~
Смерть — процесс большой и значимый, со своими подводными камнями и заковырками в исполнении. В свои шестнадцать я отлично это понимала и покончить со всем, просто полоснув по запястью бритвой, не торопилась: хотела как правильно. Более того, боялась. Ким Тэён, Ким Неудачница и Ким Трусиха. Во мне удивительным образом сочеталось сразу несколько совершенно отрицательных персонажей, и я просто боялась, что не сумею. Что рука дрогнет в самый ответственный момент или боль будет совсем невыносимая, даже хуже, чем пишут в интернете. Частенько мне в голову взбредали по-настоящему чокнутые мысли: как было бы круто просто получить опухоль мозга или рак лёгких вместо посредственной астмы, к примеру. Я бы стала всеобщей любимицей, и меня бы жалели, и, может быть, меня бы кто-нибудь наконец услышал. Я всегда ненавидела несправедливость в своих отношениях с другими людьми, потому что я их слушала — правда слушала — и старалась приободрить советом, словом поддержки, но когда дело доходило до моей собственной душевной болячки, никто не торопился стать заживляющей мазью. Когда я раненым раком-отшельником ползла по берегу, остальные просто прятались по раковинам и притворялись непричастными. И приходилось притворяться тоже: что совсем не ранит, не саднит колюче. Только вот ранит, и ранит не по-детски, очень даже весомо, так, что и ватка со спиртом не в помощь, зато мысли о том, как будет отлично вскоре совсем покончить — ещё как. Меня спасала только эта ниточка надежды. Иногда хотелось сбежать. Собрать всё необходимое в любимый изношенный рюкзак и скрыться в глухом лесу, чтобы не лезли хотя бы здесь, хотя бы какое-то время — может, месяц, а может, всю оставшуюся жизнь. Что я знала наверняка — я не собиралась оставаться в этом доме дольше выпуска. Надо было только дождаться, пока закончится учёба (а она и заканчивалась явно, неотступно приближалась к срокам важнейших решений), затем просто броситься восвояси. Даже неважно куда, как далеко, главное — скрыться, исчезнуть и больше никогда не плакать по мелочам. Ровно такой был мой план до того, как мама впервые дала мне пощёчину. Довольно сильную, кстати, и неоправданную. Она выплеснула на меня злость: пришла домой злая как чёрт, вся на нервах, и увидела грязную посуду в раковине. Сработало как бомба ускоренного действия: в одно мгновение мама стояла у входа в кухню, а в другое уже шипела из-за зудевшей ладони и причитала, какая я неблагодарная дочь. Она ведь, мол, вернулась уставшая с работы, собиралась отдохнуть, а эти немытые тарелки ей весь вечер испортили. Она даже не спросила о моих причинах, потому что её это не интересовало: ей нужно было куда-то деть раздражение — и тут я, любимая груша для морального битья. И в какой-то момент, где-то между «Ты эгоистка!» и «Совсем обо мне не думаешь», меня это конкретно задолбало. Всё это. Абсолютно. Мамины вечные упрёки; «Ким Ничтожество», сквозящее между строк в голосе учителя физики; отец, назойливый как муха и надеющийся на тёплые чувства после всего, что натворил; до безобразия тупой Ким Минсок, обнимающий не меня, и собственное глупое сердце, тянущееся в сплетении горечи и смирения. Всё смешалось в одну большую кучу, и я просто подставила голову, чтобы меня окатило реальностью. От макушки до пят погрязнуть в дерьме — что может быть лучше? Только вытянуть из общей кучи на столе в своей комнате смятый листок бумаги и черкнуть простым карандашом план. Наобум составленный, небрежный, но вполне лаконичный и достаточно радужный, чтобы заделать его прощальным.1. познакомиться с парнем
2. пригласить его в кино
3. поесть сладкой ваты
4. поцеловаться
5. умереть разойтись по домам.
*
— Что вы думаете о синем цвете, аджосси? Я повернулась лицом к парню, который сидел рядом со мной на остановке и, как видно, ждал автобус уже очень долгое время. Он был довольно симпатичный, но явно слишком взрослый: лет двадцать пять-двадцать семь, — так что никаких планов на него я не строила. Однако поговорить с кем-то всё же ужасно хотелось. Да и погода держалась холодно, я успела замёрзнуть, и в этот момент меня могли согреть только чужие мысли. — Я не аджосси. У меня есть имя, — отозвался парень. — Имя? — я призадумалась. — Верно. И у меня оно есть. Так что? Незнакомец задумался тоже. Явно напряг мозги и стал размышлять вслух: — Синий — это тишина. Если он, конечно, приглушённый. А если яркий, то это приятные известия и ежевичный сироп. Если потемнее, то… — То что? — Это смерть. Было неожиданно услышать это, но я довольно улыбнулась. — Сколько, говорите, вам лет? — Двадцать, — со смешком ответил парень, и я мысленно погладила себя по головке. То, что нужно. Кажется, первый пункт из моего списка уже можно было вычеркнуть за выполненностью.