Война сердец

      Сидя в экипаже, Эстелла глядела в окно. В небесах, меняя форму и кружась, плыли пушистые облака. Мимо проносились редкие кипарисы, хлебные деревья и заросли акаций — Эстелла, Данте, Лусиано и Ламберто покидали Ферре де Кастильо.       Буэнос-Айрес всегда манил Эстеллу огнями, широкими проспектами и яркой светской жизнью. В Ферре де Кастильо она возвращалась ради Данте. Теперь он, сидя напротив, стрелял в неё глазами, но Эстелла изображала недотрогу — рядом находились два цензора: дедушка и дядя. Бесспорно Ламберто был лояльнее своего отца — консерватора до мозга костей. Вчера, после семейного обеда с Кларисой, он пообещал, что займётся бракоразводным процессом Эстеллы и Маурисио, но дедушка Лусиано категорично этому воспротивился.       — Разведённая женщина в нашей семье?! Только через мой труп! — вопил герцог. Обычно флегматичный, он был взбешён. — Я — второй советник вице-короля! Я аристократ! У нашей семьи безупречная репутация, а вы хотите её запятнать?! Не понимаю, как можно разводиться с Маурисио Рейесом?! Любая женщина мечтает о таком муже: умен, воспитан, богат, знатен. Вы не цените то, что имеете! Роксана ничему вас не научила. У вас такая же дурная голова, как у неё!       Эстелла упрямо доказывала — её брак с Маурисио недействителен. Ламберто принимал её сторону ровно до тех пор, пока не возник камень преткновения — Эстелла и Данте не венчались в церкви.       — Да вы с ума сошли, Эстелла! — вознегодовал дедушка Лусиано. — Если бы вы обвенчались, ещё можно было бы аннулировать второй брак, избежав формулировки «развод». Но вы настаиваете на законности языческого обряда! Вас поднимут на смех, а потом отдадут под суд!       — Эстелла, — кивнул Ламберто, — тут я вынужден согласиться с отцом. Действительным считается лишь брак, заключённый в церкви. К сожалению, реалии таковы, что религия тесно переплетается с политикой и законодательством. Игнорировать церковные постулаты мы не можем. Если в суде выяснится, что ваш с Данте брак заключён по языческому обряду, мы проиграем процесс и подвергнемся обвинениям в ереси. А мы с Его Сиятельством занимаем слишком высокие должности при дворе, чтобы втягивать нашу семью в такой скандал. И честно говоря, с епископом я связываться не хочу — он настоящий жук. Поэтому, Эстелла, вам придётся смириться — Маурисио Рейес останется вашим мужем.       Эстелла этого не ожидала, уверенная, что их брак с Данте абсолютно законен.       — Но неужели ничего нельзя сделать? — всхлипнула она жалобно. — Я не могу, не хочу жить с Маурисио! Я его не люблю, я люблю Данте! А Маурисио… он, он чудовище.       — Только развод, — вздохнул Ламберто. — Но развод — это головная боль, Эстелла. Это длительный и скандальный процесс, если его начать, можно пожалеть миллион раз.       — И это страшный позор, — добавил Лусиано.       — А если доказать, что Маурисио надо мной издевается? — не унималась Эстелла.       — Даже если вы найдёте аргументы, не думаю, что Маурисио не ответит. Он может встречно обвинить вас в прелюбодеянии.       — Ну и пусть обвиняет! Я тоже могу порассказать всякого, — обиженно надула губы Эстелла.       — Ох, Эстелла, в вас ещё играет юность, — покачал головой Ламберто. — Вы многого не понимаете и из-за своей инфантильности понять не хотите. Когда инициатор развода — мужчина и у него веский аргумент: поймал супругу на измене, она бесплодна или умалишённая, если он это докажет, то получит развод, хотя и отвернёт от себя часть закостенелого общества. Но если инициатива развода исходит от женщины, это очень, очень сложно. Почти невозможно. Всё законодательство составлялось мужчинами и для мужчин, и рукоприкладство мужа в отношении жены — не преступление. Если Маурисио заявит в суде, что побил вас из-за измены, вы угодите в башню за прелюбодеяние.       — В общем, — подытожил Лусиано, — всё останется на своих местах. Никаких разводов и судов мы устраивать не будем. Вы — маркиза Рейес и должны вести себя, как подобает замужней даме, — никаких безумных выходок. А относительно Данте, — герцог обернулся к Ламберто, — ему надо дать нашу фамилию.       — Я говорил с ним об этом, — Ламберто погладил тонкую бородку двумя пальцами. — Этот невероятный упрямец и слышать ничего не хочет.       — Надо его убедить. Что касается ваших взаимоотношений, — Лусиано посмотрел зарёванной Эстелле в лицо, — о них придётся забыть. Когда Данте примет фамилию Фонтанарес де Арнау, вы станете кузеном и кузиной. В Байресе никто не знает об истинном происхождении Роксаны, и я хочу, чтобы это осталось тайной. Вы по-прежнему часть нашей семьи — репутация превыше всего.       Эстелла, хоть и прорыдала всю ночь, ещё надеялась — когда они приедут в Буэнос-Айрес и Данте адаптируется, дедушка и дядя смягчатся. Путь предстоял долгий — пара дней с остановками для смены лошадей и кучера, и Эстелла не знала как выдержать его, не выдав своих чувств. С момента похорон Данте бросал на неё страстно-ласковые взгляды. Эстеллу они и сводили с ума, и причиняли ей боль.       Клариса в Буэнос-Айрес не поехала — прошедший накануне семейный обед не уломал ни её, ни Данте быть к родственникам снисходительнее. А к вечеру Эстелла заглянула в гостиницу «Маска» — поговорить с Гаспаром о Рубене де Фьабле (Клариса за обедом рассказала об их дружбе). Тот, подавленный смертью Клементе, вернулся в город, чтобы забрать тело сына, и поведал девушке о любви Рубена и Роксаны. Эстелла слушала, затаив дыхание. Кто бы мог представить, что холодная, как льды Антарктики, Роксана в восемнадцать лет натуру имела страстную и, полюбив Рубена, писала ему пылкие записки на адрес Гаспара.       — А зачем он выдавал себя за вас? — спросила Эстелла.       — Он хотел произвести на Роксану впечатление, а я по глупости решил ему помочь, — ответил Гаспар печально. — Кто-то вбил Рубену в голову, что женщин привлекают мужчины в военной форме, и он назвался карабинером, хотел выглядеть эдаким отважным кабальеро. А в реальности он и верхом никогда не ездил.       — Он был трусом?! — разочарованно воскликнула Эстелла.       — Нет, Рубен не был трусом, но он любил комфорт и благополучие. Запачкав туфли, мог расстраиваться несколько часов. Какие тут лошади? Он боялся выглядеть небезупречным. Мечтал быть совершенством и не брался за что-то, не будучи уверенным, что сделает это идеально. А в глазах женщин он хотел представать героем.       Эстелла недовольно поморщилась, вспомнив, как Данте спасал её от разбойников, защищал, когда Маурисио вздумал их пытать, сел за неё в тюрьму… Он настоящий герой, а её отец… — это большой вопрос.       Гаспар подарил Эстелле портрет Рубена. Разглядывая его, она сочла: отец красив. Не зря Роксана так влюбилась — молодые девушки нередко очаровываются красавчиками. Эстелла не хотела верить, что Рубен был мерзавцем, но всё указывало на отсутствие в нём любви к Роксане — он имел натуру ловеласа, коллекционера женских сердец.       Пока Эстелла размышляла, экипаж всё удалялся от Ферре де Кастильо. Монотонное мелькание пейзажа баюкало, погружая в транс. На жгучие взгляды Данте девушка не реагировала — было лень шевелиться и не хотелось гневить дядю и дедушку.       А у Данте жутко болела голова, в ушах жужжало, и сердце подкатывало к горлу. Забыть бы всё, исчезнув в тумане, что наполнял его мысли, являясь из ниоткуда. Сегодня Данте чувствовал себя как никогда измученным. Накануне он снял с пальца волшебный перстень, решив, что именно он причина дурного самочувствия. После этого Салазар испарился из его головы, оставив в памяти одни провалы. Данте помнил о смерти Мисолины и Роксаны, помнил, как спасал Эстеллу из огня. Даже помнил, что Ламберто — его родной отец. Помнил Данте и разговор с Эстеллой на берегу реки, когда она сказала, что любит Маурисио. Помнил тюрьму и Жёлтый дом, но сознание путалось между прошлым и настоящим, будто его закрасили чёрной краской.       Тайком вздохнув, Данте прижался щекой к тёпленькому бочку Янгус, что горделиво восседала на его плече. Та нежно булькнула, ероша перья и напоминая пушистый шарик. Данте зажмурился, сдерживая слёзы. Любовь, это жестокое, мучительное чувство, так и не покидала его. Но гордость была сильнее. Он не позволит насмехаться над собой даже Эстелле!       — Данте, зачем ты взял в дорогу эту птицу? — упрекнул Ламберто. — В Байресе можно купить другую. А у нас в саду живут павлины, они очень красивые.       — Мне не нужны павлины, — глухо отозвался Данте. — Я не предаю друзей, а Янгус — мой друг.       Этот диалог вывел Эстеллу из полусна. Украдкой она посмотрела на Данте — он тёрся лицом о Янгус.       — Ты так любишь животных? — улыбнулся Ламберто.       — Да, люблю! Животные гораздо лучше людей, — исподлобья сверкнул глазами Данте. — Они не лгут и не предают. А люди делают это всегда.       — Кстати, дядя, а лошади, Алмаз и Жемчужина, ещё в конюшне? — Эстелла попыталась смягчить агрессию Данте.       — Стоят себе, куда они денутся? — ответил Ламберто. — Конюхи ухаживают за ними, чистят, расчёсывают, выводят на прогулку.       — Слышишь, Данте, Алмаз и Жемчужина в доме дяди и дедушки?! — весело сказала Эстелла.       В грустно-обречённом взгляде юноши мелькнуло нечто тёплое, живое.       — Я рад, что наши лошади живы и здоровы, — тихо молвил он, разглядывая лапы Янгус. — Я бы хотел их увидеть...       — Кстати, дядя, а как быть с ветеринарной клиникой? — вспомнила Эстелла. — Я же уехала, просто закрыв её на ключ.       — Она принадлежит вам или Маурисио?       — Мне. Маурисио купил помещение и записал его на моё имя, он сделал мне подарок, — объяснила Эстелла.       — Ваш супруг очень щедр, — отозвался молчавший до этого Лусиано. — Он любит вас, раз делает такие подарки. А всякая женщина счастлива, когда любима.       Эстелла, безмолвствуя, на Данте посмотреть не решилась. Тот, закусив губы, отвернулся к окну — в бирюзовых небесах танцевали белые облака. Данте притворился, что изучает их форму, но перед глазами всё плыло. Янгус ласково потрепала его клювом за ухо. Ну зачем, зачем он поехал в столицу? Теперь он будет жить в одном доме с Эстеллой, будет ежедневно слушать разговоры о Маурисио, а то и станет свидетелем их отношений с Эстеллой. Неужели ему мало страданий?       — Помещение клиники можно продать и найти другое в Буэнос-Айресе, — рассудил Ламберто.       — Но я больше не хочу заниматься клиникой! — заявила Эстелла. — Знаете, дядя, я поняла, что медицина — это не моё. Лечить людей я не могу, ведь я брезгливая. С животными проще. Я их обожаю, но предпочитаю дружить с ними и любоваться на них, а не ковыряться в их болезнях.       — А чего же вы хотите, Эстелла? — хором удивились Лусиано и Ламберто.       — Не знаю… — повела она плечиком. — Я люблю рисовать, вышивать, танцевать, я люблю красивые наряды, драгоценности, балы, — перечисляла Эстелла лениво. — Но бить баклуши в четырёх стенах я не хочу. Я бы с удовольствием нашла какое-нибудь дело. Но мне быстро всё надоедает. Я не могу подолгу заниматься одним и тем же.       — А я говорил вам, Эстелла, что вы могли бы стать художницей, — напомнил Ламберто. — Рисуете вы превосходно. Мы можем организовать выставку ваших работ.       — Это было бы неплохо, — Эстелла на миг задумалась, и губы её, наконец, расползлись в улыбке. — О, дядя, у меня возникла идея! Может, мне открыть салон мод? Вы только представьте, я буду придумывать и рисовать эскизы нарядов, шляпок и зонтиков, портные станут их шить, а потом мы устроим показ, куда созовём всё высшее общество.       — В этом что-то есть, — одобрил Ламберто, почесав кончик носа. — Дама с безупречным вкусом, придумывающая наряды для дам, у которых этот вкус не столь безупречен. Знаете, многие, даже богатые женщины, не умеют одеваться. Думаю, вы могли бы испытать себя на этом попроще. А я вам помогу.       Эстелла захлопала в ладоши, подпрыгивая на сиденье, как маленькая избалованная девочка.       Слушая это светское чириканье, Данте прижимался лбом к окну. Кусты и деревья сменили равнины с травой, доходящей до колен. Некогда они с Эстеллой гуляли по такой траве, держась за руки, или лежали в тени деревьев, покрывая друг друга поцелуями. Теперь она мечтает о судьбе франтихи, о нарядах, салоне мод, о шляпках и зонтиках, чтобы украшать ими своих безвкусных подруг-аристократок, хотя грезила о профессии лекаря. Разочаровалась в мечте, разочаровалась и в любви к нему, Данте. А Маурисио Рейес позволяет ей капризничать. Взял и купил помещение для клиники, что просуществовала всего пару месяцев, дабы супруга потешила самолюбие. Купит и помещение для салона мод. Данте всегда казалось, что они с Эстеллой похожи. А нынче она изменилась, стала чужой, у неё появились интересы, которые не были ему близки. Они отдалились друг от друга, он стал не нужен ей со своей больной головой, маниями, фобиями, навязчивыми мыслями и мизантропией. Он по-прежнему один, но сейчас в толпе родственников, изображающих участие и заботу. А Эстелла — единственный в мире человек, от которого зависит его счастье, далека, как луна от морского дна.       Три месяца пролетели словно по-волшебству. Жизнь Данте и Эстеллы во дворце Фонтанарес де Арнау вошла в колею. Наступил сентябрь, тёплый, но влажный и ветреный. Данте любил такую погоду, хотя в душе его поселилась засуха.       Эстелла же плавала в волнах светской жизни. Дядя Ламберто слово сдержал — нашёл покупателей на ветеринарную клинику в Ферре де Кастильо и подыскал местечко в Буэнос-Айресе для салона мод. И теперь Эстелла руководила ремонтом, нанимала работниц и рисовала эскизы будущих моделей. Про Данте она забыла (так ему казалось), хотя жили они друг у друга под боком.       Дворец Фонтанарес де Арнау располагался на углу улицы Сан-Тельмо. Дом напоминал старинную круглую крепость с внутренним двориком, фонтаном, цветником из редких видов роз (зелёных, голубых, чёрных), и вольерой, где разгуливали павлины. От чужих взглядов дворец защищали гигантский сад и часовые с карабинами наперевес.       Ещё была конюшня с тридцатью великолепными скакунами. Несмотря на протесты отца и деда, уверявших, что аристократ не может сам запрягать и чистить лошадей, Данте наведывался туда постоянно. Ухаживал за Алмазом и выезжал на нём в город. Среди роз, коней и птиц Данте искал покоя. Дворец же с его роскошными залами, спальнями и громадной библиотекой юношу не радовал. Сердце изнемогало от тоски по свободе и от любви к Эстелле, а дом казался холодным, помпезным, как кафедральный собор. Прислуга ходила за Данте хвостом, а он не мог запомнить лиц и имён. Узнавал только Либертад, которая, приехав в столицу на несколько дней позже хозяев, заняла во дворце место помощницы экономки доньи Фионы.       Эстелла обитала в левом крыле дома, в комнате, что именовалась «Лазурное небо». Данте — в правом, в спальне с мебелью чёрного дерева и обитыми алым бархатом стенами. В кровати, круглой как солнце, и застеленной шёлком, можно было утонуть; ворс ковра ласкал стопы, напоминая лебяжий пух; гардеробная, зона отдыха, квадратный балкон, выходящий во внутренний дворик — всего не перечесть. Хоть Данте никогда не видел такой роскоши, он тосковал, часами любуясь статуэтками, шкатулками, изучая содержимое ящиков и библиотечных книг. Но даже самые невероятные бредни литераторов не вызывали у него фантазий, картинок в голове, как раньше. Меланхолия, боль и любовь грызли Данте душу. Эстеллу он видел только за завтраком, обедом, ужином и послеполуденным чаем — временем, когда трапезничать собиралась вся семья. Увлечённая модным салоном, Эстелла лишь о нём и болтала, а на Данте глядела, как на предмет интерьера.       Он же, сидя за длинным столом, заставленным блюдами с лакомствами, от которых слюнки текли, испытывал к ним отвращение и ловил каждое движение Эстеллы, каждую улыбку, каждый жест. Видеть её, смотреть на неё — это стало больной необходимостью, что затмила собой всё. Он ждал этих мгновений, но они не дарили счастья, лишь продлевая лихорадку. Слушая звенящий голос Эстеллы, рассказы о том, как великолепно отделали фасад салона, Данте почти не дышал — сердце кровоточило и трепетало. Это были единственные минуты, когда он видел Эстеллу близко. В иное время они не общались. Эстелла возвела между ним и собой каменную стену, а пробить её нахрапом Данте не давала гордость — не пойдёт он выпрашивать любовь, лучше сдохнет.       Эстелла же испытывала досаду и разочарование — Данте вёл себя, как ледышка. Не подходил, не вызывал её на разговоры, не ловил за колоннами, а она так ждала, когда он проникнет в её спальню, схватит и всю зацелует.       Наверное, юноша, не выдержав пытки, и начал бы искать с ней встреч, но через две недели приехал Маурисио. Эстелла не догадывалась — явился маркиз по просьбам дедушки Лусиано, которого волновало, что Данте и Эстелла могут натворить глупостей.       Водворившись в доме, Маурисио вёл себя по-хозяйски, вид имея самодовольный и глядя на Данте свысока. Эстелла жила, как на вулкане и, чтобы отвлечься, вздумала устраивать приёмы для налаживания контакта с известными аристократическими семьями Буэнос-Айреса и завоевания будущей клиентуры. Теперь по пятницам в её гостиной собирались дамы всех возрастов — богатые и жутко чванливые. Они приходили к обеду, трапезничали, вышивали, сплетничали, делились рецептами и обсуждали наряды. Эти нудные посиделки перетекали в ужин, к которому являлись и мужчины: мужья, братья, отцы, сыновья, и пятница окончательно превращалась в балаган.       В эти дни Данте уходил из дома, устраивая себе экскурсии по Буэнос-Айресу. Он изучал улицы и переулки, аллеи и площади, каждый уголок, каждую дорогу. Его очаровывали широкие проспекты, но раздражали люди; кружили голову разодетые манекены в витринах и бесили докучливые приказчики. Он слонялся по городу до ночи, чтобы не видеть пятничных гостей Эстеллы. Диво, но личина Салазара в эти дни не посещала его — так захватывало дух от ярких эмоций, положительных и отрицательных. Ликование, счастье, любовь, боль, ненависть — всё смешалось, не оставляя Данте наедине с мыслями. Он не думал ни о чём, переживая гамму чувств, силой доходящих до крика: утром от восторга, гарцуя на Алмазе по оживлённому, бесконечному бульвару Аламеда, и ночью, умирая от горя и страсти.       Вопреки неприязни к людской ораве, Буэнос-Айрес Данте полюбил самозабвенно, всегда мечтая жить в большом городе, стать значимым в глазах людей и самого себя, а не пастухом, в которого пальцами тычут. Нынче, если кто и тыкал, то от любопытства. «Это сын Его Сиятельства маркиза Фонтанарес де Арнау», — шептались за спиной. Сперва Данте это коробило, но позже польстило — из него снова вылезло тщеславие.       Хитрый Ламберто засёк в Данте эту параноидальную жажду утереть всем носы и, убедив-таки его принять фамилию, отписал на имя сына часть состояния. Данте был против, пока не осознал — он аристократ по рождению, а все, кто попрекал его статусом, и ботинка его не стоят. И однажды наступит день, когда он плюнет в любого, кто посмеет его унизить.       Лусиано же уговорил Данте сменить второе имя «Гонсало», некогда придуманное Хуаном Мендигой, на «Лаутаро» и, чтобы соблюсти древнюю семейную традицию, вручил ему подвеску-ястреба с буквой «Л», якобы защищавшую от некого старинного проклятия. Также он выбил для юноши титул виконта, и теперь Данте именовали не иначе, как Ваша Милость. Но в светское общество его пока не ввели — Ламберто счёл: Данте надо научить красивой речи, умению одеваться, этикету при общении с дамами и пожилыми, и с людьми, которые выше или ниже его по статусу. До Ламберто впервые дошло, что Данте надо объяснять всё на пальцах, когда тот зашвырнул в горничную сапог.       — Таким поведением ты уравниваешь себя с людьми, что ниже тебя титулом, — настойчиво внушал Ламберто. — Истинные аристократы уважают тех, кто им служит. Прислуга не должна тебя бояться. Надо быть твёрдым и решительным, но великодушным. Надо уметь приказать, не оскорбляя их чувств, но стоит и прощать их оплошности. Тогда они осознают вину, а тебя сочтут справедливым и добрым хозяином.       — Прям как с лошадьми, — угрюмо буркнул Данте, и Ламберто рассмеялся.       — Ну, можно и так сказать. Представь, что твои слуги — это лошади. Ты же не кидаешь в лошадь сапог, если она не подчиняется?       — Конечно нет!       — Тогда зачем ты бросил сапог в Лею?       — Потому что она дура безрукая и пролила на меня кофе! — выпалил Данте, скрипнув зубами. — А лошади — умные животные. Люди и животные несравнимы, животные намного добрее, преданней и умнее.       — Ну хорошо. Попробуй, когда злишься на человека, представлять его каким-нибудь животным, — посоветовал Ламберто. — И поступай так, как вёл бы себя с животным.       — Это сложно, — заупрямился Данте. — Животные хорошие, они никогда не обидят первыми, и я их люблю. А люди твари, и я их ненавижу!       — Как же с тобой тяжело!       — Если я вас не устраиваю, я могу уйти жить в лес! — парировал Данте, вскочил и убежал, хлопнув дверью.       Ламберто только вздохнул. Он не понимал главного — дело не в кофе и конкретной служанке. В Данте кипело ощущение власти, того, что он может командовать, помыкать, унижать, как некогда унижали его. Это была месть людям за искалеченные детство и юность.       Однако Данте задело, что его считают тупым, и он, словно попугай, начал подражать Ламберто в элегантной манере одеваться, завязывал волосы в хвост и говорил, чуть растягивая слова. Как дедушка Лусиано, он курил сигару, закинув ногу на ногу и читая «Правдивый вестник» — столичную новостную газету. Также Данте купил себе золотые часы на цепочке и поглядывал на них, ежеминутно вынимая из кармана. Он стал носить цилиндр и белые перчатки и постоянно менял трости, различавшиеся цветом, формой и дороговизной набалдашника. Он унизывал пальцы перстнями, приглашал на дом цирюльника и забил гардероб модными нарядами ещё и на зло Маурисио, желая доказать своё превосходство.       Через три месяца Данте добился ошеломительных результатов — фактически стал другим человеком, с хорошими манерами и элегантностью инфанта. Но в душе он оставался тем же диковатым, никем непонятым мальчиком, ухватив только внешний лоск от ревности и любви, что правили балом в его сердце. В одну из знаменитых пятниц Эстеллы, гремевших на весь Буэнос-Айрес, Лусиано с заговорщическим видом шепнул Данте, чтобы тот оставался дома, ибо прибудут важные гости, и этот день станет его первым официальным выходом в свет.       «Важными» гостями оказалось семейство Мендисабаль: блондинка с копной кудрей и острым носиком по имени Леонела, её отец-банкир Браулио Мендисабаль и мать Кандида — местная дама-патронесса и сплетница. Эстелла не переваривала чванливую куклу Леонелу, которая уже давно набивалась к ней в подруги, а когда сообразила, что Лусиано затеял сосватать их с Данте, в груди её взорвался вулкан.       Данте приглянулся семейству банкира — хорош собой, воспитан, богат, знатен — отличная партия для девиц на выданье. Леонела упорно напоминала Эстелле Мисолину, ещё и поэтому вызывая стойкий негатив. И как она смеет пялиться на Данте? Чтоб у неё глаза вытекли! Сам Данте вёл себя любезно, поддерживая беседу и обмахивая сеньориту Мендисабаль её же веером. Эстелла готова была вцепиться девице в горло и душить, душить, душить. Самое обидное, что рядом маячил Маурисио — по пятницам он обычно уезжал по делам, но сегодня остался, будто на зло.       Глядя, как Данте смеётся, угощая Леонелу пирожными, а дедушка шепчет Ламберто, что намерен породниться с Мендисабалями и приобрести акции Национального банка, которым владел Браулио, в Эстелле закипела обида. Ах, вот они как! И дедушка, и дядя знают, что она любит Данте. И всё равно сватают к нему эту пигалицу. Данте тоже знает, что Эстелла любит его, но заигрывает с другой. Холодная ярость окутывала девушку, и она задыхалась, как рыбка, выброшенная на сушу. Будучи расстроена, Эстелла даже не прочла письмо, доставленное посыльным из Ферре де Кастильо. Шмякнув его на туалетный столик, заперла дверь и бросилась в кровать. Всю ночь рыдала в подушку, а к завтраку вышла мрачная и злая.       Данте же умирал от отчаянья — попытка вызвать у Эстеллы ревность с треском провалилась. Он ожидал, что она выскажет неудовольствие из-за его ухаживаний за Леонелой Мендисабаль, и тогда он обнимет её, признается в любви, и она останется с ним до рассвета. В ночь с пятницы на субботу Данте метался по комнате, как лев по клетке, вслушиваясь в каждый звук, но Эстелла не пришла. Его это ошеломило. Вот идиот! Ясно же было — она любит Маурисио.       От бессонницы у Данте началась мигрень. В висках стучало, он не мог внятно говорить и к завтраку вышел еле живой. Эстелла заметила, что он весь дёрганный, нервный и… такой красивый. Она им залюбовалась, хотя Данте был страшно бледен, а очи-сапфиры сияли, как у кошки в темноте. Эстелла уже собралась простить ему, что он угощал пирожными Леонелу Мендисабаль, так захотелось ей Данте приласкать, но Лусиано всё испортил. Сверкая улыбкой, он объявил, что сегодня утром купил акции Национального банка, встретился с Браулио Мендисабалем и они обсудили свадьбу Данте и Леонелы. В ответ на шокированный взгляд Данте дедушка радостно поведал: брак этот — дело решённое. Через три месяца состоится обручение, а сама свадьба ещё через полгода — так требуют правила приличия.       Эстелла хотела выть от ревности, отчаянья и гнева. Проблем добавил и Маурисио, заглянув в её спальню и пообещав, что ночью придёт за супружеским долгом.       — Провалитесь вы уже в ад! — в сердцах бросила она и залезла в шкаф, вытряхнув из него одежду.       Маурисио покрутил пальцем у виска, а Эстелла, рыдая, просидела в шкафу до обеда.       Но на трапезу Данте не явился, чем вызвал общее неодобрение. Эстелла насуплено молчала и, не съев ни кусочка, ушла в оранжерею. С упорством, достойным ордена, до ужина она вытирала пыль с растений и считала количество лепестков на орхидеях. Этот предатель Данте собрался жениться. Ну и пожалуйста, хоть десять раз! Ей наплевать, у неё есть дела поинтереснее, например, пересчитать камушки в аквариуме. Что может быть важнее?       А Данте взбесился — он не привык, чтобы в его личную жизнь, в его чувства и отношения с женщинами совали нос. Поэтому никто не заставит его жениться на какой-то дуре! И никто не запретит ему умереть от любви к Эстелле! У Данте уши закладывало от эмоций. Не зная как успокоиться, он ходил из угла в угол. Янгус, которая тоже поселилась в его комнате, прыгала по жёрдочке, шелестя крыльями и бормоча что-то на своём, птичьем.       В знак протеста Данте не вышел и к обеду. Получил втык от Ламберто, но дал отпор, заявив: он не женится на Леонеле Мендисабаль, даже если земля разверзнется.       — Но, Данте, так не принято, — возразил Ламберто. — Если вы упираетесь из-за Эстеллы, то напрасно. Она никогда не будет с вами. Брак её с Маурисио Рейесом абсолютно законен, потому что венчан в церкви. Вы должны забыть о детских глупостях и жениться на Леонеле Мендисабаль. Это выгодный брак, лучше невесты вам не найти. Она красива, её легко полюбить, надо лишь приложить усилия. Отец обо всём договорился и отступать поздно. Мужчины в нашей семье держат слово. А браки не должны заключаться по велению сердца, Данте, лишь по воле разума.       — Поэтому вы не женились на моей матери, да? — выплюнул юноша. — Видимо, сочли, что она вашей благородной фамилии недостойна. Но я тоже не хочу быть достойным фамилии, портящей жизни всем, кто её носит. Отстаньте от меня! Я не женюсь на женщине, которую не люблю, будь у неё хоть голубая кровь, хоть фиолетовая!       Ламберто крыть было нечем. Он ушёл с тяжёлым сердцем, сетуя: с Данте хлопот не оберёшься. Он не сказал отцу, что юноша не жаждет породниться с Мендисабалями — Лусиано был доволен заключённой сделкой, и Ламберто не стал портить ему настроение, веря, — Данте одумается. Но Данте хотелось и Ламберто, и Лусиано, и семейство Мендисабаль, насадив на вертел, поджарить на костре. Тайком оседлав Алмаза, он уехал из дворца, проигнорировав и ужин.       Отсутствие Данте разозлило герцога и маркиза. Они велели Либертад сходить за ним, но когда та сообщила, что, по словам конюха, Данте ускакал верхом, Лусиано окончательно выпрыгнул из кальсон.       — Такое неуважение к себе я наблюдаю впервые! — вопил он, вытирая пот со лба накрахмаленным платком. — Не являться за стол! Где это видано? Правила этого дома едины для всех! Они установлены ещё нашими предками и никто не смеет их нарушать! Ясное дело, он вырос среди простолюдинов и ему закон не писан!       Эстелла же решила, что Данте уехал на свидание с Леонелой Мендисабаль. Когда он влюблён, то вытворяет глупости. А его влюбленность в эту девицу сомнений у неё не вызывала. Эстелла сама себя убедила, что Данте на свидании с другой — из головы её от ревности улетучилось всё здравомыслие. Около полуночи она спустилась на первый этаж. В доме было темно — прислуга, загасив огни, легла спать. Эстелла на цыпочках скользнула в кабинет, заставленный дубовой мебелью. Она хотела найти покой, а заодно спрятаться от Маурисио — тот грозился прийти ночью, а ей недосуг его ублажать, ведь Данте влюбился в Леонелу. Наверняка он сейчас целует её в губы! Вообразив эту картину, Эстелла сжала кулаки. Убить бы обоих, чтобы знали, как издеваться над ней! Кукушка в старинных часах прокуковала полночь, и дверь открылась. Кто-то озарил темноту свечой.       — Вот вы где, — сказал Маурисио шёпотом. — А я вас по всему дому ищу. Что вы тут забыли?       — Это не ваше дело, — огрызнулась Эстелла. Даже ночью нет покоя. Как всё достало!       — Не надо грубить, дорогая, — укорил Маурисио; в пламени свечи его лицо выглядело зловеще. — Вы моя жена и должны меня слушаться. Разве я не сказал вам, чтобы вы сегодня ожидали меня? И что же? Я захожу в комнату, а вас нет. Вы совсем меня не уважаете.       Эстелла промолчала. Со дня приезда Маурисио она не подпускала его к себе — из-за Данте ей было неловко. Она находила кучу предлогов и отговорок, чтобы отвадить Маурисио ночью. Тот злился, вопя о наказании, но Эстелла не сдавалась.       — Чего вы хотите? — спросила она, цедя слова. — Вам нравится надо мной издеваться, да?       — О, ну что вы, дорогая! Я вас очень люблю, но я имею право требовать исполнения супружеского долга, — водрузив свечу на стол, Маурисио прижал Эстеллу к книжному шкафу. В руке его блеснул стилет.       — Вы совсем из ума выжили? — прошипела она. — Вы не мужчина, размахиваете стилетом вместо того, чтобы меня приласкать! Вы не умеете обращаться с дамами, но требуете, чтобы вас любили. Да как вас полюбишь, если вы ведёте себя, как скотина?       — Но вы меня провоцируете, Эстелла! Я вас люблю, а когда вы сопротивляетесь, как дикая кобылица, это доводит меня до бешенства, — Маурисио не поцеловал её, нет, он вгрызся ей в губы так, что кровь пошла.       Он совсем озверел. Если она не уступит, он станет бить её и насиловать. А это самое страшное.       — Хорошо, — промямлила Эстелла, дрожа от гнева и бессилия, — я буду сегодня вашей. Но с условием, что вы не причините мне боль. Идёмте наверх.       — Не вам ставить условия, — ухмыльнулся Маурисио. — Вы меня разозлили. Я пришёл в спальню, но вы предпочли укрыться тут. Значит, мы здесь и останемся.       — Нас же увидит кто-нибудь!       — Не думаю. Уже глубокая ночь и все спят. А дом большой. Если сильно не шуметь, никто и не узнает.       За секунду Маурисио разрезал шнуровку на платье Эстеллы. Бросив стилет в угол, запустил руки в её корсаж. А Эстеллу настигла апатия. Пусть делает что хочет. Данте всё равно сейчас предаётся любовным утехам с Леонелой Мендисабаль.       Маурисио отвлёкся, зажигая три больших канделябра. В комнате стало светло, как днём. У Эстеллы был призрачный шанс сбежать, но она и не дёрнулась. Лучше потерпеть пятнадцать минут добровольно, чем две недели залечивать синяки. И она поддалась, когда Маурисио, сбросив бумаги со стола, усадил девушку на него. Сорвал с неё платье и прижал к себе, покрывая поцелуями её плечи и шею.       — Эстелла, не знаю, говорил ли вам кто-нибудь, как вы красивы, но вы — само совершенство. Вы сводите меня с ума! — прошептал он ей в ухо.       Эстелла молчала, думая о Данте. Он бегал к шлюхам из борделя, развлекался с Мисолиной, а теперь спит с Леонелой Мендисабаль. Поэтому она не обязана хранить ему верность.       Маурисио вёл себя жёстко, не церемонясь, но Эстелла ощущала безразличие, не испытывая ни боли, ни наслаждения. Она пыталась вообразить, что рядом Данте — тщетно. Другие руки, другие губы, другой запах… Всё не то.       Ни охваченный страстью Маурисио, ни оцепеневшая Эстелла не заметили, как бесшумно притворилась дверь. Когда всё закончилось, девушка молча слезла со стола, оделась и ушла.       Через полчаса, лёжа в кровати, она плакала, по-детски вытирая кулачками глаза. Горечь и омерзение пылали в груди. И ещё у Эстеллы онемел палец, на который было надето кольцо, скрученное из волос Данте. В порыве обиды она сняла его, бросив на комод. Палец обрёл чувствительность, но душе легче не стало. Данте её больше не любит. Он любит Леонелу Мендисабаль!       Заревев в голос, Эстелла уткнулась лицом в подушку. Нет выхода из этой ситуации, нет и всё. Так и будет она куклой для Маурисио до конца жизни, а в сердце Данте поселилась другая, эта белобрысая дочка банкира. Рыча от злости, Эстелла замолотила кулаками по перине. Хорошо бы умереть, умереть прямо сейчас. Ну почему она не сгорела в том пожаре, как её мать или Мисолина? Так всем стало бы лучше.