Война сердец

      Не узнать его было нельзя, хотя он изменился. Совсем взрослый. Красивый. Резкие черты стали мягче, но раскосый, бездонный взгляд кота никуда не исчез.       — Данте, — слова трепетали на губах Эстеллы, и нежный голосок её звенел струнами арфы. — Почему ты не сказал, что это ты? Ведь ты сразу меня узнал, да?       Он кивнул.       — Как только заглянул в экипаж.       — О, боже мой, как я рада тебя видеть!       — Может, поспорим, кто рад больше? — Данте улыбнулся ласково, чуть застенчиво.       А Эстеллу бросало то в жар, то в холод. Щёки её покрыл предатель-румянец. Лицо Данте тоже пылало.       — Я думал, больше никогда тебя не увижу.       — Я тоже… — всхлипнула Эстелла, глотая солёные капельки, текущие по скулам, губам.       — Шшш… — Данте провёл пальцем по её щеке, еле-еле касаясь. И закусил губы, не зная, как вести себя.       С годами он научился общаться с людьми, не шарахаясь от них и не огрызаясь. Девушки-гаучо нравы имели свободные, и если б Данте, за пять лет превратившийся из дикого зверька в таинственного красавца, захотел, он получил бы любую девушку. Но он не хотел. Не дано ему влюбиться. Данте себя в этом убедил, а в сердце жило воспоминание об Эстелле — детская сказка, что никогда не станет явью. И вот она здесь. Красивая и взрослая. Туман стоял перед глазами юноши, грудь вздымалась — огонь сжигал её дотла. Мир перевернулся. Об этой девушке он мечтал, из-за неё не смог никого полюбить — вот и ответ.       — Хочешь погуляем где-нибудь? Или ты устала с дороги? — выдавил Данте.       — Я… нет, я не устала. Я ж не пешком шла, а ехала в экипаже. Просто испугалась, когда напали разбойники. Но ты вовремя появился. Давай погуляем. А где?       — Помнишь наш берег?       — Да!       Миновав ворота и мост, Данте и Эстелла отдались во власть стихии города Нижнего. Бродили по сельве, катались на Алмазе и любовались облаками, ели запечённые на костре фрукты и рыбу, болтая без умолку. Эстелла рассказала о Буэнос-Айресе: о величественных домах и широких мостовых, о театрах и библиотеках, об уличных танцорах и музыкантах. Данте слушал, затаив дыхание. Он нигде не был, кроме нижней части Ферре де Кастильо. Подчас, выезжал за городскую черту, перегоняя стада быков и лошадей. Его жизнь текла здесь: полное травли и несчастий детство, более спокойная юность. Не вылезая из седла, он не знал иного. Поэтому рассказы Эстеллы о том, как она заблудилась в огромном столичном магазине, представлялись ему сказкой. В Ферре де Кастильо больших магазинов не было — лишь тесные лавочки.       Щуря глаза, Данте украдкой разглядывал свою спутницу и не мог надышаться на неё. Они расположились на берегу реки — месте их детских встреч. Сбросив сапоги, Данте подвернул штанины и сунул ноги в тёплую воду. Не долго думая, Эстелла последовала его примеру — ей до зубовного скрежета хотелось свободы и счастья, которых лишило её заточение в школе имени Святой Терезы. Ловя игривое дыхание ветра, она сняла шляпку. Причёски под ней не было — девушка поленилась её делать в дорогу, и тёмные густые локоны, отросшие до талии, хулигански рассыпались по плечам. Распускать волосы на людях считалось верхом неприличия, но Данте вряд ли знал что правильно для аристократки, а что нет.       Эстелла тайно разглядывала юношу. Каким он стал красавцем! Ясно, что девушки от него млеют. Представив Данте в объятиях другой, Эстелла испытала укол ревности. Но главное — Данте изменился характером, став спокойнее: не дёргался, не шарахался и теперь не напоминал зверька, обозлённого на весь мир. Эстелла порадовалась за него, но была удивлена и озадачена — за время их прогулки Данте ни разу не колдовал.       Небо — хвост чёрной райской птицы; месяц, похожий на рог буйвола, низко-низко, у края воды — картина из любимых Эстеллой книг, сотканная природой из звёзд и снов.       — Данте, а почему ты не делаешь ничего магического? Неужели ты больше не можешь колдовать? — спросила Эстелла.       — Могу, но не хочу, чтобы люди видели.       — Раньше тебе было всё равно.       — Потому что все знали об этом, называли меня бесноватым, смеялись и избегали. Мне нечем было защищаться, кроме магии, — нотки грусти услышала Эстелла в тоне Данте. — А там, где я живу сейчас, никто не знает. Лишь Клементе, мой брат. Я научился делать обыденные вещи без магии, не растрачивать её и не демонстрировать всем.       — Ну и зря. Ты же колдун! И магия — прекрасна. Это твой дар, а ты хочешь от него избавиться.       — Только ты так думаешь, — Данте крутил травинку меж пальцев. — Потому что ты смелая. Ты не побоялась со мной дружить, зная, что я ненормальный. А люди боятся. Я тоже раньше думал, что это дар, который отличает меня от других. Но сейчас я думаю, магия — моё проклятие. А я устал прятаться. Тебе этого не понять. У тебя есть семья. А я обрёл её недавно и не хочу терять. Ты не знаешь, что есть одиночество.       — Это неправда! — запротестовала Эстелла. — Да, я родилась в доме, где много людей, но я там чужая. Мама никогда меня не любила, а папа умер рано. И они отправили меня в школу, избавились, как от ненужной вещи, — сказала она с обидой. — Я пять лет жила в другом городе, и никто меня не навещал. Только бабушка писала письма. И по-твоему я не одинока?       — Мы говорим о разных вещах, Эсте, — вздохнул Данте. — Ты не нашла взаимопонимания с родственниками. Но если бы им было наплевать, они не отправили бы тебя в школу, не стали платить за обучение. Они бы вышвырнули тебя на улицу и закрыли дверь перед носом. А разве в школе у тебя не было подруг?       — Ну-у-у… были.       — Вот видишь. Когда ты говоришь, что одинока, кажешься маленькой эгоистичной девочкой тем, кто видел одиночество подлинное. Ты не знаешь что это такое — когда у тебя никого нет. Вообще никого. И тебя отовсюду гонят, словно ты лесное чудище. Я устал от этого. Сейчас у меня есть дом и семья, а люди не смотрят на меня, как на прокажённого. Они меня не боятся, считают своим. Но любое общество опирается на предрассудки, и если они узнают о магии, начнут гнать меня и тыкать пальцами.       Замолчав, Данте уставился вдаль, на речную гладь, — рыбёшки, выпрыгивая из воды, танцевали ригодон.       — Я понимаю… прости меня, — Эстелла коснулась его запястья.       От этой невинной ласки сердце Данте, ёкнув, ударилось о рёбра и затрепетало. Блаженно прикрыв глаза, он на ощупь поймал руку Эстеллы и тихонько сжал её.       — А чем ты сейчас занимаешься?       — Ловлю диких лошадей и быков.       — Раньше ты был против охоты на животных, — усмехнулась Эстелла, вспомнив его детские возмущения по этому поводу.       — Я и сейчас против, — возразил Данте. — Я никого не убиваю, не сдираю шкуры и не вырываю перья. Из оружия у меня только лассо и кинжал — от людей обороняться. А лошадей я ловлю живыми.       — А я бы хотела стать лекарем, лечить людей или животных.       — Вот как? — Данте впервые слышал такие речи из уст женщины. Обычно они все хотят замуж и детей.       — А почему тебя это удивляет? Ты тоже считаешь, что женщина должна только воспитывать детей и готовить еду? — наморщила носик Эстелла.       — Вовсе нет, я так не считаю. Чины тоже умеют охотиться, пасти овец, ездить на лошади и даже стрелять из лука. А почему же ты не хочешь осуществить свою мечту?       — Мне навряд-ли позволят. Скажут, что это глупости.       — Но это возможно?       — Ага, нужно учиться в университете. Женщин туда берут, но редко. Обычно это женщины, у которых нет родителей или очень самостоятельные. Бывает, и вдовы учатся в университете, а замужние нет. Мужья им не разрешают.       — Чушь! Если бы у меня была жена, я бы ничего ей не запрещал, — встряхнул Данте волосами — эту повадку с возрастом он не утратил.       А Эстелла рассмеялась.       — Почему ты смеёшься? Я ляпнул чепуху?       — Нет, наоборот. Впервые слышу от мужчины такие речи. Они же с пеной у рта кричат, что удел женщины — дом, семья и дети. Но почему мужчинам можно быть кем-то в этой жизни, а женщинам нет? Я с этим не согласна.       — Я тоже. Ты ж не уродка какая-нибудь, чтоб тебя замуровывать в четырёх стенах. Ты очень красивая и достойна летать, как птица в небе.       — Я не хочу летать. Я хочу учиться, а потом работать, — задумчиво сказала Эстелла. — А замуж я выйду только по любви, — и покраснела.       И о чём она думает? Данте, конечно, понимает её с полуслова, но он мужчина. А она болтает с ним, как с подружкой. Её же учили в школе: с молодыми людьми нельзя откровенничать, делиться мыслями, желаниями, чувствами. Надо кокетничать и твердить глупости, убеждая их в том, какие они умные. Дурочки быстро выходят замуж. Но она не хочет сейчас замуж. И не станет прикидываться дурой.       — Ты так говоришь, будто у тебя уже есть кандидат в мужья, — вырвалось у Данте. — У тебя есть жених?       Эстелла не ждала такого вопроса в лоб.       — Эээ… нет… Нет! Я это сказала… теоретически. Наверное, он будет. Со временем. А у тебя есть невеста?       — Нет у меня невесты, — выдавил Данте, ногами разбрызгав воду в реке.       — Не верю, что ты ни с кем никогда не встречался! — дерзко заявила Эстелла.       — Я этого не говорил. Но я не женюсь без любви, — нервно покусал губы Данте.       — И ты никого не любишь?       — А, может, я вообще не способен любить? — он заглянул Эстелле в глаза. Этот взгляд проникал в душу, выворачивая её наизнанку.       — Я тоже думала, что не способна. И даже подозревала, что любви не существует.       — Читаешь мои мысли?       — Нет, говорю про свои. Я так думала раньше.       — А что-то изменилось?       — Угу, теперь я думаю, что надо встретить человека, к которому ты это почувствуешь.       Данте усмехнулся.       — И с каких пор ты изменила мнение?       — С тех самых, с недавних, с… сегодняшнего дня.       — Почему?       Эстелла опустила ресницы, а у Данте заколотило в висках. Она права. Он тоже был уверен в неспособности чувствовать к девушкам нечто большее, чем любопытство. Но то, что он испытывает к Эстелле — необыкновенно. Он теряется, смущается, обдумывает ответы, дабы чего-нибудь не ляпнуть. Ни с кем такого не было. Ни с одной девушкой так не кружилась голова и не хотелось схватить её в объятия и не отпускать никогда. Эстелла — особенная. Может, она — та, которую он ждал?       Данте не понимал, что стучит громче: его сердце или копыта Алмаза, бегающего неподалёку. Взяв Эстеллу за руку, он прижал её пальцы к щеке и блаженно потёрся о них.       — Данте…       — М?       — Перестань…       — Почему?       — Не знаю… это нехорошо. Ведь мы друзья.       — Ты думаешь то, что происходит между нами, — всего лишь дружба?       — Да… я не знаю…       — Дружба, она другая, — Данте прильнул губами к ладони девушки.       — Но… но… это слишком быстро… я должна подумать…       — О чём? — губы Данте скользнули по запястью и пальцам — у Эстеллы ум за разум зашёл.       — Обо всём. Пожалуйста, давай не будем торопиться.       — Эсте, чего ты боишься?       — Того, что чувствую.       — А зачем этого бояться?       — Оно слишком сильное.       — Я знаю. Я тоже это чувствую…       Расстегнув пуговицы на манжете её платья, Данте обнажил девушке локоть. Поцелуи поднялись выше. Прикрыв глаза, Эстелла запустила свободную руку в шевелюру Данте, взлохматила её. Это была та ласка, что безотказно и всегда сводила его с ума. Он выгнулся, будто зверёк, которого чешут за ухом, и ткнулся лбом девушке в живот.       Эстелла очнулась, когда прекратились поцелуи, и испытала шок. Что она делает? В ужасе она отстранилась, и Данте издал тихий протестующий стон. Вскочив на ноги, Эстелла стряхнула с них воду и начала надевать чулки и ботинки.       — Эсте, что случилось?       — Данте, мне надо идти!       — Но почему?       — Мы целый день были вместе. Я очень задержалась, я забыла про время. Мне надо домой!       — Мы увидимся ещё?       — Не знаю.       — Как это «не знаю»?       — Мне надо подумать.       — Я не понимаю… О чём подумать? О чём тут можно думать?       — Пожалуйста, дай мне время. Ни о чём не спрашивай, просто дай мне уйти.       — Я тебя провожу, — Данте вытащил ноги из реки.       — Нет! Ещё светло, я дойду сама. Я не заблужусь. Умоляю, не ходи за мной!       И Эстелла рванула прочь. На лице Данте отразилось всё, что он подумал об интеллекте своей подруги. Яркие глаза потускнели. Какого дьявола? Было так хорошо, а она всё испортила! В бешенстве Данте стукнул кулаком по дереву. Чтоб ему провалиться, этому идиотскому католическому воспитанию!       Долго он метался, принимая десятки решений и ни одно не осуществив. Сначала хотел вернуться в «Лас Бестиас» и больше никогда не видеть Эстеллу. Затем порывался влезть в её окно и потребовать объяснений. Остыв, Данте сделал вывод: он девушку обидел. Значит, надо пойти к её дому, влезть в окно и извиниться. Но ничего ужасного он не сделал! Лишь поцеловал ей руку. Да и они взрослые люди, дружили с детства. Если это можно назвать дружбой. Нет, нельзя. Эстелла сводит его с ума, отнимает рассудок. И чего он добьётся, если заберётся в её окно? Она напугается и выгонит его. Они поссорятся, а он этого не хочет. Он хочет прижать её к себе и целовать, целовать, целовать…       Данте встряхнулся, отгоняя наваждение. Завтра он придумает что делать, а сейчас надо домой. Юноша свистнул, подзывая Алмаза, и тот вырос перед хозяином. Нежно потрепав его по гриве, Данте вскочил в седло.       Дорога до «Лас Бестиас» казалась бесконечной. Сельва сменилась редкими зарослями цекропий, с висящими на их ветвях ленивцами, и степью пампы.       Данте управлял конём виртуозно, считаясь лучшим из наездников. Однако, попав в среду, о которой грезил, он не то, чтобы разочаровался, но пыл его угас. Жизнь гаучо не была сахарной. Не вылезая из седла, они ловили диких лошадей и быков, перегоняли их на огромные расстояния. Да и публика «Лас Бестиас» не являлась образцом романтики, как Данте воображал. Среди гаучо были и порядочные люди, но были и отбросы. Беглые каторжники, батраки и рабы, контуженные солдаты и дезертиры, проворовавшиеся торговцы, метисы, мулаты, индейцы, изгнанные из своих поселений — всех не счесть. И каждый носил гордое название «гаучо». Характер и нрав этих людей вызывали у местного населения страх. Частенько он был преувеличен, но имело место и иное. Гаучо убивали млекопитающих и птиц, сдирая с них шкуры и перья, совершали набеги на эстансии с целью наживы. Такие люди вызывали в Данте неприязнь. Но юношу влекла свобода: формально гаучо не подчинялись власти; они не зависели от общества, церкви, вице-короля и алькальдов. Гаучо умели мастерски объезжать диких лошадей, знали повадки птиц и траектории движения звёзд. Могли по солнцу, ветру, форме облаков и туч предсказать погоду. Перемещаясь с места на место, они делали повозки из кожи без гвоздей. Это был их транспорт, а порой и единственный дом. Они заселялись на любых землях, вольно пересекая границы.       Жизнь Данте в посёлке не была идеальна, но с пережитым в «Ла Пиранье» она не шла в сравнение. Здесь его никто не шпынял, а в домике Гаспара и Каролины царили мир да любовь.       Но настроение Данте омрачали страхи, навеянные его больным воображением. Он безумно, до трясучки, боялся разочаровать Гаспара, Каролину или Клементе. Боялся настроить против себя посёлок, боялся остаться в одиночестве, боялся… Всего не перечесть. И он решил скрывать историю заколдованного дома и свой магический дар. Это ему посоветовал Клем, увидев однажды, как Данте колдует. Пришёл в восторг, но убедил: никому не показывать того, что он умеет, иначе не миновать ему инквизиционного трибунала.       С церковью у гаучо были своеобразные отношения. Те, кто придерживались католической веры, ходили на воскресную мессу и исповедовались у падре. Но были здесь и еретики, и язычники, и инаковерующие, не признающие христианских догм. Данте всегда боялся церковников и, взрослея в таком разношёрстном обществе, впитывал всё как губка. У него сформировалось донельзя пространное мнение о религии. Он не верил в бога, зато верил в языческие приметы и надевал индейские и негритянские амулеты, но Каролина таскала его в местную церковь. Данте сопротивлялся всей душой, порой до скандала, но страх потерять расположение людей давил сильнее, и он посещал мессы.       Это было невыносимо физически. Во время службы Данте испытывал такую боль, словно у него лопалась кожа, а после падал, как мёртвый. С волос летели искры, из пальцев и ушей — дым. Данте плакал, кричал, так ему было плохо, и не рассказывал этого даже Клементе. Но в следующее воскресенье всё повторялось.       Каролине и Гаспару, примерным католикам, это не нравилось. И однажды Данте подслушал их разговор. Каролина твердила: напрасно они приютили юношу — он или безумен, или одержим Сатаной. Данте жутко боялся, что его прогонят, старался не выдать себя, а ночами плакал в подушку. Религия индейцев и негров такую реакцию не вызывала. Ему нравились их танцы и ритуалы, и Каролина лишь фыркала, глядя, как он заворожённо, часами, слушает звуки африканского барабана или тростниковой флейты, войдя в транс.       Наступила ночь. На небе звёзд не было. Яркий месяц одиноко плыл за всадником, пока он ехал по пустынной пампе. Наконец вдали забрезжили огоньки. Потянуло запахом специй и мяса, жареного на углях. Поравнявшись с табличкой с надписью «Лас Бестиас», Данте пустил Алмаза шагом. Миновал кабачок «Кентавры» — место сбора здешних пьянчужек. Алмаз шёл тихо, и Данте погрузился в думы об Эстелле. Почему же она ушла? Неужели он ей неприятен?       Данте отключился от реальности, поэтому едва успел схватить поводья, когда на дорогу выбежала молодая пайсана. Юбка доходила ей до пят; пышную грудь скрывала нанковая блуза с одетым поверх неё коричневым жилетом.       Данте резко дёрнулся, поставив Алмаза на дыбы.       — Табита, ты совсем больная? Куда ты лезешь?!       — Я тебя звала целых пять минут, а ты и головы не поднял, — Табита нахально пялилась на Данте светлыми глазами, круглыми, как блюдца.       — И поэтому надо лезть под копыта?       — А ежели ты иначе не понимаешь? Я давненько тебя жду! Где ты был?       — Не твоё дело, — огрызнулся Данте. Он тронул поводья с целью избежать разборки, но наглая девица не сдавалась — преградила Алмазу путь, упершись в него грудью.       — Чего ты хочешь? — закатил глаза Данте.       — Тебя. Я соску-у-училась. Хочу, чтоб ты пошёл со мной. Пойдё-ём!       — Не пойду. Я устал. И я уже говорил: между нами всё кончено.       — Ничего не кончено! — Табита повысила голос так, что люди стали оглядываться.       — Может, позовём зрителей? — рассвирепел Данте. — Пускай полюбуются, какая ты дура. Я сто раз объяснял: девка, которая спит со всеми, мне не нужна.       — Когда я спала с тобой, ты так не говорил. А теперь ты меня бросаешь, потому что я нравлюсь другим мужчинам! — выкрикнула Табита, резко задрав голову. Шляпа её свалилась на землю — под ней оказались светло-рыжие волосы, кудрявые и растрёпанные.       — Давай, ори громче, а то ещё не все слышали. Мне плевать, нравишься ты кому-то или нет. Я не собираюсь ходить с ветвистыми рогами, ищи другого дурака!       — Ежели ты меня бросишь, я утоплюсь, — Табита упёрла руки в бока.       — Делай что хочешь! — поджал губы Данте. Это невыносимо! Пристала как банный лист! — Бери и топись! Плакать не буду. А лучше иди в Баррьо де Грана, тебе там самое место! — привстав с седла и держась на стременах, он толкнул девицу рукой. Табита упала. Данте пришпорил Алмаза и ускакал прочь, подняв за собой тучу пыли.