Война сердец

      Окончательное изгнание колонистов из Гаити в 1804 году поставило революционеров на уши. Волна либеральных настроений катилась от Северной Америки до Центральной и незаметно добиралась до Южной. И, пока в североамериканских колониях пылали города и шли освободительные войны, Ла Плата жила на пороховой бочке — её жаждали взорвать, но, не зная с какой стороны подойти, медлили.       Обитатели дворца Фонтанарес де Арнау относились к этому по-разному. Йоланда витала в облаках счастья. Эстелла терпеливо ждала, когда ей разрешат снять траур. Данте мечтал о свободе и шансе вырваться из удушающей его роскоши. Зато Лусиано и Ламберто круглыми сутками спорили: как скоро гаитянская революция достигнет Ла Платы и коснётся ли она высшей аристократии, либо минует её.       Несмотря на внешнее спокойствие, в Буэнос-Айресе вовсю печатались журналы и газеты провокационного содержания; оппозиционеры кучковались в кофейнях или в подпольных казино, но пока их планы и заговоры не шли дальше фантазий.       Март ознаменовал приход осени, тёплой и влажной. Эстелла наконец сняла траур, и гардероб её вновь запестрел красками и экстравагантными туалетами. Ну а главным событием ближайших дней называлась свадьба Йоланды и Ламберто.       Данте радости не ощущал. Он впадал в панику от мысли, что придётся снова общаться с толпой аристократов, которых грозилось понаехать не менее пятисот человек. И эти люди будут его пристально разглядывать, как сына и наследника Ламберто.       Эстелла чувствовала себя не лучше. На толпу ей было наплевать (она любила внимание), но скучала дико. Жизнь тянулась однообразно, без ярких впечатлений. Даже салон мод со всей клиентурой и массой заказов Эстелле надоел, и она уже подумывала, на кого бы спихнуть управление им. Её угнетала любая ответственность, и она сама себя ругала за это. Ну почему она такая непостоянная? Они с Данте и этим схожи.       Теперь Ламберто насел на юношу с пожеланиями найти себе занятие. Может, он пойдёт учиться в Университет или придумает для себя какое-нибудь дело? Ламберто был готов помочь и советами, и финансами, но Данте тщательно избегал давать отцу ответ — душа не лежала ни к чему. Политика, торговля и науки его не интересовали; из книг он любил лишь приключенческие или фантазийные истории, возбуждающие его больное воображение. Из иного привлекали Данте только животные. Но лечить он их не умел, ловить не хотел, и единственное желание, которое у него возникало — скакать на Алмазе куда глаза глядят, ощущая, как ветер треплет волосы. И любить Эстеллу. Но если он признается в таких желаниях, Ламберто поднимет его на смех, обозвав лентяем. Но лентяем Данте не был — он бы с радостью занялся чем-нибудь, если бы придумал чем.       Пока идей не появлялось, и Данте целыми днями болтался по дворцу, чувствуя себя диким волком в клетке. Волку страстно хотелось в лес. Валяться в траве, спать под деревом и купаться в реке, но отныне он носил шёлк и бархат, запонки, ремни, пряжки да шнурки на одежде — признаки аристократизма. И это его угнетало.       Хотя за два года Данте смирился с тем, что у него есть мать, отец и ещё куча родственников, но в сердце осталось чёрное пятнышко. Иногда оно ныло, крича: он ничего не испытывает к этим людям. Семейные, кровные узы не были для Данте священны. Он впустил новоявленных родственников в свою жизнь, не впуская их в душу. Ни Йоланда, ни Ламберто, ни Лусиано, к счастью, не понимали, что Данте неискренен с ними, но Эстелла заметила печаль в его глазах.       — Данте, ты такой грустный в последнее время, — подняла она тему, однажды ночью лёжа в его объятиях. — Что с тобой? Это я виновата? Я тебе надоела?       — Разумеется нет. Как ты можешь мне надоесть, Эсте? Дело во мне, — притянув девушку к себе, он понизил голос и зашептал ей в ухо. — Этот дом меня душит. А я хочу на свободу, я хочу летать. Я чувствую себя здесь чужим, лишним, а эти люди — моя семья, да, но они мне неродные. У меня не получается их полюбить. Я пытался, я очень старался, но, наверное, я слишком плохой для них. Эсте, давай уедем отсюда.       — Уедем? А куда?! — Эстелла не удивилась его предложению, она этого ожидала — и сама мечтала о смене обстановки.       — Не важно куда. Перед нами открыт весь мир. Давай поедем в путешествие. Только не в экипаже, — быстро добавил он. — Верхом. Помнишь, как мы были счастливы раньше? Только ты, я и горизонт. Я бы так хотел вернуть это время!       — Я помню, — блаженно закрыв глаза, она потёрлась щекой о его грудь.       — Наверное, тебе покажется, что я спятил, и не только тебе, — он глубоко вздохнул. — Никто в своём уме не сбежит от такой роскоши. Да и твой салон мод… Но я больше не могу жить взаперти, соблюдая глупые правила. Мне не хватает воздуха. Я здесь просто умираю, как цветок без воды.       — Я согласна! — объявила Эстелла, щекоча ему живот.       — Правда?       — Я же знаю тебя лучше, чем ты сам, Данте! Я ждала, когда ты об этом заговоришь, — рассмеялась она. — И я хочу того же. Мне надоела светская жизнь, надоели правила и условности, надоело завтракать, обедать и ужинать по часам, надоели люди вокруг и салон мод мне тоже надоел. Я тут подумала, твоей маме нравится там быть, что-то делать, и у неё получается. Она часто мне помогает. Я хочу оставить управление салоном на неё. Так я развяжу себе руки. Ты же знаешь, милый, я не могу долго заниматься одним и тем же, — пока Эстелла болтала, у Данте всё шире открывались глаза.       — Мне тоже всё быстро надоедает, особенно люди, — отозвался он, крепко обнимая Эстеллу. — До сих пор не верю, что нашёл человека, который так меня понимает. Мы с тобой — одно целое!       — Это правда. Значит, решено? После свадьбы твоих родителей мы отсюда уезжаем! Но, так как эта свадьба будет моим первым светским мероприятием после траура, но последним перед нашим отъездом, я придумаю себе самое красивое платье! — и Эстелла покрыла мелкими поцелуйчиками его лицо.       — Эсте, какая ты смешная! И как в тебе уживается два разных человека: светская франтиха и ярая либералка? И они так гармонично сосуществуют, что я не перестаю удивляться.       Эстелла в ответ захихикала, ластясь к Данте как кошка.       Накануне свадьбы дым во дворце стоял коромыслом. Дюжина слуг вылизывала до блеска окна и паркет, меняла портьеры, перетряхивала ковры и книги; садовники вычищали сад и внутренний дворик, фонтан и вольеру с павлинами; гладильщица отпаривала воротники и манжеты, платья, рубашки и юбки чугунными утюгами, подогреваемыми от печки. Лея в новой роли помощницы экономки держалась чопорно. Всей обслугой руководила донья Фиона, визгливым голоском покрикивая на каждую нерасторопную служанку, за что давным-давно получила прозвище «сержант».       В день венчания с самого утра поварихи готовили кушанья, умопомрачительный аромат которых разлетался всюду. Церемонию бракосочетания решили устроить в саду среди раскидистых бугенвиллей и агакатов. Венчать Йоланду и Ламберто приехал сам епископ, а гостей, как и предполагалось, собралось более пятисот человек. Лусиано был горд и счастлив, что его сын наконец-то женится, и раструбил об этом по всему вице-королевству. Однако сюрпризом для молодожёнов стали нагрянувшие из Ферре де Кастильо Берта и сеньор Альдо.       Пригласила их Эстелла, но убедил бабушку поехать на свадьбу её муж — та не хотела встречаться ни с Лусиано, ни с Ламберто, ни с Данте. Сеньор Альдо же настоял на своём — он мечтал увидеть Йоланду и Данте, своих родственников, и Берте пришлось уступить.       Ожидая невесту, гости кучковались в саду: кто укрывался в тени деревьев, кто развалился на скамейках, а кто и просто на траве. Алтарь, увитый цветущими лианами, был установлен поодаль, на открытой площадке. Епископ уже прибыл. В праздничном облачении он ходил по саду, здороваясь со всеми и дозволяя целовать себе руки. Это был грузный мужчина, широкоплечий, с седыми волосами и пронзительными чёрными глазами, выдающими живой ум и смекалку.       Мужчины обсуждали политические дрязги, новости с биржи и лошадиные скачки, а женщины, как огромные бабочки, порхали тут и там, ведя разговоры о женихах, рецептах блюд и домашнем хозяйстве.       У всех дам платья были лёгкие: кисея, муслин, батист, кружево — в этом году из бальной моды вышли тяжёлые ткани (они остались прерогативой для верхней и мужской одежды, для дорожных манто, амазонок и рединготов). Декольте уползли вверх, закрыв дам до шеи. В лету окончательно канули корсеты и шлейфы, создающие неудобства при ходьбе. Нынче все платья шились на манер длинных рубах. Высоко под грудью они перехватывались поясами, а юбки по низу расшивались золотыми и серебряными нитями.       Сегодня Эстелла выбрала ярко-бирюзовое платье с синим поясом-шарфом. Оно не подчёркивало талию, но делало Эстеллу ещё более хрупкой и стройной, чем она была. Две нижние юбки, чёрные, обшитые по краю серебряным шнуром, выглядывали из-под верхнего платья, приподнимая его над землей. Квадратный вырез на груди, прикрытый тонкой шнуровкой, напоминал паутину. Ножки Эстеллы были обуты в атласные синие туфельки без каблуков и с удлиненными носами — последний писк европейской моды. Причёску венчала шляпка-тарелка, заколотая брошью на манер чалмы турецкого султана — в головных уборах пришла мода на всё восточное. Туалет Эстеллы оказался самым эффектным среди дам — остальные выбрали пастельные тона: нежно-розовый, нежно-фиалковый, бледно-фисташковый, цвет дыма и цвет жемчуга. Из этой массы женщин, утопающих в невесомых газовых тканях, как в облаках, Берта выделялась контрастом в своём канареечно-жёлтом платье с завышенной талией; на шее — оранжевое боа из перьев. На голове — тюрбан.       Мужская мода больших изменений за эти годы не претерпела. По-прежнему были популярны фраки, жилеты и светлые сорочки с бантами и манишками; длина штанов варьировалась от совсем коротких панталон до почти полноценных брюк, узких и обтягивающих ноги, как чулки. Хотя господа в возрасте подобное надевать не решались, предпочитая классические бриджи и кюлоты, но юных франтов, стремящихся угнаться за модой, ничто не могло остановить. Поэтому сегодня молодые мужчины, все повально, упаковали ноги в длинные кюлоты-чулки. Вместе с затянутыми в жилеты и фраки талиями и стоячими до ушей воротниками, многие походили на цапель.       Высокому длинноногому Данте шло абсолютно всё и (по предвзятому мнению Эстеллы) он затмил даже жениха. Ламберто нарядился в традиционный чёрный фрак, серый жилет, сорочку с рюшами и белые бриджи; волосы увязал в хвост. У Данте же фрак был из тёмно-зелёного бархата, расшитый по манжетам и фалдам серебром. Кюлоты, по бокам собранные на шнурки, закрывали ноги целиком, а шею венчал белоснежный бант. Эстелла заплела Данте косу, перемотав её серебристой лентой, а на голову он надел высоченный цилиндр.       Когда они с Данте вышли в сад под руку, гости едва не лопнули от любопытства. Мужчины и дамы в возрасте смотрели на них с умилением, а незамужние девицы не скрывали зависти. Данте, с его тонкой талией и осанкой принца, и изящная, хрупкая Эстелла, в своём платье напоминающая родольфу — ярко-голубую райскую птичку, что обитает в Новой Голландии, — выглядели очаровательно.       Берта, оттопыривая нижнюю губу, было заартачилась приветствовать внучку и «этого головореза», но сеньор Альдо неумолимо потянул её за собой. Пока Эстелла выслушивала комплименты от местных дам по поводу красоты своего платья, Берта с мужем подошли к Данте. Альдо радовался встрече с внучатым племянником и пожимал ему руки, а Берта, оставаясь при своём мнении, надувала щёки. Когда Эстелла её поприветствовала, бабушка заявила, что счастлива видеть её до сих пор живой.       — А то от этого, — покосилась она на Данте, — ожидать можно всякого.       — У моего мужа есть имя, — процедила Эстелла, подавляя гнев. — Его зовут Данте, если вы забыли, бабушка.       Она снова называла Берту «бабушкой». Их примирение состоялось по переписке, и Эстелла не желала рушить этот хрупкий мир, но если бабушка станет обижать Данте, она опять перейдёт на официальное «сеньора».       — Забудешь тут, как же, — проворчала Берта, обмахиваясь шёлковым веером, расписанным под китайскую фреску: стрекозами и соловьями, сидящими на веточках магнолии.       — Знаете, сеньора, — отозвался Данте, — если я вам неприятен, это ваше дело. Я от вас тоже не в восторге. Ненавижу людей, которые суют нос в чужую постель! Думаю, перемирия у нас не выйдет, поэтому предлагаю избрать тактику игнорирования: меня нет для вас, а вас — для меня, — и он пугающе сверкнул глазами. — Эсте, родная, я отойду. Спрошу как дела у отца. С вашего позволения, — чуть приподняв цилиндр, Данте подошёл к Ламберто — тот в волнении стоял у алтаря.       Берта сжала губы в тонкую ниточку.       — До чего же несносный тип, уму непостижимо! — пробурчала она. — Настроения и так нету — приехать на свадьбу этих убийц, где ж это видано? — и, мучая веер, Берта вместе с мужем отправилась бродить по саду.       Йоланда в кремовом платье с тысячей мелких рюш и оборочек выплыла из парадной, гости ахнули, а Ламберто, счастливый и взволнованный, приосанился. Невеста была очаровательна, мила и напоминала ландыш. Голову её венчала плоская шляпка с вуалью, в руках — букет калл. Специально приглашённый хор мальчиков затянул «Аве Мария», и, пока Йоланда медленно плыла к алтарю, глаза гостей наполнились влагой. Даже бабушка Берта утиралась платочком. Когда жених и невеста преклонили колени у алтаря, Данте, подойдя к Эстелле сзади, крепко обнял её.       — Данте, ты не хочешь, чтобы у нас была такая свадьба? — спросила девушка, откидывая голову к нему на грудь.       — Нет. Ненавижу священников! Хотя отец и дед все уши мне прожужжали на тему венчания в церкви, я против. У нас ведь уже была свадьба. Ты хочешь ещё одну? — фыркнул он.       — Нет, наша свадьба была самой чудесной на свете! Я никогда её не забуду! Но, Данте, традиционное венчание — похоже, единственный способ быть вместе открыто.       — А я знаю другой способ, — шепнул он заговорщически.       — Какой же?       — Давай сбежим.       — Мы же хотели уехать завтра.       — А я предлагаю сейчас. Завтра все будут нас уговаривать остаться, а я не хочу их слушать. Пойдём! — и Данте настойчиво потянул её за руку.       Наверное, это невежливо — убегать со свадьбы, не поздравив молодожёнов, но Эстеллу давно тянуло на приключения. В конце концов, Йоланда и Ламберто так счастливы, что не обидятся.       Данте и Эстелла вошли в дом через чёрный ход, дабы избежать косых взглядов. Вещи их уже были собраны, и, выудив сундуки из-под кровати, Данте поколдовал над ними. Те уменьшились, став размером с карманные часы. Эстелла надела чёрную бархатную амазонку, Данте — тёмно-синий костюм для верховой езды. Сняв со стены волшебный меч, Данте прицепил его к бедру; воткнул в пояс сзади кинжал, на рукояти которого была выгравирована парадиса. И они с Эстеллой на цыпочках прокрались в конюшню, оставив родственникам письмо, где объясняли, что уехали в путешествие.       Крошечные сундуки Данте впихнул в сумки для багажа, приделанные к седлу Алмаза. Выведя лошадей за ограду, влюблённые вспрыгнули на них и пошли неспешным шагом, а когда дворец Фонтанарес де Арнау исчез из поля их зрения, они пустили Алмаза и Жемчужину галопом.       Ехали они и день, и ночь. Вперёд и вперёд. И вот уже Буэнос-Айрес с его широкими улицами и бульварами, магазинами и театрами, ярмарочными площадями и толпами людей, остался позади. Алмаз и Жемчужина шли бок о бок. Ветер трепал локоны, сбрасывая с голов шляпы, и Данте изредка наклонялся к Эстелле, целуя её в губы. Спать влюблённые ложились прямо в траву под деревьями, мягкую и высокую.       Через пару суток на горизонте выросли знакомые места — дорога, где Данте спас Эстеллу от грабителей. С того момента и началась история их уже не детской, а настоящей, большой любви. Эстелла оторопела, когда они оказались у ворот Ферре де Кастильо.       — Данте, а зачем мы сюда приехали?       — Я хочу увидеть места, которые хранят воспоминания о нашей любви, прежде, чем мы уедем путешествовать по другим городам и королевствам, — объяснил он.       Эстелла пожала плечами, сочтя, — её милый-любимый, как был безумцем, так и остался. Но, по мере приближения к заветному берегу, сердце её колотилось всё сильнее.       Когда Данте раздвинул ветви зарослей, за которыми давным-давно пряталась двенадцатилетняя девочка, ещё не знавшая ни горя, ни боли, ни любви, Эстелла расплакалась. Они с Данте прорвались сквозь мимозы и сели на бревно. Лихо скинув сапоги, Данте снял с Эстеллы дорожные ботинки, и они погрузили ноги в воду. Он взял её за руку, сжав ладошку, а Эстелла положила голову к нему на плечо. Совсем как раньше… Она плакала, а Данте целовал её мокрые от слёз губы, и в его дивных очах тоже блестели хрустальные капельки.       История их любви началась как сказка, продолжилась как страшная реальность и опять стала мечтой. Эстелла, хрупкая наивная девочка, с годами превратилась в страстную молодую женщину, узнала и поняла себя, научилась любить и принимать мир таким, каков он есть. Она больше не витала в розовых облаках, зная — все люди разные и нет абсолютной добродетели, как нет и абсолютного зла. А Данте, этот испуганный маленький зверёныш, превратился в красивого мужчину и, несмотря на всё, остался верен себе. Непохожесть на других — не несчастье, это дар. Иметь достаточно разума и мужества, чтобы не быть покорным бараном, идущим за стадом, трудно, но возможно. За это Эстелла его и полюбила — за уникальность, за смелость, за убеждения, а ещё за то, что он — единственный, кто способен был подарить ей и солнце, и луну, и целый океан лишь одним своим присутствием.       Ночь они провели на берегу, сидя на бревне и взбалтывая ногами воду. Тысячи драгоценных камней на тёмном бархате небес, отражаясь в реке, превращали её в сказочный шатёр. На кусте эстрельи, красно-розовые цветы которой походили на звёздочки, оглушительно кричала сова-циккаба. Данте иногда опускал светящиеся пальцы в реку, и вода становилась радужной. А Эстелла хохотала, млея от удовольствия.       Наутро, оседлав лошадей, они отправились в «Лас Бестиас». Но в сам посёлок Данте заезжать не захотел, поэтому, чуть не доехав до вывески с названием, влюблённые свернули в бок. Они спешились на полянке, где трава доходила до щиколоток, и Эстелла вспомнила это место — здесь была их свадьба. А вот и дерево драцены, которое они с Данте посадили в тот день. Оно разрослось и в ширину, и в высоту и покачивалось в такт ветру, кивая кроной. Данте гладил жёсткие зелёные листья, и невероятные эмоции переполняли его грудь — никто и никогда больше не отнимет у него свободу и Эстеллу. Ради этого стоило пройти всё, что они пережили. Теперь они оба знают цену своей любви и не потеряют её из-за какой-нибудь глупости.       — Пойдём, — шепнула Эстелла, потянув его за собой.       — Куда?       — Ты забыл, тут есть ещё одно местечко…       Данте и Эстелла пролезли через кусты и попали на другую сторону реки — здесь когда-то была их первая брачная ночь. Незабываемая. Солнце стояло высоко над горизонтом, а в небе, похожие на овечек, плыли облака.       — Иди сюда, — взяв Данте за запястья, Эстелла прижала его руки к своей груди.       Он лукаво прищурился.       — Эсте, чего ты хочешь?       — Ты знаешь чего, — щёки Эстеллы покрылись румянцем. Она запустила пальцы ему под рубашку. Погладила по животу. — Люби меня, Данте.       И мир исчез. Данте расшнуровал её платье и, как по струнам гитары, его мягкие пальцы побежали по спине девушки. Сколько бы лет не проходило, а чувства их не угасали. Напротив, они росли, взрослели, становились ярче и глубже. Река нынче была своенравна, и тёплые волны ласкали мятежных любовников. По телу Эстеллы шла вибрация, татуировки горели огнём, а с волос и ресниц сыпались искры. Как же она любит, когда магия струится по венам, бурлит в крови! И только Данте может подарить ей это ощущение — ощущение счастья.       — Данте… Данте, я тебя люблю, люблю до безумия, — шепнула Эстелла, обвиваясь вокруг его бёдер, как ползучая лиана.       — И я люблю тебя, Эсте. Ты моя самая родная, ближе тебя у меня никого нет.       У реки разрослось бессчетное множество диких роз. Их мелкие бутоны благоухали так, что дурманили, как опиум. Нарвав охапку белых и красных цветков, Данте вплетал их Эстелле в мокрые волосы, а она смеялась, смеялась без остановки, наслаждаясь близостью его тела, ароматом роз и мяты, водой и тишиной, которую нарушали только вездесущие птички-печники да белая и чёрная лошади, стоящие бок о бок, так же близко, как их хозяева.       — Помнишь наши розы? — спросил Данте, когда волосы Эстеллы оказались усыпаны бутонами.       — А то! Розы у меня всегда ассоциируются с тобой.       — И они тебе очень идут!       Эстелла задорно встряхнула головой — на Данте полетел дождь из лепестков.       — Данте, мы же теперь всегда будем вместе?       — Всю жизнь!       Щурясь от солнца и крепко обнимая Эстеллу, Данте взглянул в ярко-голубое небо. Там плыли белые-белые, пушистые, как лебяжий пух, облака: ветка сакуры, гигантская птица, волшебная карета и единорог, охраняющий вход в башню, — герои детских снов и сказок.