тело искать, если не вернешься. — Зайчик, ну что ты такое говоришь?.. Раньше, заслышав такой тон, Раду порадовался бы, что в кои веки удалось сбить с Марджелату его неистребимое ехидство, но не сейчас. — А что, нет? Еще скажи, что такие, как ты, в своей постели помирают. — Бывает, — отозвался Марджелату, отводя взгляд. — Не то чтобы часто, но бывает. — Но по безымянным оврагам куда чаще, да? — Раду махнул рукой. — Так хоть место называй, куда пойдешь. — Ну с чего ты взял... — С собой брать будешь? Не верю! — если бы не время и место, Раду уже метался бы по поляне, как в клетке. Но, памятуя, где они и зачем, заставлял себя сидеть и не дергаться, только сушняк ломал на мелкие щепки, руки занять. — Иначе б не молчал. — Да понимаешь... — И тут Раду первый раз на своей памяти увидел, как Марджелату смутился. — Понимаешь... все как-то к слову не приходилось. — Два года не приходилось. — Он подбросил щепок в костер и принялся ломать следующую ветку. — Нет бы рассказать, научить. Чтоб спину прикрыть мог, обузой не был! — Зайчик, ты не понимаешь... — Да все я понимаю! — Раду не утерпел, запустил обломком палки в кусты, отвернулся, пробормотал глухо: — Ведьмаки, белая кость. Куда уж мне. Только под ногами мешаться. — Вот я и говорю, дубина. Раду хотел выплюнуть то злое, разъедающее изнутри горечью, но Марджелату поднялся так быстро, что он не уследил за движением, и вмиг оказался рядом. Постоял немного, потом провел по волосам, положил руки на плечи и... обида ушла, схлынула, как не бывало ее. Стало тепло и спокойно. Захотелось голову повернуть, к ладони щекой прижаться. А еще, совсем уж дурацкое такое желание, опасное — перекинуться, башку Марджелату на колени плюхнуть. И чтоб за ушами почесал, словно щенка несуразного, а не волчару матерого. Только когда горячие руки с плеч соскользнули, Раду сообразил, что еле успел себя одернуть в последний миг. Марджелату тем временем сел подле него, тяжело вздохнул. — Я не хотел тебя впутывать, — голос его был серьезным, без тени привычной насмешливости. — Знаешь, скольких я похоронил? Лучше и не знать. И многие умирали страшно, врагу не пожелаешь. — Да я... — Раду осекся, придвинулся вплотную. Ну, что тут скажешь? А Марджелату продолжал говорить, словно специально растравлял старые раны: — Орденские, да. Спасители, мать его. Всеобщее уважение, преклонение. А на деле мы — чистильщики. Дерьмо разгребаем, за которое никто другой в здравом уме не возьмется, — он криво улыбнулся. — Если тебе пулю в сердце всадили, глотку перегрызли или тварь сожрала, считай, повезло. Легкая смерть. Тебе я такого не хотел. — Думаешь, если ты невесть где сгинешь, мне легче будет? — Ну что мне с тобой делать, Зайчик? — поинтересовался Марджелату прежним колким тоном. — Учить, чтобы первый встречный вырколак* не загрыз? — Видно, придется. — Марджелату еще раз потрепал его по голове и пробормотал себе под нос совсем тихо, если б не звериный слух, Раду и не разобрал бы: — Зарекался ведь... Он совсем уж собирался было спросить, что именно зарекался, но изменившийся запах сбил с мысли. Все-таки как ни держи лицо, оборотень всегда учует и страх, и ярость, и... желание. Страха и ярости не было, зато дразнящее, волнующее пробивалось даже через травяную горечь, которой Марджелату отбивал собственный запах. И красивой девицы, на которую можно было бы это списать, поблизости не наблюдалось. Раду в который раз за сегодня пожалел, что Марджелату ведьмак, а не вер. Со своим обошлось бы без сложностей, и объясняться незачем, а тут поди еще пойми. Будто и хочет, но даже ухом не ведет, а ведь сколько Раду и подначивал якобы в шутку, и почти в открытую намекал. Но раз уж у них выдался вечер с задушевными разговорами, может, рискнуть?.. И тут Марджелату бросил: — Пистолеты приготовь. Отодвинулся и... исчез. Казалось, сидел там же, но взгляд на нем задержать не получалось, соскальзывал. А присутствие и вовсе не чувствовалось. Вроде и есть, а вроде и нет. Какое-то время все было спокойно. Как Раду ни крутил головой, ни всматривался в темные заросли, ничего подозрительного не обнаружил. Тихо, листья шелестят, ветки поскрипывают... А вскоре его в сон потянуло. Когда появилась девушка, он не понял. Закемарил, не иначе. Долго она добиралась, мелькнула мысль. Видать, муженек никак не засыпал, раз только пришла. Ну, главное, удрала. Верно говорят, не женись старик на молодухе, не станешь рогатым. Раду тряхнул головой, отгоняя сон — летние ночи короткие, зачем время терять? Вот сейчас он встанет, обнимет, поцелует зазнобу. И, уже выпрямляясь, почувствовал, как с колен соскользнул пистолет. Подхватил оружие он безотчетно, все-таки привычка — великое дело. И задумался: зачем на свидание с пистолетом наизготовку явился? Он сделал навстречу девушке шаг, второй, но оружие так и не выпустил. Кобуры на поясе не оказалось, не бросать же. Потом убрать можно. Просто привычная вещь, с привычным запахом железа, масла, пороха и... Марджелату. Перед глазами промелькнула картина, как тот берет одну за другой пули, ставит ножом насечки. С чего бы вдруг? Вроде, не было такого. Пистолет и пистолет, который заслуживал меньше внимания, чем ждущая красавица. Та улыбалась призывно, пышная грудь в глубоком вырезе блузы бурно вздымалась от частого дыхания. Раду сделал еще шаг, но что-то все равно не давало покоя. Он попытался вспомнить, когда это Марджелату возился с пулями. Не получалось. Но вот запах... А еще лесом пахло, костром... И все. В груди словно тонкая струна натянулась, зазвенела, сердце тревожно забилось. Почему Марджелату пахнет, а женщиной — нет? И снова привиделось, как друг перебирает пули. Каждую крутит в пальцах, проводит ножом. Смотрел бы и смотрел. Перехватить бы эту руку, губами провести от ладони к запястью. Длинные пальцы, сильные, ловкие — одинаково умело и с пистолетом управляются, и с ножом, и с девицами. Доводилось видеть, как Марджелату очередную барышню ласкает, и у самого дыхание перехватывало. Смотрел, как широкие ладони, шершавые, с мозолями от повода и револьвера, по девичьим плечам скользят, и все мечталось на собственной шкуре ощутить. Лицо девушки вдруг исказилось, поплыло, будто на свежее полотно с краской воды плеснули. Сквозь одни черты проступили другие, резкие, мужские, и рука сама дернулась. Раду выстрелил. По ушам ударил дикий нечеловеческий визг, и наваждение спало. Странная копия одной из его полюбовниц никуда не делась, но теперь он точно помнил, и где находится, и зачем. Да и сходство уже не казалось идеальным — ладная фигура дергалась, как ярмарочная марионетка, на груди чернела дыра... без крови. А потом за спиной женщины тенью возник Марджелату. Одной рукой обхватил за шею, второй стремительно вогнал между ребер кол. — Ну вот и все, — Марджелату разжал руки и мертвое тело мешком повалилось к его ногам. — Молодец, Зайчик. Он наклонился, осмотрел покойницу, с каждой секундой все меньше похожую на красивую женщину, хмыкнул. — Смотрю, старосте в той деревеньке, что мы три дня назад проезжали, ты рога все-таки наставил. Я уж думал, не усомниться ли, что ты девицами интересуешься, раз не поддался. Эта мерзавка сильно привораживала. Раду чуть было не брякнул, кем и как именно он интересуется, но спросил другое. — А почему она... оно... — он покосился на труп. — Ну... похоже было? — Эта дрянь вот сюда забирается, — Марджелату постучал пальцами по виску. — Вытаскивает, что поближе лежит. А дальше ты уже сам все додумаешь и пойдешь, как миленький, прямо в объятия знойной красавицы. Которая тобой тут же и закусит. — Красавица, скажешь тоже, — Раду передернулся. Тело у ног Марджелату совсем утратило привлекательность и теперь походило на гниющий труп, туго обтянутый зеленоватой, влажно блестящей кожей. С бугристой головы свисали жидкие белесые космы, ребра и тазовые кости торчали, как у заморенных голодом. — Что это вообще за дрянь? — Лярва, — бросил Марджелату и, заметив недоуменный взгляд Раду, пояснил: — Разновидность умертвия, питается жизненной силой. Такую красотку обнимешь, поцелуешь, после и не вспомнишь, а через несколько дней уже гроб заказывать. Девке она парнем пригожим является, ребенку — отцом или матерью, старикам — детьми или внуками. Упокоить — дело нехитрое, сам видишь. Сложно подобраться, чтоб не заворожила. — И тебе сложно? — Мне-то нет, — Марджелату пожал плечами. — А гильдейским в одиночку на такое ходить не стоит. Почти верная смерть. Он пошевелил сапогом тело, повернулся к костру. — Ладно, до утра еще далеко. Даже выспимся. — А обряд проводить не будешь? Раду знал, что Охотники в кровь, или что там убиенной твари ее заменяет, свои бляхи обмакивали. Видел. — Какой обряд? — Ну, со знаком твоим. Положено ведь. — А, это, — Марджелату махнул рукой. — Незачем. Вот будь у тебя знак, посоветовал бы обмакнуть, а мне толку с того? И так рубины, а эта красава максимум на хризолит потянет. Разве что для надежности приложить, но упокоил я ее вроде накрепко. — А чего она тогда шевелится? — недоверчиво уточнил Раду, который никак не мог оторвать взгляд от трупа, и поэтому заметил, как дернулись узловатые когтистые пальцы. — Где? Марджелату резко обернулся, отскочил, в последний миг уклонился от взметнувшейся с земли твари, метившей в горло. За плечами у него проступили рукояти мечей, которые он выхватил быстрее, чем сердце делает удар. Сверкнула в свете костра покрытая сигиллами* голубоватая сталь, с гудением рассекая воздух. — Зайчик, в сторону! Раду, зачарованный пляской клинков, опомнился, отпрыгнул от удлинившейся зеленой руки. В груди заклокотало рычание, которое он тут же подавил — незачем перекидываться и рвать лярву. Кол в груди здоровья нежити не прибавил, двигалась она немногим быстрее человека. Да и разумом явно не обладала, кидалась нахрапом: промахнулась, лишилась кисти, развернулась и ринулась снова. Парные узкие лезвия двинулись навстречу друг другу, ударили по шее. Оскаленная башка лярвы отлетела в сторону, прокатилась ярда полтора и замерла. Обезглавленное тело постояло несколько мгновений и рухнуло, из обрубка шеи сочилась черная густая жидкость, от которой смердело так, что Раду расчихался. — Ишь ты, живучая попалась, — Марджелату закинул мечи за спину, и они растаяли так же, как и появились. Он опустился на колено, все-таки достал бляху, приложил к трупу. — Мне уже самому любопытно. Раду, стараясь дышать ртом и не принюхиваться, подошел ближе, заглянул ему через плечо. Капли черной крови медленно впитались в серебряный щит. Знак мягко засветился, камни сменили цвет на темно-зеленый, с разводами. Вскоре свечение угасло, и крест опять стал рубиновым. — Надо же, малахит, — в голосе Марджелату послышалось искреннее изумление. — Отожралась, тварь. — Так что ты там про рубины говорил? — поинтересовался Раду, когда они оттащили мертвую лярву подальше, чтобы не воняло, и снова устроились у костра. Что камни у Охотников определяют статус, было общеизвестно, но подробностей он не помнил. Надобности не было. Вроде как синее ниже, чем зеленое. А красный цвет Раду вообще первый раз в жизни на охотничьем знаке увидел. — Алое. Рубины. Третий ранг. Считай, потолок, даже для орденского, — пояснил Марджелату, грея руки об кружку с травяным отваром. — А почему потолок, если третий? — не унимался Раду. После этой встряски сна не было ни в одном глазу, зато вопросов море. Когда еще представится возможность узнать? — Потому что выше только белое и черное. Белых — на весь орден дюжина наберется. А черных, слава Всевышнему, уже несколько веков как не было. — За несколько веков ни одного настолько сильного ведьмака? — Раду почесал в затылке. — И почему это хорошо? — Зайчик... — начал Марджелату, но потом осекся, покачал головой. — Ну да, ты ж не знаешь. Ранг определяется по силе убитой твари. Одно хорошо, чем они сильнее, тем реже встречаются. Когда черное последний раз вылезало, едва не треть Ордена полегла, и потом столько же, пока последствия разгребали. Да и белое без трупов, считай, никогда не обходится. Хорошо, если один из трех выживает. Притом, что на белое в одиночку никогда не ходят. — А на алое? — И на алое. На старшие ранги никто в здравом уме один не полезет. Это изощренная форма самоубийства. — А у тебя как было? Расскажешь? — Раду спросил и тут же пожалел об этом. Марджелату переменился в лице, дернул щекой. — Нет... не надо. — Да чего уж... Хочешь знать, как это бывает? — голос у Марджелату был отрешенный, и в нем звучала такая горечь, что Раду готов был проклясть свой длинный язык. — Нас было трое, и мы считали, что идем на шестой ранг, а там оказались рубины. Мне повезло. Я выжил. Повисла тишина. Марджелату бездумно смотрел на огонь, рыжие языки отражались в янтарных глазах, делая их еще светлее. Раду тоже молчал, даже прощения попросить за то, что душу растравил, слов не находилось. Просто придвинулся ближе, ободряюще сжал плечо. — Ладно, давай спать, — через некоторое время произнес Марджелату. — В деревню не пойдем? — Толку по ночи ломиться в дом, людей пугать? Все равно утром сюда возвращаться. — Зачем? — Осмотреть все. Сколько деревенских померло? Пятеро? На них эта тварь так не отожралась бы. Как пить дать, где-то здесь еще трупы валяются. Надо найти, чтоб отпели и похоронили как положено, а то неровен час, поднимется кто из покойничков, опять укладывать придется. Да и следы колдуна поискать хочу. — Какого колдуна? — Раду хоть и зарекался спрашивать, но не сдержался. Стоило получить ответ на один вопрос, как возникала еще дюжина. — Такого, который тут порезвился, — недобрым тоном протянул Марджелату. — Зайчик, запомни, умертвия, вроде этой лярвы, сами по себе не заводятся. Это мелкая нечисть может, а нежить такой силы — никогда. Или кто-то специально поднял, или баловался с запрещенными ритуалами, и случайно вышло. Так что нам с тобой теперь искать этого деятеля. И голову ему откручивать. — И часто приходится? Ну, того... откручивать? — Да постоянно, — Марджелату скривился. — Та бородатая байка не на пустом месте взялась. — Это какая такая байка? — Про то, как встречаются колдун и ведьмак. Колдун говорит: а знаешь, что я призвал? Ведьмак: знаю, я это уже упокоил. Так оно вечно и выходит. Какой-нибудь умник наворотит дел, а Ордену разбирайся. — Ну, значит, будем разбираться. И с колдуном этим, и что там еще вылезет, — подытожил Раду. — Зайчик, я, между прочим, тебя отговаривать пытаюсь! — А я думал, просто ворчишь! — рассмеялся Раду. — Уж решил, что тебя не нечисть, а какая бабка покусала да заразной оказалась. — Я еще нотации читать умею. И лекции об особенностях нежити. Долгие и нудные. И справочник, тот самый, в две ладони, на память заучить заставлю. — И не надейся, святой отец, не испугаешь. — Да понял уже, — Марджелату придвинулся ближе к огню, поправил расстеленное на земле одеяло. — Давай спать. Нам с утра окрестные овраги обшаривать. И темные его знают, куда потом придется гнать и где ловить нашего колдуна. И в Бухарест завернуть надо, гильдейским соли на хвост насыпать. Последняя фраза прозвучала очень многообещающе. — Не любишь их? — поинтересовался Раду. То, что он Гильдию недолюбливал, одно дело, но ведьмаки и гильдейские вроде ж одним делом занимались. — Это они меня не любят, — со смешком отозвался Марджелату. — А я не люблю делать чужую работу. Он зевнул, растянулся на земле, надвинул шляпу на глаза. — Зайчик, хорош языком молоть. Спи давай. — Не хочется. Я лучше покараулю. — Чего тут караулить? Людей нам бояться нечего, а нечисть не подойдет. Круг стоит. Да и вряд ли еще что-то появится. — Я все равно покараулю. — Ну как хочешь. Но если потом носом клевать будешь, в колодец уроню. Нечаянно, — пообещал Марджелату, еще раз зевнул, завернулся в одеяло и больше не отвечал. Уснул. А вот Раду мысли спать не давали. Пока отстаивал право прикрывать спину, вместе на охоту выходить, о плохом не вспоминалось. Когда боялся, что прогнать может, не позволит рядом быть — совсем о другом думалось. А едва стало ясно, что все по-прежнему, и никуда Марджелату не денется, тревога вернулась. Ну как узнает? «Да какой из тебя Охотник? Это он Охотник, а ты... Тебе его бояться надо. Лапы уносить, не оглядываясь. Но разве ж от него сбежишь? Ему-то тебя и ловить не нужно. Давно поймал. Сам придешь, только поманит. Вон, померещилось, что прогоняет, так и вцепился, обо всем забыл...» Раду подкинул дров в костер, поправил сползшее с Марджелату одеяло. Тот даже не пошевелился, хотя любому другому, пожалуй, руку сломал бы в ту же секунду, проснулся бы мгновенно. Доверяет. Раду вздохнул. Что ж, вором ему быть довелось. И убийцей наемным, и циркачом, и много еще кем. Будет теперь Охотником. А дальше — как сложится. Все-таки истинный оборотень, благородный вер, не какая-то нечисть недоделанная. Он же всегда везучим был, бабка Пэтра не зря его на удачу три дня заговаривала, травами русалочьими обмывала. Значит, и в этот раз повезет.