All colors of blindness

Кихён не хочет пить на выходные, не хочет встречаться с Чжухоном и определенно не хочет возвращаться в понедельник в университет. Староста уже сидит в печёнках и Кихён бы подобрал новое расписание, да как-то всё руки не доходят. Чжухон желаний Кихена не учитывает. Звенит бутылками с соджу в девять тридцать две в субботу вечером прямо перед дверью съёмной однушки. Кихён ворчит что-то про оборзевших младших и открывает дверь, сообщая Чжухону прямо в лицо, что от стипендии осталось мокрое место и жрать нечего. — Занюхаем, — оптимистично заявляет Чжухон, а Кихён выключает телефон. Там, на заблокированном экране перед отключением висит пять сообщений в какао, которые Кихён пробегает глазами, но не отыскав нужного имени, забывает как страшный сон. У Кихёна все в порядке. На дне условно винного бокала правды почему-то (как обычно) не находится. Чжухон в очередной раз предлагает сигарету, Кихён в очередной раз отказывается и наливает по новой. Соджу они занюхивают чжухоновым сигаретным дымом и заедают холодным слипшимся рисом, который Кихён варил ещё в четверг. Говорят о чём-то (Кихён не обращает внимания на темы), даже пытаются спорить (Чжухон нихрена не понимает в ценности истории для развития человечества), но вообще скатываются в банальнейшее накачивание спиртосодержащими со всеми вытекающими. Чжухон вроде не друг, но Кихёну как-то больше и не с кем общаться. — У тебя просто бабы нормальной не было! Кихён пропускает момент, когда речь заходит о личной жизни и сексе и изо всех сил пытается собрать раскисшие в голове мозги в нечто, что ещё способно фильтровать речь. Не получается, конечно. — Не интересуют. — В смысле? — Бабы, в смысле. Не интересуют. Кихён отвечает как-то отстраненно, на отъебись, и пытается включить сдохший телефон. Ему, почему-то, срочно нужно написать старосте о том, что он мудак. Староста, в смысле, а не Кихён. Хотя на часах немного за три, но кто на этой чёртовой планете спит в субботу в три. — Значит мужика не было! — заявляет Чжухон и гогочет. Кихён очень боится что из собутыльника сейчас посыплется тупое подъебывающее эгьё и нервы капитулируют окончательно, позволив кулаку, весь вечер ожидающему своего звездного часа, приземлиться аккурат в скулу растягивающего очень милую, но слишком ехидную улыбку Чжухона, немного выше марсианского ущелья ямочки. — Сейчас должно быть душещипательное признание в неразделенной любви? — уточняет Кихён и даже не пытается стереть с лица выражение последней суки. Это женское, конечно, но его как-то не ебет. Его вообще никто не ебет и это даже как-то грустно. — Кихён-а, ты красивый. — А ты не умеешь подкатывать. И за фамильярность я тебе зубы выбью. Утром. Если напомнишь. Чжухон обещает освежить утром чужую память, и перегибается через стол, чтобы притянуть Кихёна за ворот футболки и больно укусить, пытаясь на пьяную голову изобразить что-то вроде поцелуя. «Прикольно», — крутится в голове у Кихёна и он решает оставить мужскую браваду за мужскую честь собственной задницы до лучших времен. В конце концов, у него студенческие годы в нетолерантной к пидорам стране. Нужно быть полным кретином, чтобы отказаться от лезущего в штаны красивого второкурсника, на которого только из твоего потока залипает две трети населения. Кажется, Кихен коленом задевает полупустую бутылку с соджу, когда пересаживается куда-то в район бедер Чжухона. По крайней мере, со стола что-то капает прямо на босую стопу, а резкий запах алкоголя заполняет и без того душное помещение. Кихён спрашивает себя, имеет ли смысл трахаться с единственным почти-другом, или это не в стиле его отстраненного целомудрия и высокомерной сознательности. По всему выходит, что вполне в стиле, а горячие ладони под футболкой где-то на пояснице, более чем весомый аргумент. А дохлый телефон за спиной… Он кажется уже не таким важным, когда вращательной опорой мироздания становятся крепкие плечи под пальцами. Кихён даже не пытается контролировать собственное пьяное тело, особенно, когда Чжухон слишком скоординированным для смертельно пьяного человека движением выталкивает пуговицу из плотной петельки джинсов Кихёна и сухой горячей ладонью накрывает отчего-то напряженный член. Наверное, оттого, что со всеми своими фамильярностями и идиотскими рожами, Чжухон до безобразия красив и классно целуется. Наверное, оттого, что Кихён и сам умудряется залезть за резинку чужих трусов, старательно аккуратно нащупывая не свой член, и представить, как охуенно было бы приобрести фул-версию нормального секса, а не давиться пьяным демо. Наверное, оттого, что не надо придумывать тысячу и одну причину подкатить чтобы просто поговорить, а можно просто глухо прохрипывать и стонать где-то между шеей и плечом, кусаясь очень осторожно и подаваться бедрами вперед. Неэротично, зато приятно. Чжухон спускает первым, хотя Кихён почти забывает о том, что собственной рукой тоже двигать надо, потому что в голове шумит то ли от выпитого, то ли от рваного, быстрого и, мать его, умелого ритма. Именно так, как нужно, чтобы задохнуться и не дать себе взвыть от облегчения и звонкой пустоты в голове. — Ебать, он лох, — резюмирует Чжухон, всё ещё придерживая Кихёна под спину. Тот не уточняет, кто «он» и почему. Просто сползает с чужих коленей, с трудом поднимается на ноги, едва не поскользнувшись на разлитом соджу, и идет менять трусы и еще утром пахнувшие стиральным порошком джинсы. — Я на ночь останусь? Кихён только пожимает плечами и хочет ещё стопку гадского пойла, открывающего врата ада в самом центре спрятанного за челкой лба. Почему бы не устроить Чжухону прогулку по огненным окрестностям запароленного разума?