Скованные сказки

трех вещей опасайся: копыт лошади, рогов быка и улыбки англичанина.

　　Никогда не желай настоящей любви. Никогда не смотри на любовь из сказок. Мир принесёт тебе ужа на сковороде, змею в жемчугах, белую кошку в платье, птицу с хохолком, медведя с далёкого севера, сокола со сломанными крыльями, — и за каждым придётся идти туда, не зная, куда, на восток от солнца, на запад от луны, пока не исходишь семь пар железных сапог и не потеряешь коня, голову и самого себя. 　　Никогда не желай удивительных приключений. Никогда не молись об урагане или о кроликах в белых перчатках, не кричи пиратские песни в окна своей спальни, не заходи слишком глубоко в лес, не открывай подозрительные двери и будь всегда уверен, что готов, — в большинстве случаев ты засомневаешься. 　　Никогда не желай невозможности. Никогда не загадывай желаний волшебным кольцам, лампам или рыбам, не обменивай их на собственный голос или родное дитя, не принимай дары от нищенок у фонтанов, не поднимай головы, не разговаривай, делай вид, что они для тебя невидимы. За всё придётся платить куда больше, чем ты думаешь. 　　Никогда не сходи с тропы: ни за цветами, ни за таинственным голосом, ни чтобы помочь попавшей в силки перепёлке. Не забывай пересчитывать приглашения на крестины. Не ешь гранаты. Не разговаривай с мечами, даже если они первые к тебе обращаются. 　　Не нарушай правил. Но готовься — они сами себя нарушат. Сломаются под собственным весом, не зная, куда бежать и что делать, и понесутся прямиком на тебя. Вдруг ты поможешь всё исправить? Вдруг ты тот самый, единственно важный, вытаскивающий клинок из камня и побеждающий дракона? 　　Только те самые — тоже часть законов. И тебе остаётся только желать. 　　Делать глупости. Помогать тем, кто в беде. Разговаривать с мечами. И ни в коем случаем меня не слушать. 　　Сходи с тропы, пока не поздно. И не оглядывайся. *** 　　Забавно. 　　Стоило ему забыть самого себя, и всё повторилось. Он снова искал, и не было ему покоя — только передышки, одна за одной. Но потом — что? Что было бы, приди он слишком поздно и найди пустой дворец и пепел? Что было бы, не приди он никогда? 　　Его история — не та, в которой важен только конец пути или только сам путь. В этой истории должен быть финал, потому что иначе нет смысла её рассказывать. Только ведь… путь всё равно бы однажды закончился. 　　Кай нашёл бы их, раскиданных по свету, как яблоки в саду бессмертного императора. Веру и Волка — конечно, вместе, потому что их не разделить ни одной истории, ни одному Закону, ни одной силе. Даже сиди они на месте, рано или поздно одного донесёт до другого ветер. Или слухи. Или толпа разъярённых крестьян. Они буду вместе, даже когда из разделит смерть. Да что она вообще может? Они носят друг друга в сердцах, в разумах, в самих костях. В движениях, в хитром прищуре, в волчьем упорстве и человеческом упрямстве. Останься Вера одна, она понесёт в себе вой Волка, его юмор, который никто никогда не понимает, и то, чего не передать ни словами, ни движениями. 　　Останься Грэй один, он будет носить красное, недовольно хмурится совсем в вериной манере и неизменно смотреть на звёзды. 　　Они не были одним целым, но были мирами друг друга. Унаследовать целый мир — задача непосильная, если не знать, что и внутри тебя есть такая же бесконечность. 　　Они не искали друг друга с маниакальным безумием, потому что твёрдо знали: всё случится так, как должно, и где-то на другом конце бытия слышно дорогое дыхание. И этого достаточно. 　　Гэйслин и Арду — тоже вместе. В сказках братья и сёстры часто держатся рядом — если им, конечно, известно друг о друге с самого рождения. Они бы побеждали ведьм в домах из леденцов и имбирных пирожных, или совершали бы по очереди подвиги, или смотрели чужие сны и аккуратно провожали их до нужных окон. 　　Ягвиду — свободную и смеющуюся в лицо любой опасности, древнюю, как мир, и молодую, как роса на траве. 　　Сэмюэля-крысолова, играющего на дудочке из тростника, или фортепиано без хозяина, или струнах чужой души. 　　Маргариту, избавляющую от страданий и вечно преследуемую кошками. 　　Артура с короной в волосах — неважно, золотой, железной или терновой — неизменно вежливого, неизменного улыбающегося, освобождающего заключённые в пещерах светила и драконов, по ошибке посаженных на цепь. Аврора, продрогшего до костей, спящего на сотне матрасов, под которыми скрыта единственная горошина — она оставляет синяки и дурные воспоминания, потому что из неё когда-то должна была прорасти лестница в небо, но всё обернулось совсем не так. 　　Тех, кто до боли похож на Сезама и Шехеразаду, но которые, конечно, не могут быть ими. Кого-то по имени Али. Даже Кларенса, которого никто не помнит. 　　И Бена тоже. Может быть, слишком поздно. 　　Кая всегда тянуло куда-то: то ли красными лентами судьбы, то ли натянутыми струнами, то ли чужой волей. И теперь, когда конец его истории опять отложили, он не мог вдохнуть. 　　Не стоило удивляться, что во тьме его ждали демоны. 　　Не те, которые отрубают руки дочерям мельника, и не те, что спорят с бывалыми солдатами и режутся с ними в карты. Собственные, запертые в ледяном центре зеркального лабиринта души, двери в который сожгло одно прикосновение. 　　Кай помнил, как замораживал чашки на общей кухне, как вытаскивал из слива в ванной свои длинные волосы, как проглатывал чужие истории, одну за другой, и как они тащили его из Двери в Дверь, мяли, как тесто, чтобы он заменил недостающие части мозаики. Он был драконом, был фейри, был потерянным и найденным, был бессердечным и запертым в башне… Он был Снежным королём. И никогда не переставал им быть, так ведь? 　　И теперь, в конце всего, он пришёл слишком поздно. 　　Здесь, во тьме, его ждало зеркало. 　　Она стояла словно бы на другом конце комнаты — если тут вообще была комната — бледная кожа, сверкающий в темноте лёд платья и что-то чёрное в снежно-белых волосах. Что-то до боли знакомое… 　　Кай отпрянул, сам того не заметив, пальцы его покрылись привычными когтями, и пришлось сморгнуть с ресниц иней — зима откликнулась по первому зову, так легко, словно никогда его не покидала. 　　— Кай?.. — выдохнула не-Герда, потому что это не могла быть Герда, во второй раз он ни за что не обманется… 　　Бен разбил её. Расплавил. Выжег из Мироздания, потому что она была не Гердой. Она была сломанным Законом. 　　Но ведь их… их тоже больше не осталось? 　　— Кай… — выдохнула она вместе с роем снежинок и осела на землю, так резко, словно кто-то выдернул из-под её ног опору. 　　Белый охотник отреагировал на внезапное движение звоном льдистых когтей на поднятых в боевой готовности руках. Но не-Герда не двигалась — сидела, как потерявшая нити и в придачу к ним золотой ключик марионетка. 　　— Нет-нет-нет… — продолжала она тихо, себе под нос, но в окружавшей их тьме всё было слышно так, словно она шептала ему это на ухо. — Ты не Кай. Ты не можешь им быть. Ты был давно, ты был зимой и не узнал меня, а потом зимой стала я, потому что тебя уже… 　　Она задохнулась снежинками и прикрыла глаза. 　　Кай не мог попасться на ту же удочку дважды. Его так часто вставляли в повествование, не спросив согласия, он так долго бежал куда-то, сам не зная, куда, и это было так утомительно. Но сейчас он бы не отказался от знакомого чувства “мы знаем, что делать”. 　　— Кто ты такой? — спросила не-Герда, уставившись на него глазами, в которых не было ни капли льда. Ни следа зеркального тумана. Ничего от того, что снилось ему в кошмарах. 　　— Ты… — она наклонила голову так, что белые локоны упали на открытое плечо. — ...пришёл спасти меня? Ведь это из-за Кая… за Каем я пошла так далеко на север! Отдала любимые туфли! Не послушала розы! Видела чужие сны! Пила с разбойниками! Не смей им притворяться… 　　Кай опустил руки, но когти сбрасывать не стал. В горле вились тысячи слов, но он смог выдавить только: 　　— На тебе корона Снежной Королевы. 　　И не-Герда встрепенулась, словно совершенно забыла о том, что что-то давит ей на лоб и на сердце. Она потянулась вверх, коснулась пальцами волос, нащупала чёрную корону… и стащила её с головы. 　　— Только её часть, — сказала она, с любопытством вертя гребень в руках. — Надо же, совсем не холодная. 　　Кай опустился на пол — или что там их окружало. На ощупь словно литая сталь, под которой пыхтит котельная или ревёт камин. 　　— И не тяжёлая? 　　Не-Герда подкинула гребень вверх и тут же поймала его, ногтем задев острый уголок. 　　— Больше нет, — она ещё немного повертела остатки короны в руках, а потом водрузила их обратно. — Где это мы? 　　Её словно совсем перестали волновать заданные ею же вопросы. Девушка сцепила руки в замок и повернула лицо вверх, будто пыталась взглядом отыскать потолок. 　　Кай сглотнул и тоже посмотрел вверх. 　　— Там, где вряд ли хотели оказаться. 　　— Я только и делаю, что попадаю туда, где не хочу быть, — хмыкнула не-Герда. — Похоже, пора начинать хотеть попасть в те места, где оказываюсь. Чтобы хоть как-то оправдывать собственные ожидания. 　　— Ты… — Кай пытался отыскать хоть какое-то подходящее слово, но вместо этого начал мысленно уговаривать себя снова посмотреть на неё. Кто знает, может, ему всё привиделось? Может, он давно уже спит лет эдак сто, и ему осталось только дождаться прикосновения чужих губ к своим, чтобы открыть глаза? 　　— Ты настоящий. 　　Он и не заметил, как Герда оказалась рядом — и тут же ткнула пальцем в его запястье, там, где начиналась ледяная корка, переходящая в его первостепенное, в самом прямом смысле холодное оружие. 　　От неожиданности Кай опустил взгляд, но когтями даже не пошевелил. 　　Герда выглядела непривычно взрослой и непривычно похожей на Снежную Королеву — ту, у которой были сани и которая подарила ему весь мир и пару коньков в придачу. Кай помнил Герду двенадцатилетней, упрямой и высокой. Теперь он, вроде бы, возвышался над ней. И в упрямстве наверняка мог дать фору. 　　— Надеюсь, что ты — нет, — выдохнул он, наконец. — Иначе как… 　　Он не мог продолжать. 　　Он вспомнил великое множество Сторожевых Башен за Дверью с синей птицей, насмешливым сломанным Законом, который, казалось, приснился ему в прошлой жизни — так давно это было. И за одной из них была она — взрослая, беловолосая, почти призрачная. С куском чёрной короны в волосах. 　　Что она тогда сказала ему? 　　«До встречи»? 　　Герда немного отодвинулась и прищурила глаза. 　　— Какой ты ужасно взрослый. 　　— А ты ужасно молодая. 　　— Тебе наверняка жутко неудобно с такой кучей волос. 　　— А твои вьются. Это странно. 　　— И они белые. 　　— Твои тоже. 　　Они замолчали, чтобы перевести дыхание. 　　Кай вспоминал. Картины путешествий — множества невероятных путешествий, которых не пожелает даже самый ярый любитель сказок, — лились ему в голову, словно весенние ручьи. Так много. Так сразу. 　　Та Герда рядом с другим Каем, всё ещё холодным, более далёким и бесконечно грустным. 　　Что он сказал ему на прощание? 　　«Передай Бену...» 　　— Я пришла за тобой слишком поздно. 　　— Я не думал, что должен за тобой пойти. 　　Что, если бы Кай и Герда не спасали друг друга? Что, если бы они спасли себя сами? 　　— Фэнхуан был прав — стоило раньше позвать на помощь всяких героев… Ты ведь теперь герой? 　　— Погоди… Фэнхуан? 　　— Сначала я думала, что он свалился с неба, чтобы спасти меня! Но дурацкий дворец не желал нас выпускать. 　　И Кай рассмеялся. Немного нервно. Конечно, к ногам Герды свалился фэнхуан, потому что как иначе? Они вечно вторгаются в чужие холодные истории, — видимо, не могут вытерпеть весь этот снег, и льдинки в сердцах, и зеркала в глазах. 　　— В этом нет ничего смешного, — Герда покачала головой, а потом добавила, совсем тихо. — Мне так хотелось выйти... Вот только… 　　И тогда Кай тряхнул руками, чтобы от когтей не осталось даже инея, даже воспоминаний, потянул их вперёд, но остановился. Начал было говорить, но рот ему тут же зажала прохладная ладонь. 　　Герда приложила палец к собственным губам и оглянулась. 　　Темнота вокруг них превратилась в стены, и коридоры, и далёкий потолок, сквозь который где-то слишком высоко проникал сюда свет. 　　И потом в этот свет вышло чудовище. *** 　　Небесному кузнецу не нравилось быть богом. Он сопротивлялся проблесками сияющих молний и напоминанием о том, что вообще не испытывал голод — ни разу за свою долгую трудовую жизнь. Но голод и одиночество оказались сильнее. 　　Если остаться одному надолго, то забудешь, чего вообще когда-то хотел, кроме того, чтобы кто-нибудь был рядом. А потом забудешь и это. И тогда останется голод — слепой, ненаправленный, сам не знающий, чем себя утолить. 　　Видения на вкус походили на воспоминания. Пусть это были воспоминания, которых ещё не случилось, но они оставляли знакомое прогорклое послевкусие, ложились на язык нежным бархатом, как бордовые пирожные и по всему были куда лучше сердец. От них не знаешь, чего и ждать: одно может быть как хорошо прожаренный бифштекс, а другое — отдавать виски и старыми портянками. Видения нравились Небесному кузнецу куда больше. И его новая клетка — тоже. В ней так уютно было спать и видеть будущее. 　　Но он откликнулся сразу же, расправил все конечности, потянулся всеми невообразимыми ужасами и накрыл собой не только девчонку (которая под его развернувшейся тьмой была словно маленькое алое сердечко), но и всех, кто был рядом. 　　Проклятие, однако, тоже оказалось богом. И они сцепились — молниями и железом, сытостью и голодом, — пока девчонка не устала, и ему не пришлось схлынуть, подобно волне. 　　Замок продолжил расти, и Вера оказалась внутри него, в одном из коридоров, где света почти не было, куда не успели ещё зайти ни один пронумерованный Фонарь, ни Фатумы, ни Кружевные Куклы, ни другие несчастные, оказавшиеся на пути проклятия. 　　Вера должна была уснуть, как и все остальные люди, воздевавшие руки к нему в отчаянной мольбе, или бегущие прочь, наперегонки с судьбой, или принявшие её. 　　Но вместо этого она медленно переставала быть богом и становилась собой, шла, покачиваясь, натыкаясь на стены своими хелицерами и сжимая все ряды своих бесчисленных зубов. 　　Это было похоже на шкуру. На волчью, или лягушачью, или кошачью, до которой не добрались руки всезнающего героя и жар огня. Их без раздумий бросают в печь или прячут так далеко, что ни за что не отыщешь и не уйдёшь от своего “спасителя”, и будешь вечно прислушиваться: не слышно ли шороха знакомой шерсти? Тебе только и остаётся, что бесконечно скучать и оставаться человеком даже тогда, когда быть им совершенно невозможно. 　　Бог был похож на волка. Он скалил фантомные зубы, рвался наружу, почуяв опасность, и, сытый, охотился только по необходимости. А железо — тоже ключ, как те, что открывали Двери в миры из книг, где всё было понятно, но всё равно так любопытственно. Два обруча на их руках, на их лапах, как печная заслонка, за которой прячут шкурку селки. 　　Вера мотнула головой и остановилась. Темнота вокруг неё таяла и превращалась в серость, какая бывает в старых замках с привидениями, куда даже туристы не приезжают. Свет пролился на неё сверху, как стакан молока, оставленный на верхней полке: девушка сощурилась и подняла руку, стараясь прикрыть лицо ладонью. 　　— Вера? 　　Она не успела даже опустить руку, как тут же оказалась погребена под чужими объятиями. Именно так — погребена. 　　Руки у Кая были ожидаемо холодными и немного мокрыми — значит, совсем недавно носил свои жутко неудобные когти, — а его волосы тут же заняли собой всё пространство. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вера выплюнула изо рта белый волос и поёжилась: 　　— Пальцы у тебя просто ледяные… 　　Кай засмеялся — коротко и немного неверяще, как умел только он один. Это была привычка, которую несложно подцепить после стольких лет ожидания, и потом — после стольких метаморфоз. 　　— Что… — выдохнул он куда-то Вере в висок, но она вдруг замерла и перебила его собственным вопросом. 　　— Это та, кто я думаю? 　　И Герда улыбнулась и протянула своё имя в качестве оливковой ветви в абсолютно ребяческом доверительном жесте. 　　Вера не могла не улыбнуться в ответ. 　　Все они не заметили, как проклятие смежило им веки, обвило терниями и убаюкало механической колыбельной. Чёрная корона покрылась ледяной коркой, но на том и успокоилась. 　　Им снились коридоры и двери, одна из которых вела к неминуемой гибели, а вторая — к чему-то важному. И они шли вперёд и вверх. Всегда вверх — мимо затянутых паутиной проходов, остановившихся часов, перепрыгивая через несколько ступенек. 　　Люди спали. Замок шагал по миру. Ведьме снилась смерть. *** 　　В замке величиной с целый мир что-то было не так. 　　С любым миром что-то не так, это скажет вам каждый, кому приходилось чувствовать на себе его тяжесть, его несправедливость или его благословения, которые частенько оказывались испытаниями. 　　Но тут, среди скрипящих механизмов проклятия, среди рассыпающихся в пыль Подонков, острых на язычок Масляных Фатумов, Кружевных Кукол, от которых рябило в глазах, среди ходов в металле, которые прогрызали Чернёные крысокроты, нетаковость чувствуешь слезящимися глазами и вкусом меди во рту. 　　Стены больше не говорят с тобой. Фонари не огрызаются и не называют своих имён, шипящие паровыми двигателями пауки не ловят в проволочную паутину, а Бессонница не подстерегает за каждым углом. 　　Мир затаился. Замок спит, но вот-вот проснётся, не дождавшись своего срока… или как раз подгадав его. 　　Он проглотил уже куда больше, чем стоило бы: деревни и города осели в стенах, в крыше, в ступенях и в полу, фэйри лязгают новыми телами и номерными знаками вместо имён, а на Свалке под грудой хлама, бывшего когда-то нужными вещами, травой и листьями, лежат люди. 　　Они спят. Они не проснутся. Они не знают, что видится им во сне, но это точно не этот мир. Замок снится только Тому, Кто Спит Наверху. Это всем известно. И пока Тот спит, замок ширится и растёт, и вздымается, и перемалывает землю, и камень, и судьбы, потому что проклятию всё равно, а запертый в его сердце Древний бог вечно голоден. 　　Ведьма встречает принца во сне. В каком-то другом мире они бросились бы в пляс и спели бы песнь об очевидном, о том, что увидели друг друга в дрёме, и разве это не знак свыше? Но тут, в холоде металла, отрезанного от неба и того, как всё должно быть, они только и могут, что безмолвно смотреть друг на друга. 　　Принц улыбается первым. 　　Улыбка у него настоящая, такая, которой можно рассеять мрак. Ведьма не может не улыбнуться в ответ, пусть даже совсем слегка, тенью себя прежней. 　　— Это ваш замок? — спрашивает он, опуская руку на ремень, туда, где отсутствовал меч, и делая вид, что просто поправляет плащ. Странный и клетчатый, словно покрывало с кровати. 　　Ведьма думает — разве можно назвать целый мир своим? Но потом вспоминает о бьющемся наверху сердце, заключённом в клетке, и отвечает: 　　— Скорее я — его. 　　И принц… нет, не принц, они нахальны и самоуверенны, и пусть этот кажется таким же, но есть в нём что-то ещё… что-то помимо клетчатого плаща, осанки и улыбки. Что-то вымученное, запрятанное, тяжёлое. Как будто целое королевство на плечах. 　　Король подаёт ей руку — у обоих они удивительно холодные, — и они спешат наверх, туда, где ухает сердце замка. Моревна рассказывает о проклятии так, словно он — её семья. А потом так и оказывается. Она говорит о силе проточной воды, о кузнецах, о Дикой Охоте и о Джеке. И о мече. И тогда король чуть вскидывается и улыбается ещё шире, хотя ей казалось, что это невозможно. 　　— Думаю, это был мой меч, — произносит он задумчиво, словно сам не уверен в правильности своего утверждения. 　　— Он так нам надоел, что мы чуть не утопили его в озере до лучших времён, — говорит Моревна, и король смеётся. 　　— Да, — он кивает. — Это был мой меч. 　　Ему кажется, он слышал где-то эту сказку: про хранительницу озера, про волшебный клинок и замок. Вроде бы, там ещё должен был быть какой могущественный варлок и целый двор рыцарей и леди… и даже не спящих. Спящими были другие. Другая. Другой? 　　Ступени под из ногами мелькают, как крылья бабочек. Сколько они уже их прошли — три сотни, четыре? — а словно бы не сделали и шага. 　　Иногда царство смерти — это не подземелье, а вершина башни. Иногда сон не отличить от смерти. Иногда правильные решения оказываются неправильными: механизмы времени не отстают от колыбельных шестерёнок. 　　Если уснуть внутри железного проклятия, тебе приснится Медное Царство. И рано или поздно на его дорогах ты увидишь камень. 　　Король и ведьма — интересно, было бы легче, если б это был всё-таки правильный колдун из легенд? — поднялись на ровную площадку посреди бесконечной винтовой лестницы. Там, почти вросший в стену, стоял камень. А на нём — полузнакомые строки. И на самом деле никакого выбора у них не было. И ни у кого не было. На пути смерти все рано или поздно теряли себя. *** 　　— Мне здесь не нравится, — проскрежетал Экскалибур, и Рори подавил желание бросить меч прямо тут, посреди очередного металлического сада с паутиной и несчастными, до которых добралась Бессонница. Ему тоже не нравилось идти, пригибаясь, отодвигая руками ветви, и стараться не гадать, кровь ли это на них. Не нравилась темнота, не нравился даже тёплый жёлтый свет реактора Джей Ви, который указывал им путь. 　　Они шли наверх. 　　Иногда царство смерти — не подземелье, а башня, и приходится подниматься на тысячу сто пятьдесят девять ступеней, чтобы доказать себе: на самом деле смерти нет. И богов тоже нет. И всё вокруг не выдумано кем-то, не сплетено из чужих надежд, переживаний и страхов, из историй, которые рассказывают себе в темноте только для того, чтобы пережить новый день. 　　Они шли наверх, и Рори не знал, что ждёт его там. Разочарование? Мертвецы? Очередной фонарь с номером в имени, который невозможно запомнить? 　　Но Джей Ви шёл уверенно, словно не было никаких ликующих криков и лязга, когда Рори вытащил меч из железа. Словно все Фатумы, и Куклы, и Черепахи не короновали его избавителем, хотя сами не поняли, от чего: то ли от власти Того, Кто Спит Наверху, то ли от гнёта тюремных стен, то ли от проклятия плоти. 　　Лестница появилась внезапно, словно мираж в пустыне. Рори почти захотелось себя ущипнуть, но Экскалибур опередил его ехидным: 　　— Давай я, чтоб уж наверняка. 　　Шаги по железным ступеням звучали гулко: значит, под ними зияла пустота. Аврор постарался не думать о бездне под ногами и сосредоточился на болтовне меча. Чем ближе они подходили к башне, в которой спала ведьма, тем меньше он говорил. Экскалибур тараторил о славных деньках в другой Башне, о том, что сонное проклятие обожает повторяться, об озёрной сырости и глупых смертных. 　　— Ты ведь понимаешь, что все они были когда-то из плоти и крови? — произнёс он на очередном повороте, в который врезаются абсолютно ненужные узорчатые перила. — Железному миру — железные жители. 　　Аврор почти спросил, почему тогда он всё ещё не оброс металлом и не обзавёлся тикающим сердцем, но остановился. Он догадывался, что с ним не всё в порядке. Проклятие имею привычку хорошенько пережёвывать своих носителей, почти до неузнаваемости. Рори мог просыпаться в заколдованном замке, где спали все остальные, и это не было удивительно. Обратное было бы. 　　— Ты-то, наверное, наспался на сто лет вперёд, да, спящая красавица? 　　В голосе Экскалибура не было настоящего яда, но насмешка чувствовалась. Словно принцессы не имеют права таскать волшебные клинки — только железные сапоги на пути к своей настоящей любви. 　　Рори привык к такому отношению: он слышал шепотки, разносящиеся по кухне его родного замка, ещё до веретена и своего шестнадцатилетия, и даже в Башне появлялись иногда те, кто только и думал, что задеть его. Последнее было ему малопонятно. В конце концов, по коридорам Башни проходилось так много самых разных персонажей, что местным работникам стоило бы привыкнуть. Вспомнить хотя бы принцессу Кип, которая превращалась не в кошку, а в кота. 　　Экскалибур хотелось вонзить в ближайшую стенку и оставить там, но раз он встретился ему по дороге наверх, тому была весомая причина. В подобных историях редко что происходит просто так. И Аврор мысленно пожал плечами и продолжил подъём. 　　Джей Ви и Рори не говорили, но меч продолжал болтать о том, что помнил после озера. «Я опять попал в озеро, представляешь? Стоило бы, конечно, привыкнуть, но на самом деле это каждый раз шок. Вода! Для волшебного меча! И опять эти хранительницы. Делать им больше нечего.» 　　Когда гигантская часовая стрелка Бессонницы рубанула по Аврору сверху вниз, он успел увернуться только потому, что Экскалибур повысил голос. 　　Вот какое дело с волшебными мечами: они никогда не сделают вас более искусным мечником. Это прерогатива других оружий, вроде тех, которые называют себя Истинными, а на деле просто кучка преступников, отбывающих свой срок внутри металла. Хотя даже они, по слухам, обращаются людьми и учат своих горе-носителей, как правильно стоять и как случайно не лишиться пальцев. 　　Экскалибур побывал в руках нескольких королей — и одного волшебника, но об этом он вспоминать не особо любил, — и потому не ожидал откровений от какого-то нежного выскочки, которого его новый король таскал за собой. На деле Экскалибур не помнил, чтобы им хоть раз орудовали с подобным знанием дела. 　　Меч со свистом рассекал воздух в удивительно умелых руках. Он успел забыть, что все принцы, даже те, что были одарены феями не совсем привычными характеристиками, учились владеть оружием. И Рори был, конечно, не исключением. Рукоять он придерживал двумя руками и, очевидно, привык обращаться с более лёгкими клинками, но ни один удар, ни одно парирование не было лишним. 　　Джей Ви замер в нерешительности наверху лестницы, и только тут Аврор понял, что они добрались. Добрались до самого верха! 　　— Иди же! — рявкнул Рори одновременно с Экскалибуром, которого Джей Ви, конечно, не слышал. 　　И он отвернулся. Замер на мгновение, будто бы взвешивая своё решение, а потом стремительно зашагал к увитой терниями постели. 　　Чем скорее она проснётся, тем скорее всё закончится. 　　Его отца звали Джек. И отца его отца звали Джек, и кто-то из них врал, что видел великанов, а кто-то лез вверх по бобовому стеблю, мёрз под дождем, резался листьями, умирал от голода, а потом убегал от великанов, пока одна из них не решила с ним подружиться. И был когда-то Джек, который воровал, и Джек, который закончил свою жизнь под гигантской пятой, и Джек, который дошёл до базара и продал корову за целый флорин. 　　И был дядя Джека, которому снилась поющая арфа и гусыня, несущая золотые яйца. 　　И был Джек, в котором текла великанская кровь — малая толика, ровно столько, чтобы он, как и все великаны, продолжал быть мостом. 　　Моревна узнала его сразу же, несмотря на то, что он весь был сплавлен из бронзы, и вместо глаз мерцали синие лампы, и из грудной клетки лился янтарный свет источника питания. Сердца могут выглядеть по-разному, — как комки плоти, как заводной клубок шестерёнок, даже как птица в клетке — и ничто не запрещает им быть батарейками. Она бродила по пустым коридорам столько времени, что совсем потеряла ему счёт: ей казалось, что всё вокруг погружено на самое дно, как её родной дом когда-то давным-давно, только она превратилась в Урашиму, который послушал черепаху и теперь пережил всех своих родственников, и ему незачем возвращаться на землю. Замок был пуст и огромен, и таким теперь был единственно знакомый ей мир. 　　И теперь она наблюдала за ним из сна. Стояла рядом с собственным спящим телом, бледным, объятым десятками железных замковых лап и трубок, закованным в саркофаг проклятия. 　　— Если я проснусь, то сразу умру, — ведьма смотрела в пол, но на последнем слове подняла глаза. Трусости было не место в её семье. 　　Автоматон молчал: только внутренние механизмы его лязгали в бесконечной мелодии жизни, хаотической и страшной, если прислушиваться. 　　— Скажи что-нибудь, — потребовала ведьма, и тогда сделалась похожей на свою бабушку. А потом тише. — Хотя бы «как ты могла?» 　　Джей Ви не слышал её. Не двигался, не моргал и даже мелодия жизни его стала как будто бы тише. Взгляд его был прикован к ведьминой груди: там, среди белых лоскутов кожи и ребёр зияла пустота. И грудь её всё ещё вздымалась, ресница трепетали, и мёртвый сон продолжался. 　　Аврор старался не дышать. Похоже, это была вовсе не та сказка, где он должен был привести войско ангелов на подмогу Ирландии и разрешить национальный конфликт. Так она и звалась, эта история — «Рори спасёт Ирландию». Расскажи всё это Экскалибуру — заведёт старую песню про шотландцев, ирландцев и прочих пренебрежительно, да плащ не забудет клетчатый помянуть. 　　Лучше уж думать про это, чем про то, как часовая стрелка Бессонницы вонзается в мягкие тела и выкорчёвывает остатки жизни из железного замка. 　　Джей Ви посмотрел на свой источник питания, а потом на пустую грудь ведьмы. Жёлтый свет упал на его металлические пальцы. 　　— Не надо, — прошептала Моревна, прекрасно зная, что её слова не доберутся до цели. Как бы она хотела, чтобы улыбающийся король был сейчас рядом: его уверенность была заразна. Но он отправился вниз, потому что камни в стране мёртвых показывают тебе то, что ты хочешь видеть. И на этом была четвёртая строка. Одно слово. Одно имя. 　　Ведьма отпустила его. Любой бы отпустил, завидев этот блеск в глазах и другую улыбку, непохожую на все прежние, но такую же настоящую. 　　— Всё будет хорошо, — сказал он ей на прощание, сжав её холодные руки в своих. 　　И она повторила это одними губами, совершенно не уверенная, что в этом месте хоть когда-нибудь было хорошо. 　　Экскалибур прошил железо, как игла Ганса — новый кожаный ремень. Внутри Бессонницы оказались не шестерёнки и не чётко слаженный механизм, а тьма проклятия. Металлическое тело рассыпалось на части, как пустой рыцарский доспех. Часовая стрелка упала к ногам Рори. 　　Он вошёл в комнату наверху башни, тяжело дыша: прядь волос прилипла ко лбу, обнажённый клинок всё ещё в том положении, из которого готов разить, похожий на того самого принца из сказки, пробивавшегося через тернии с боем и ожидавшегося схватки с драконом. 　　Та, Кто Спит Наверху была одна. Никаких спящих у её ложа, сваленных в кучу, как куклы. Никаких больше мертвецов — знакомых или незнакомых. Только ведьма и замерший у её одра автоматон. 　　Аврор не сразу понял, что не так. Жёлтый свет сердечника Джей Ви, той лампы, что освещала им весь путь от Фосфорных Полей до самой высокой башни, пылал в груди ведьмы. А Джей Ви больше не тикал, не жужжал и не скрипел. Он стал тем, кем и был с начала, сам того не зная, — мостом между жизнью и смертью. Аврор почти ожидал, что Экскалибур подаст голос, но тот молчал. 　　Казалось, что весь замок затаил дыхание. Тикающие механизмы застыли — все Фатумы, Тряпичные звери и Крысокроты. Все те, кому больше не нужен был сон. И даже те, кто спал. 　　Рори не мог остановить бойню, призвав на помощь армию ангелов. Но, возможно, всё ещё мог спасти Ирландию. И не только её. 　　Кай и Герда застыли в дверях, подобно ледяным статуям. Вера, почти дотянувшаяся до железного браслета, опустила руку. Моревна — та, что была с ними во сне — подняла на них удивлённые и бесконечно грустные глаза. Она не думала, что встретит в коридорах своего царства смерти кого-то ещё. Если бы она знала... 　　— Не дайте ему меня разбудить! 　　Аврор подошёл к ведьме, в груди которой рокотал золотой свет, прислонил Экскалибур к кровати и приготовился сделать то, что, как он знал, было одной из сильнейших вещей за любой из дверей. Даже самой последней. 　　От губ ведьмы веяло металлическим холодом. *** 　　Это была не его история. 　　История Анх’Тарра давно закончилась — то ли трагедией, то ли ничем, тут уж с какой стороны посмотреть. История Анх’Тарра продолжится в будущем, в те времена, когда рыцарей и Истинных Клинков почти не останется, а драконы будут искать не обед, а собеседников. В этой он был гостем. 　　Но почему так ныла свежевыкованная рука, словно перед метафорической бурей? Почему давили на голову стены и больше всего на свете хотелось сдаться и уснуть? Он ведь давно перестал быть человеком, его не должно клонить в сон. Он и так сталь — зачем проклятому замку его переделывать? 　　Анх’Тарр всё ещё слышал голос стен: он стекал по горлу и сворачивался где-то в животе, в том месте, где когда-то давным-давно порхали бабочки. 　　«Останься», — говорил этот голос. — «Тебе уже поздно уходить. Ты запутался в моих терниях.» 　　Его новая знакомая была глайдершей, одной из тех, кто не верил в проклятие, не верил в Того, Кто Спит Наверху, и даже в себя не верил. Её звали Пятницей, и когда-то она была частью Бессонницы. Пока не занесла впервые над спящим оружие и не остановила свою руку. 　　От неё пахло Дикой Охотой и тем особым пойлом, которое готовят из всего, что под руку попадётся, но получается всё равно хорошо. Она тоже не принадлежала этой истории, но корни замка врастали в неё, держали на месте и убаюкивали. Весь замок был смертельной колыбельной. 　　Он не заметил, как остался один на пути к выходу... ведь должен же быть отсюда выход, правда? В коридорах гудело эхо, и где-то далеко впереди мерцал фонарь. Анх'Тарр вдруг почувствовал себя смертельно усталым. 　　ГУ-29 исправно нёс свою службу. Он не заглядывал за стену на Свалку, не пропускал ни одного прохожего без приветствия — хотя бы кивком — и больше не заговаривал со спящими, которые, по хорошему, должны бы спать. Разве не поэтому их так и назвали — «Спяшими»? 　　Показавшийся в коридоре незнакомец был странным. ГУ-29 не мог сразу сказать, чем именно: то ли тем, как двигался, какими-то урывками, то ли тем, что металл сверкал только на его руке, а в остальном он был спящим. То ли потому, что он опустился прямо под ГУ-29, поднял голову и закрыл глаза, словно не заметил ни приветственного кивка, ни лучащейся из фонаря доброжелательности. Грубостей ГУ-29 не выносил. Именно поэтому он до сих пор провожал металлическую громаду чудовищного Гуалтьеро недоверчивым взглядом и каждый раз думал, что больше не будет освещать ему путь. 　　Но железный панцирь снова показывался из-за угла, и фонарь светил, стараясь не замечать десятки сверкающих ножек, как у тех мохнатых насекомых, и потухших лампочек где-то в районе головогруди. Гуалтьеро был слеп и отвратителен. Поговорали, что под металлическими пластинами его панциря спит Тот, Кому Снится Всё Вокруг. Но это звучало совсем уж безнадёжно, и ГУ-29 придерживался веры в то, что великий Спящий лежит где-то наверху. Небеса, какими бы тёмными они ни были, всегда были более притягательными, чем слепая тварь с сотней ножек. 　　Незнакомец наверняка уснул. ГУ-29 опустил свой стеклянный колпак так низко, как только позволяла ему ноющая спина, и ткнул спящего в плечо. Тот даже не шелохнулся. 　　Фонари знают о смерти не так уж и много. Но если где-то потухает свет, это довольно тревожный знак. Тут же происходило нечто... не поддающееся оценке простого фонарщика. 　　По руке незнакомца, той, что заканчивалсь стальным лезвием, пробежалось несколько голубоватый молний. А потом ещё раз. ГУ-29 выпрямился и продолжил невозмутимо выполнять свою работу. 　　Когда он кинул люботный взгляд вниз в следующий раз, спящий пропал. А на его месте покоился воткнутый в сталь меч. *** 　　На востоке от солнца и на западе от луны стоял дворец. 　　Когда-то в нём жила королева. А потом король. И снова королева. И все они были зимами: то безжалостными и угрюмыми, то заботливыми, но далёкими. 　　Зима не лежала в сердце, свернувшись калачиком, как белая лисица. Зима струилась по венам и бежала по сухожилиям, вытанцовывала по коже незнакомые ритмы и ударяла в голову, как игристое вино. 　　Королева всегда говорила, что истина — в зеркалах и во льду заледеневшего озера. Зеркала её были Сломанным Законом, который стал таким не по своей воле, но после — после не мог остановиться. Глубоко в озере жил когда-то Древний, появившийся из пустой грудной клетки. Истина — во тьме его вод, так глубоко, что можно наткнуться на корни Мирового Древа. 　　Проклятие не любило другие замки. Оно не перестраивало их, не поглощало конструкции, как делало со всеми остальными постройками, а рушило, как что-то совершенно лишнее. Разве нужно железу и стали каменные стены, деревянные пролёты и черепица на крыше? Особенно если всё это — лёд? 　　У Руди кружилась голова. Не только потому, что её холодил теперь венец зимы, в котором таились вьюги, снежные покрывала и самый лютый мороз, который только можно выдумать. И не из-за Бабетты, в которой было столько силы, сколько ему никогда и не снилось: стоило обходить дочку мельника стороной, а не добиваться её всемогущей руки. И даже не из-за того, что он точно знал, в каком лесу притаились осенние разбойники, где именно возвышается дворец снов летних принца и принцессы, и какая дорога ведёт к коттеджу безумного цветочника. 　　Просто Руди падал. Падал так долго, не в силах зацепиться хоть за что-нибудь, что боялся разбиться на тысячи осколков. Как троллье зеркало — давным-давно. 　　Его поймала стая тряпичных животных, похожих на кружащиеся на ветру пакеты. Даже такие звери чуяли, что Руди их поймёт. И он уснул среди свернувшихся в калачик тряпочных лисиц и оленей, а корона на его голове расправила механические лапы — все восемь — и свила вокруг своего короля паутину. Чтобы никакая Бессонница не добралась. 　　В лапах громадного тканевого медведя угнездилась Бабетта: руки её медленно покрывались шестерёнками и медными завитками, очертаниями напоминавшие всех тех, кто прятался в ветвях нарисованного Древа. 　　Она спали. И им снились зелёные огни над равнинами Гриндельвальда, и далёкие шапки гор, и осенний лес, в который их запрещали ходить, но они всё равно тайком туда пробирались: оба, чтобы послушать разговоры животных, пусть и совсем разных. *** 　　Она не была ему знакома.­ 　　Когда-то он мог перечислить всех своих родственников по именам — не потому, что был примерным сыном, а потому, что иначе при дворе Нефритового Императора было нельзя. Он был сыном солнца и внуком владыки Востока, летал между небом и землёй, как ему заблагорассудится, и воровал груши из чужих садов. А ещё якшался со смертными, потому что только так мог подобраться к смерти ближе всего. Даже глядя в глаза Байху, повелителю Запада и стражу земель мёртвых, он не чувствовал себя так, словно стоит на краю пропасти и вот-вот сделает шаг вниз. 　　Каждый разговор с человеком был таким. Особенно с теми, кто родился в мире за всеми Дверьми, под серым низким небом, где чудеса скрывались в повседневности и нужно было потрудиться, чтобы их отыскать. Родина Бена носила свои чудеса на рукаве. В их небесах летали драконы, по земле бродили демоны, и каждый коснувшийся их хотя бы пальцем, мечтал о бессмертии. 　　Каждый разговор был как шаг в пропасть с запретом распахивать крылья, и Бен сделал их так много, этих шагов, что почти перестал замечать свист в ушах и страх чуть пониже рёбер. 　　А теперь он шёл рядом с фэнхуаном, смертный с огненными крыльями, и думал: что чувствует она? Для неё это — тоже шаг в пропасть? И как вспомнить, что нужно говорить народу солнца, носившему в крыльях ветер? 　　— Я думала, что на самом деле тебя не существует. 　　Девчонка первой прервала их новообретённую, ни к чему не обязывающую тишину. Она только сначала казалась безопасной. Такие следует нарушать при первом же удобном случае. 　　— Разочарована? 　　Бен не хотел её подначивать, но что-то в её голосе, в развороте крыльев, в том, как она намеренно не поворачивалась к нему, не позволяло выдавать себя за разумного взрослого. В конце концов, это ему хочется задать миллион вопросов про Кайто. И, «Кайто»? Правда? Словно они вернулись в самое начало, когда Законы бросали его из Двери в Дверь, заполняли им пробелы и действовали чужими руками. Хотя… разве в каком-то смысле они действительно не провалились в самое начало, в огромную, больше мира, дверь, которую не объять, не представить и не описать? 　　Девочка фыркнула. И не вспомнить, что совсем недавно она растерянно бормотала что-то, похожее на оправдания, и сжимала в руках остатки чужих перьев. 　　Кстати, о них. 　　Бен редко вспоминал других фэнхуанов — и был уверен, что они платят ему той же монетой. С Луань Няо его должно было связать слово деда, а в результате они так разозлили его дебошем в одном из его садов, что он вообще перестал с ними здороваться. И Бену было бы совершенно на это плевать, если бы его матери, которой при дворе и так было непросто, не сделалось ещё сложнее. Она уехала из родных краёв, бросила всё и никогда, даже в пылу гнева, не выговаривала, что жалеет об этом. Даже тогда, когда Повелитель Востока отлучил их от Бессмертного двора на целую сотню лет. 　　У него было множество поводов не особо любить своих многочисленных родственников. И, глядя на правую сторону лица этой незнакомой пташки, он понимал, что поводов в скором времени может прибавиться. 　　Шрамы от крыльев фэнхуанов не спутаешь ни с чем. Они — создания ветра и обжигают воздухом, если только не близки к Солнцам там, как был близок Бен. Из-за их лучей, да из-за горящего сердца матери, в нём было столько пламени, что оно рвалось наружу и охватывало перья. 　　— Просто если бы сказка про фэнхуана, забредшего так далеко на север, так и осталась сказкой... — пробормотала она, старательно пряча правую сторону своего лица так, чтобы Бену она не особо бросалась в глаза. 　　— Один из десяти солнц забрёл однажды так далеко на север, что лучи его превратились в копья, а сердце — в тлеющий уголёк. Он стал из дарителя вором: хватал своими ломкими лучами всё, что попадалось его огненному взору. Красивый цветок, камень с напутствиями, белоснежную шкуру тюленя... За последней пришла к нему девушка, которая не могла вернуться домой. Солнце увидел её... 　　— И сердце его разгорелось, и лучи сожгли шкуру, и девушка отправилась вместе с ним на юг. 　　Бен вздохнул. Конечно, здесь, где рождаются все сказки на свете, знают эту историю. Начало его собственной. 　　— Было бы красиво, вернись на север их дети. 　　Бенну промолчал. 　　Подойди он к краю этого мира, где вздымаются застывшие волны океана, что бы позвало его в глубину? Хотя он давно знал, что все океаны, в которых ему суждено тонуть, — метафорические. 　　— Ты сказала, что загадала желание. 　　Девочка потупилась. 　　— Я подумала о своей семье... Может, они где-то здесь. 　　Она покосилась на Бена, словно бы размышляя, мог бы он быть её потерянной семьёй. А потом спросила: 　　— Шрам у тебя на брови... его словно бы оставили когти Охотника. 　　— А твой — пламя фэнхуана. 　　Будь в её крови огонь, она бы вспыхнула. Но так у неё лишь вздрогнули крылья, а взгляд упёрся в землю. 　　— Зачем ты ищешь тех, кто оставил его? 　　— Зачем ещё нам идти так далеко на север, сгибаясь под порывами ветра? Чтобы задать вопрос, конечно. 　　Бен остановился. Опустил голову и посмотрел ей в глаза. 　　— Как тебя зовут, юное крыло? 　　Она запнулась, словно в горле её застрял комок, который не проглотить. 　　— Юна Жэнь. 　　И Бен вспомнил. Пепельное оперение на кончиках крыльев. Жёлтые, почти змеиные глаза. Потомки Второго Солнца, одного из тех, кто чуть не спалил всю землю. Полная противоположность дочерям Няо. Птицы, больше остальных похожие на людей. Почти нелетающие, скованные проклятием земли вперемешку с кровью. Искусные кузнецы. Принципиальные домоседы. И — очень часто — Охотники. 　　— Бен Бенну. 　　Когда бессмертный протягивает тебе своё истинное имя на дрожащей руке, стоит ответить тем же. Он сделал вид, что не заметил, как округлились глаза Юны. Значит, о нём помнили. О нём и его императоре, и цилине, и безумии. Эта земля не забывает ничего. 　　— Каю ты ничего, конечно, не сказала? 　　Юна Жэнь встрепенулась: 　　— Ты знаешь его? А он всегда говорил так, словно не знал тебя. По крайней мере в лицо. Вернее… 　　Бен вздохнул. 　　Сломанных Законов больше нет, они гуляют под другим небом, ослабленные законами местными, с которыми не смогли бы потягаться ни в исполнительности, ни в сложности. А истории их всё равно не желают складываться так, как следовало. С другой стороны, разве он знал, как всё должно случится? О них никто не рассказывал в свете костра и уж точно не писал книг. 　　— Это слишком долгая история, — сказал Бен. — Не для сейчас. 　　— Ты ведь понимаешь, что «история для потом» звучит так, будто однажды ты её всё-таки расскажешь? 　　Фэнь ничего не ответил — чуть улыбнулся и приподнял бровь, рассечённую ледяным когтем. Великий Император, это произошло так давно, словно совсем не с ним, а с каким-то другим фэнхуаном, который верил в крайности, избавлялся от препятствий самыми действенными способами и не слушал никого, кроме себя. 　　Тишина между ними словно пыталась заполнить своими словами всё то огромное пространство, что отделяло их, две крылатые фигурки, от далёкого огонька, к которому они шли. Вокруг было не темно, но как-то глухо, как на дне зацветшего старого озера. Только без воды. 　　Огонёк, конечно, оказался фонарём. Бен мог бы и догадаться. Не хватало только отыскать шубы и встретить фавна, готового предложить им чашечку чая. 　　— Видела хоть раз льва? — спросил Бен, прибавляя шаг. 　　Юна на секунду задумалась, а потом покачала головой. 　　— Байху ведь не считается? 　　По спине Бена пробежал холодок. Байху. Повелитель мёртвых земель Запада. Тот, кому он отдал все свои бессмертные жизни. 　　— О, нет, — ответил Фэнь и нахмурил брови. — Это что, меч в камне? Юна Жэнь, завидишь поблизости подозрительного типчика в клетчатом плаще — сразу поворачивай в другую сторону. 　　— Попрошу, — подал голос ГУ-29. — Это не камень, а самая что ни на есть отборная сталь. А вам бы лучше немного отойти. Сюда приближается Гуалтьеро. 　　За всю свою долгую разведческую карьеру Фэнь ещё ни разу не сталкивался с такой концентрацией сюжетных кусочков, которые не мог собрать воедино. Конечно, он не лучше всех разбирался в том, что хранила Башенная Библиотека, но знал, что если где-то есть меч, воткнутый в землю, то неподалёку должен тусоваться будущий король. Но что делать, когда говорящий фонарь просит убраться тебя с дороги, Бен не представлял. И потому сделал шаг назад, почти прижавшись к коридорной стене. Он был готов поклясться всеми своими перьями, что пару минут назад никакого коридора вокруг них не было. 　　Гуалтьеро пронёсся мимо, как скоростной танк. А потом затормозил и повернулся слепой металлической головой в их сторону, словно учуял: им здесь не место. 　　Бен даже не успел осознать, как именно меч оказался в его руках. Камни-глаза на его эфесе загорели красным, словно он сам только этого и ждал, и тут Фэнь вспомнил, что с клинками управляется неважнецки. Но что ещё делать с драконами, как не ставить против него рыцаря? 　　Юна исчезли из поля его зрения. Гуалтьеро махнул щетинистым хвостом и, как разъярённый бык, бросился в сторону фонаря. ГУ-29 запричитал. Бен отпрыгнул в сторону, удерживая равновесие крыльями, и высек случайным ударом искры из панциря чудовища. Ему это, конечно, не понравилось. 　　Бен привык сражаться с Законами. Привык бросаться вперёд без оглядки и стратегии, выставляя вперёд крылья и не особо защищаясь. Когда ты бессмертен, тебе нечего терять, кроме времени. 　　Теперь он думал, что стоило бы взять пару уроков у кого-нибудь из принцев. Если встретит их в этом переплетении всего того, что они так хорошо знают, — потому и слишком самоуверенны — то поступится своей гордостью и всё-таки попросит об одолжении. С другой стороны, Аврор бы к этому отнёсся без снисхождения. 　　Где-то на верхних уровнях Часовые Аллеи пробили три. 　　Гуалтьеро вскинул рогатую голову и распахнул челюсти. Лязгнули металлические хелицеры. Конечности многоножки дробно застучали по полу. 　　Бен пытался вспомнить всё, что знал о драконах и чудовищах, против которых использовали волшебные мечи. По всему выходило, что ему не хватало доспехов. И плана. Ему всегда удавалось действовать по ситуации — иного Сломанные Законы и не давали — но тут... 　　Гуалтьеро пролетел мимо и почти врезался в фонарь. Тот выругался — наверное, впервые в своей металлической жизни. Бен перехватил меч двумя руками и подумал, что ударить между рогов будет правильным шагом. 　　Юна появилась словно бы из ниоткуда: она свесилась с одной из пластин Гуалтьеро, там, где у него могла бы быть шея, и крикнула: 　　— Меч! 　　Бен не стал с ней спорить. Она поймала его удивительно легко, словно каждый день только тем и занималась. 　　И в то мгновение, когда Меч взрезал мягкий металл на груди Гуалтьеро, где-то в далёких горах чихнул, переворачиваясь на другой бок, Фафнир. И двое открыли глаза. 　　　Король поднял веки и закашлялся. Его обволакивал горячий пар, а меж лопаток жгло так, словно он оказался на сковородке в логове великанов. В первом порыве он дернулся к поясу, но пальцы его схватили пустоту. И кусочек клетчатого плаща. 　　Он ведь спал... и ходил во сне? Провалился в последнюю из открывшихся Дверей, и не пришлось даже тратить отмычки. И отправился в замок, чтобы подняться на самый верх самой высокой башни и... 　　— Чёрт подери... Артур? 　　Бен Бенну Фэнхуан, взъерошенный и всё такой же мелкий, как и вечность назад, был последним, кого Прекрасный Принц — или теперь стоило всё-таки называться королём? — ожидал увидеть в заколдованном замке. Конечно, с этими Песочниками никогда не угадаешь... но всё-таки. 　　Артур открыл было рот, но ему удалось только кашлянуть ещё пару раз. У него дико кружилась в голове, а во рту царил металлический привкус, но не крови, а словно бы... меди? 　　Он попытался подняться — и тут же рухнул вниз, пребольно припечатавшись лицом в пол. Очень твёрдый и очень металлический. Две пары рук тут же схватили его за плечи и потянули вперёд — как раз вовремя, потому что вся масса Гуалтьеро рухнула туда, где секунду назад лежал Артур. 　　Король поднял голову — она всё ещё кружилась — и выпалил: 　　— У меня что, в глазах двоится? 　　Бен, верный себе, тут же отвесил ему щелбан. Совсем не умел обращаться с особами королевской крови. 　　— Это Юна, — представил он более мелкую версию себя. — Скажи ей спасибо. Она спасла твою задницу. Как ты вообще оказался внутри этой штуки? 　　Артур обернулся. Форма Гуалтьеро, пусть и с потухшими глазами, всё ещё была различима: ощетинившиеся пластины, массивные рога, сотни металлических ножек... То ещё зрелище. 　　Артур кашлянул ещё раз и выпалил: 　　— Ты был тут, но спасла меня девчонка? 　　Бен отвесил ему ещё подзатыльник. Крылом. Странно, но после этого Артур вдруг почувствовал себя не в пример лучше. 　　— Я помню только замок... и ведьму, что спит наверху... Дьявол! 　　Король поднялся и чуть не рухнул обратно, но крыло фэнхуана вновь его удержало. 　　— Нам нужно... нужно наверх. На этом замке проклятье. 　　— Правда, что ли? 　　— Но ведьме нельзя просыпаться. Это не та история. Если она проснётся, то умрёт. 　　И тогда подал голос ГУ-29, всё это время отчаянно пытавшийся понять, что происходит. Он думал, что все эти байки про Спящего внутри Гуалтьеро — всего лишь байки. И что наверху спит Тот, Кому Всё Снится, а никакая не ведьма. Но при всём при этом ему отнюдь не хотелось, чтобы она умерла. Да и кто знает, что случится со всеми ними, если Та, Что Спит Наверху проснётся? И он сказал: 　　— Я знаю путь наверх. 　　И одновременно с его словами стены замка задрожали. 　　Ведьма открыла глаза, и ничего не случилось. 　　Она висела в бездне, на дне озера, и вода давила ей на уши и превращала её волосы и одежду в причудливые водоросли. 　　Она не могла говорить, не могла дышать и не могла выплыть наверх. 　　«Это и есть смерть?» — подумала Марья, и ей вдруг стало совсем легко. И немного грустно. Это было странное чувство. Она не думала, что будет грустить из-за собственной смерти. 　　«Нет», — раздался в её голове голос, похожий на тот, который говорил ей, что следует быть осторожной с людьми и не убегать далеко от дома. Голос, который она почти не слышала, пока его обладатель был смертен. 　　И тогда Марья почувствовала, как в груди её разгорается тепло. Всё ярче и ярче, пока синяя тьма вокруг не превратилась в расплавленное золото. И ведьма вспомнила. Джек. Джек Великан. Он тоже был там, в её сне длиной в целую жизнь. И все они были: валькирия из Дикой Охоты, которая теперь носила гири и бронзу вместо кожи, феи из соседнего леса, люди из ближайшей деревни, и даже этот надоедливый меч... А ещё незнакомцы, выглядящие так, будто принадлежат этому миру и одновременно с тем являются тут пришельцами. Марья приложила ладони к груди. Сердце, казалось, скоро заставит воды озера закипеть. 　　«И что теперь?» — спросила она, ни к кому конкретному не обращаясь. 　　«Теперь ты должна выбрать». 　　Голос изменился. Стал выше и мягче. Марья всегда представляла, что именно так звучит её... звучала её... 　　Морег тоже была пришелицей. Той, кто провалился в озеро келпи без разрешения и нарушил спокойную гладь их жизней. Сколько же кругов разошлось от её падения? 　　«Выбрать?» 　　«Да», — ответил третий голос откуда-то из-за её спины, и его она узнать не смогла. Он звенел металлом — так, словно бы у говорившего было стальное горло, стальные связки... да и всё остальное тоже стальное. 　　Марья оглянулась. 　　Позади неё, посреди озера, омытого золотым светом чужого сердца, висел меч. Он был старым — таким старым, что Марья боялась бы его перековывать. Рукоять его потемнела от времени. Искусно вырезанные на ней драконьи крылья потеряли часть тонких перепонок, а драконья голова на эфесе — один рог. Вместо глаз у этого дракона были красные камни, и они были тусклыми, как давно нечищенное зеркало. 　　К каждой Владычице Озера рано или поздно попадал меч. 　　«Ты должна выбрать», — глаза дракона засветились. — «Позволить мне занять твоё место. Или и дальше продолжать пожирать этот мир.» 　　Это был нечестный выбор. Но он хотя бы был. 　　«Я не могу», — зазвенело в её голове, — «Это моё проклятие.» 　　 И вдруг меч засиял, подобно упавшей звезде — Марье пришлось отвернуться. А когда она повернулась, на месте клинка был человек. Нет, Меч. 　　«Я думал, что оказался здесь случайно. Что это не моя история. Не моё дело. Я думал, что должен был только вернуть сюда другой потерявшийся клинок. Но я ошибался. Эта история давно вросла в меня, как болезнь. Вот только вас проклятье убивает. А я смогу жить с ним, пока однажды ему не надоест. Я знаю о тюрьмах гораздо больше, чем любой из живущих, и вполне смогу стать одной из них.» 　　Взгляд Марьи метнулся в сторону жёлтого света чужого сердца, и она прижала руки к груди. 　　Меч, конечно, это заметил. 　　«Можешь забрать с собой моё сердце, а потом сковать новое. Ты ведь кузнец.» 　　«Если всё так... то зачем мне вообще выбирать?» 　　«Потому что мир разрушался и создавался по чужому слову бесконечное число раз. И, кто знает, может, этому миру давно пора на покой?» 　　Марья подумала, что только у неё, третьей Владычице Озера, мог оказаться сумасшедший волшебный меч. 　　«Я вернусь за тобой», — пообещала она. 　　«Конечно», — ответил ей Меч, и, закрывая глаза, она так и не поняла, сказал ли он это только в утешение или потому, что точно это знал. *** 　　Он думал, что это не его история. И он ошибался, как и тысячи раз до того. Но на этот раз его ошибка была могли привести к чему-то хорошему. 　　Анх'Тарр закрыл глаза и потянулся к проклятию. И то с радостью его приняло. *** 　　— Как-то оно непривычно. 　　Они стояли посреди гудящего моря. Фэйри, люди, и те, названия которых вот так сходу и не вспомнишь — все они сбрасывали оковы проклятия и просыпались ото сна. Куда ни глянь — всюду разгорающиеся разговоры, неверящие, ошарашенные, заспанные, счастливые лица. Словно огромная ярмарка, которая вдруг исчезла, оставив после себя кучу недоумевающих посетителей. 　　Кай повернулся к шепчущей Вере и переспросил: 　　— Что именно? 　　— Непривычно, что мы не нужны. 　　И никто не сказал и слова. Потому что все помнили коридоры Башни, и Двери, и то, как бардак разрастался, становился катастрофой, а после — почти концом света. 　　Но здесь, в земле, где рождаются истории, нет необходимости в героях. Дело в том, что они всегда здесь. Может, ты сделаешь что-то важное. Может, убедишь царевну не сжигать лягушачью шкурку, или накормишь деревню свежим хлебом, или поможешь потерявшейся девочке найти свой путь. Может, составишь компанию заточённой в башню принцессе, или поселишь в своём сердце бога, или проследишь за тем, чтобы всё закончилось хорошо. Пусть и совершенно случайно. Но истории всё равно найдут выход. 　　На твоём месте мог быть кто-то другой. На твоём месте и был кто-то другой, пока ты не вызвался добровольцем. Но это тоже не воспрещается. 　　— Всё так... — начал было Волк. 　　— Запутанно? — предложил Кай. 　　— Странно? — произнесла Вера. 　　— Как и должно быть, — припечатал Фэнь, привычно расправив крылья в покровительственном жесте. 　　— Я хотел сказать «ново», но и всё это тоже, — заключил Грэй. 　　Они смотрели, как целые стаи фей взмывают в небеса и исчезают за облаками, оставив за собой светящийся след. Как люди, ругаясь, объединяются в группы, и как с толпой прихожан церкви Белых Выселок разговаривает Гэйслин, активно размахивая руками. 　　— Это что...? — Фэнь прищурился — Ещё один Снежный Король? 　　Он притворно — вроде бы — передёрнул плечами: 　　— И одного-то много. 　　Кай легонько стукнул его кулаком в плечо, даже не поворачивая головы. 　　— Ауч. 　　— Всегда должен быть Снежный Король! — возвестила Вера таким тоном, словно что-то цитировала, и Кай взял на заметку потом спросить у неё об этом. 　　Юна Жэнь растерянно оглядывалась, ища в толпе знакомые лица. Знакомые лица тех её родственников, которые не поднимали на детей руки. Кай дёрнулся было вперёд, но Бен перегородил ему дорогу своим красно-синим крылом. 　　— Позволь мне. 　　Вера отметила, как ни один ещё толком не посмотрел другому в глаза, и скрестила на груди руки. Вечно с ними одно и то же. Она поймала руку Волка в свою — они стукнулись обвитыми железом запястьями — и улыбнулась. Кай кивнул и стал наблюдать за тем, как Бен приседает на корточки, говорит Юне что-то — та смеётся, — а потом ловким движением фокусника достаёт из крыла абсолютно синее перо. Несложно догадаться, на что оно способно в здешних краях. 　　— Оу, — выдохнула Герда так близко от уха Веры, что та чуть не подпрыгнула от испуга. Ещё немного, и она лишилась бы и этого сердца. 　　Капитан Песочного Отряда — только номинально, потому что Башни больше нет, есть только это бескрайнее море возможностей и сотни дорог без коридоров и ключей — приготовилась было защищать честь и совесть своих подчинённых, но потом увидела выражение лица Герды и заткнулась. 　　— Они всегда так? — спросила бывшая Снежная Королева, лукаво и одновременно с тем смущённо улыбаясь. 　　— Подожди, пока не начнут заканчивать друг за друга предложения, — радостно возвестила Вера. — Это просто ужасно. 　　— Кай! — повысила Герда голос. — А дуэтом вы поёте? 　　Вера никогда ещё не видела, чтобы уши её Ключника так стремительно краснели. 　　Она зацепила взглядом кучу клеток с сердцами, которые проклятие вытащило из Белых Выселок вместе с прихожанами и хмыкнула. 　　— Что? — прошептал Волк, крепче сжимая её пальцы. 　　— Нужно бы вернуть их хозяевам. 　　Грэй проследил за её взглядом и вздохнул. 　　— Это может занять очень много времени. 　　— Уйму. 　　— И это не простая прогулка в парке. 　　— А то. 　　— В таком случае жду распоряжений, мой Капитан. 　　Вера фыркнула. 　　— Я никогда не была твоим капитаном. 　　— Напротив, — Грэй уткнулся лбом в её затылок, а потом прорычал. — Отчего у тебя такие большие уши? 　　— От того, что мне приходилось выслушивать вас всех каждый день, — отпарировал Вера, а потом вздохнула. — Ох, мы с тобой не менее ужасны. Давай лучше займёмся чужими сердцами. 　　«А по пути и своими» осталось невысказанным, но Волк всё равно её понял. *** 　　Время в сказках может двигаться с поразительной скоростью. Как поразительно быстро, так и раздражающе медленно. 　　Руины проклятого замка гудели ещё несколько дней. Вера и её не такой уж и бывший Песочный отряд пытались помочь хаосу упорядочиться в меру своих сил. 　　Получалось с переменным успехом, но уже к вечеру третьего дня — потому что здешние истории всё ещё были привязаны к числу три, по старой памяти, — среди остатков железных терний, вспоровших землю, осталось совсем немного народа. 　　Моревна, чудом живая, но всё ещё бледная, как смерть, собрала Дикую Охоту, взяла за руку Джека, который со своим новым стальным сердцем так и остался автоматоном, и двинула с несколькими фэйри в родные места, где вода была проточной, а кузнецы не служили Древним богам. Ягвида увязалась с ней, пообещав отыскать их позже и обязательно привезти с собой бутылку заманухи. 　　Юна Жэнь собралась домой, так и не найдя среди терний ни одного фэнхуана — кроме себя самой и Бена, конечно. Она постоянно проверяла, не потерялось ли синее перо, которое спрятала под одеждой, и ужасно нервничала. Фэнь обещал познакомить её с Луань, к которой она никак не хотела идти поначалу. Кай пытался выпытать у Бена, что же тот такого ей сказал, но тот только посмеялся. 　　Герда решила вернуться в Гриндельвальд, в розовые сады, которые, говорят, заполняли собой десятки цветников. Она надеялась навестить все остальные сезоны, с которыми раньше толком и не была знакома, и вдоволь наговориться с Каем, который пока был не особо многословен. 　　Артур и Аврор исчезли до того, как кто-то успел узнать, куда они отправились. Хотя Руди утверждал, что видел, как они по очереди тянули Меч из железного панциря Гуалтьеро, а после скрылись в тумане, опустившемся с холмов. 　　Всем досталась порция сердец. Вера шутила, что хорошо, что их четверо — по одному на каждую часть света. А Гэйслин тут же указала, что Шапочкова, похоже, разучилась считать. 　　И тут, в стране, из которой появились все сказки на свете, их пути сошлись, чтобы разойтись вновь. 　　Белый Охотник вернулся в тень Идолов Жэнь однажды осенью, когда Северный ветер дул на юг и был попутным. Старуха Соль поприветствовала его, как старого друга, и сообщила, что к ним наведывалась и маленькая Юна. В новой одежде, с зачёсанными наверх волосами. Банда Красных Повязок, завидев её шрам, почти умоляли её стать их атаманом. Юна милостиво согласилась — при условии, что они прекратят бессмысленные драки и начнут помогать старшим. Они за ней как утята за мамкой ходили, ей богам. 　　Соль рассказала также о фэнхуане, повадившемся воровать персики в местном саду. У Хуаня урожай в этом году богатый, от него не убудет, но трагедию накрутил, будь здоров. Обещал жаловаться самому Жёлтому Императору. Да только ж разве приструнило это фэнхуана? Вот уж дудки. 　　Белый Охотник засмеялся в рукав, и старуха Соль тут же прикусила язык. Юна говорила, что слухи про Белого Охотника — всего лишь слухи, но лучше уж не распространяться про местные чудеса. 　　Соль боялась не зря: вечером того же дня Белый Охотник поймал фэнхуана в упомянутых садах. Ни один персик не пропал в ту ночь, и Хуань так удивился, что даже забыл, что ему бы ликовать, да радоваться. 　　Охотник рассказал о том, как новый Снежный Король пытался отыскать своё сердце среди кучи других, а, когда нашёл, оно оказалось цельным куском льда, и пользы от него уже не было никакой. До него даже дотронуться было невозможно. И тогда его подруга, та, в чьих руках жило целое Мировое Древо, откатила этот кусок льда на видное место и повесила табличку, возвещавшую, что у Короля всё-таки есть сердце. Хотя со зверьём он обходиться стал лучше, да и зимы под его ладонями не особо лютовали. 　　Новой цветочнице из Гриндельвальда это было особенно на руку. Если бы не мягкие зимы, её стеклянные розы вообще не появились бы на свет. (Хотя настоящий секрет, конечно, хранился в её чёрном гребне, который она не снимала даже перед сном, и в руках её подруги). Розы пользовались большой популярностью: дочь мельника помогала за ними ухаживать и каждую субботу носила на базар большую корзину прозрачных цветов, которые разбирали уже к обеду. 　　Фэнхуан поведал о большом суде, в котором принимало участие столько солнечных птиц, что их перьев бы хватило на все подушки мира. Приговоры зачитывала рыжеволосая птица с белыми крыльями, которая сама не прочь была потырить плохо лежащие груши у вас из-под носа, а исполняли сами Владыки Сторон Света. Больше ни одна капля волшебной крови не оставалась без защиты перед Законом. И лучше бы этому закону никогда не сломаться. 　　Алую девочку и Волка они встретили в Лесу — таком большом, что оно больше напоминало море. Дороги привели их к мосту через ручей, а потом — к двери дома, на котором красовалась знакомая табличка. Такую же когда-то сделала капитан Песочного отряда, когда у неё было слишком много свободного времени. 　　Дверь открылась, стоило до неё только дотронуться. На крючке в прихожей висел алый плащ. Недалеко от него стояли вьетнамки нужного размера, а на столе в гостиной стояла ваза с персиками. У камина лежал коврик с вышитым на нём лесом. На подоконнике в кухне лежали нагретые на печке монеты и связка ключей. 　　— Похоже, мы дома, — сказала Вера, стащила с крючка плащ и стала частью истории. Истории, которая однажды доберётся до счастливого конца. Пенза — П. Пелетьма — Москва — Грабово, 2015-2018