Наслаждайся моей победой

Гомункулы. Люди ли они? Любовь — это то, что зарождает в сердцах человеческих существ сильнейшие эмоции. Эмоции — то, на что способны и гомункулы. — Я заставлю тебя испытывать чувства. Правда, совсем не такие, которые ты желаешь… Так уж мы устроены, что осознание может поразить в один момент. И самое, пожалуй, страшное, что этот момент может быть любым. Неважно, что происходит в данную секунду, — он просто наступает, обрушиваясь на тебя глыбами потрясения и отчаяния. Можно спокойно сидеть в своей комнате, почитывать алхимические трактаты и вдруг вспомнить о чем-нибудь предельно неприятном — о том, из-за чего взгляд скользит по строкам, уже не улавливая смысла слов. А можно… Быть охваченным осознанием, например, во время сражения. И уже тогда никакое оружие не сможет спасти. Тогда твоя жизнь будет обречена, стоит только вспомнить. Вновь увидеть, услышать, ощутить кожей — вернуться в определенную точку времени и позволить смертельному грузу, взвалившись на твои плечи, ослепить оглушить, обжечь полностью и безвозвратно… Позволить лишить тебя тяги к жизни. На секунду. Лишь на одну секунду представьте, что будет со Стальным алхимиком, встреться он снова с Энви. У кого будет преимущество? — Я сделаю так, что при виде меня тебя будет одолевать сокрушающий всплеск всего, что ты только способен чувствовать! Вспомни все: каждое мое слово, каждое прикосновение и каждую каплю своей крови на моих пальцах. Презирай, ненавидь меня, Эдвард Элрик!.. Это все равно, что любить меня. «Делай это за нас обоих…» Любовь — это не поверхностное ощущение. Это дикая смесь, пенящаяся и плескающая внутри людей. Она уникальна. Она нападает моментально, а поглощает без остатка. Она прорывается в само основание нашей сущности, не поддаваясь сдерживанию. Она невозможна без души. Существу, ее не имеющему, любовью будет казаться лишь поверхностная тяга — простое желание заполнить себя чем-то помимо красных камней. Гомункулы не имеют души. Так люди ли они? Можеть быть. Но… Такими, как прежде, им никогда не стать. Человеческая трансмутация — необратимый процесс, оставляющий мутный осадок в тех, кого пытались воскресить. Они сами собой и являют этот осадок. Они прах жизни, развеянный в котле с философским камнем. Однажды гомункулы уже умерли вместе со своими чувствами, и никогда не смогут заплатить цену прошлой жизни, которая вернет их. Они никогда не смогут снова обрести душу. Выходит, гомункул никогда не сумеет полюбить. Ему закрыт путь к истинным чувствам. Этот путь теперь навсегда заперт по ту сторону Врат, ведь эти существа — та настоящая плата, которую пришлось заплатить людям, создавшим их. Жизнь гомункула равна полноте человеческого отчаяния. Именно поэтому каждый из семерых настолько страшен, жесток, настолько уподоблен монстру — каждая его частичка соткана из того, что максимально отдаляет человека от человечного. Искусственные люди имеют разум. А это значит, что они способны и размышлять, и... придумывать. Создавать, внушать что-либо не только своим марионеткам, но и самим себе. Внушать нечто новое.. и абсолютно им чуждое. Гомункулы могут считать, что их сердце теперь живет, отстукивая такой же живой ритм, что оно чувствует и может быть чутким, но на самом деле философский камень, заменяющий его, просто покрылся слизистой пленкой из безнадежности и отчаяния. Из самообмана. Энви предал себя лжи. Затем, чтобы облагородить ее, он заставил иссякнуть свободомыслие и волю сильного человека, осквернил тело того, с кем делит кровные узы. Гомункул приравнял мальчишку к себе. Оба — истинные чудовища, свирепые, неисправимые и неудержимые. Оба недостойны прощения. Таков был этот вбитый в юную голову миф, созданный Энви. Созданный для собственного оправдания. Энви отчего-то уверен в своей победе. Он действительно одолел Стального, но какова цена этому?.. Зависть решился на сношение с человеком, никчемным, худшим из худших. Он отрекся от собственной ненависти. И только Эд сохранил себя прежнего, пусть и сокрушенного, растоптанного… Пусть для этого и пришлось раскрыть свою душу — такова цена. Проиграть, до конца оставаясь при своих убеждениях — значит победить. Ровно так же, как победа, подтолкнувшая на измену, ровняется проигрышу. Так в чьих же руках истина? Гомункула, что был могущественнее человека... или человека, оказавшегося настолько сильным, что сумел заставить врага предать самого себя? Думаете, отданной той стороне Врат души достаточно, чтобы полностью отпустить все грехи и выплатить цену непростительной ошибки? Ошибаетесь. Порой человек настолько грязен, что хранит в себе зло даже тогда, когда хранить его больше негде. Расплата для Энви наступит. Однажды.. обязательно наступит. И она будет в тысячи раз страшнее, чем то, что пришлось пережить Эдварду Элрику. Казалось бы, чего может лишиться тот, кто не имеет даже души — скрепленного памятью сгустка всех наших чувств, ужасающих и приводящих в восторг, угнетающих и оживляющих, поднимающих в незримую высь и сталкивающих в беспросветное дно? А может. Еще как может. Все деяния Зависти были направлены на одно и то же — на страдания человеческого рода. Он стремился к этому сотни лет. Он наслаждался этим сотни лет. Этого времени хватило для рождения простой иллюзии: он любит, когда людские сердца корчатся в муках; он любит разбивать чужие надежды, любит высасывать из сильных весь их непоколебимый дух до последней капли, чтобы никто не посмел обойти его в силе. Но люди не называют это любовью. Это обыкновенная зависть. Однако ж почему тогда умершее давным-давно существо так тянется к жизни? Почему тонет в иллюзиях? Разве это не унизительно, прививать себе человеческое?.. Так ведь каждый гомункул, даже исполненный высокомерия, понимает, что не живет. «Гомункул» — это не звание, которым стоит гордиться. Это приговор. Жизнь для них как неприступный плод, который никогда не удастся вкусить. Они, окруженные людьми, подсознательно тянутся к жизни, но та огородилась прочным стеклом Истины. Конечно же, сам Энви уверен, что не нуждается в подобной дряни. Он может погрязнуть в собственном презрении и «процветать» там. Но… Это неизбежно. Сама любовь, первичная и неосознанная, неизбежна, ведь это есть не только влечение к человеку, или к вещи, или к делу. Это еще и тяга к миру, ко всему, чем он живет. Энви нуждается в этой неразрывной связи со всем, что его окружает, как и любой из нас. Ведь без этого нет ничего: ни глупцов, к которым можно привязывать нити, ни трусов, бегущих от неизбежного, ни героев, которых нужно устранять, ни мирных, которые будут молить о пощаде… Без этого даже не будет отца, по которому хочется скучать. Энви лишился своей настоящей жизни вскоре после рождения. Он не пробовал вкуса всего того, за что борются люди. Он никогда не осознает, за что и чем они жертвуют и почему продолжают сопротивляться даже такому, как он. Энви никогда не ценил, не дорожил, не плакал. И никогда не сможет. И возможно, когда он наконец это поймет, он потеряет все. В Зависти ничего не останется — он, первый из семи гомункулов, сын Данте и Гогенхейма Светлого, брат Эдварда и Альфонса Элриков, наконец столкнется с этой неизбежной правдой: он один. Он есть ничто и никто. Он отныне и навеки не будет любить. Он будет лишь завидовать тем, кто на это способен.

***

Тот день стал самым светлым за всю укутанную тьмой жизнь Энви. Этот гомункул был гиперактивен. Он никогда не мог долго усидеть на месте, каждую секунду пронзаемый пульсирующей в жилах энергией ядовитого красного камня. Но сейчас он испытывал необыкновенное, удивительное удовлетворение, приятной тяжестью обволакивающей мышцы. Это было похоже на радость. Он обрел покой только после того, как растерзал человеческую душу. Недавно замолк ливень. Централ был усыпан синеватыми влажными следами. Где-то неподалеку резвился юный Гнев, поражаясь высотному виду, откуда люди казались такими же никчемными, какими для него и являлись. А Энви глядел вовсе в другую сторону. Его внимание было прибито к окнам гостиницы. Он не знал, в какой части очутится Шавка. Он смотрел в оба, словно охотился. Пять дней… Целых пять дней Зависть ждал его здесь, в городе, после того, как бросил алхимика на произвол судьбы в самой глухой части древнего леса. «Удивительно, что ты все еще жив…» — врет гомункул самому себе. Он бы не позволил мальчишке погибнуть. Все что угодно, только не смерть. Всего пять дней тянулись для Энви как сотни лет — такова была острота его нетерпения, его жажды снова посмотреть на Стального алхимика… Или, вернее, уже не Стального. На маленького, грязного и вызывающего лишь жалость алхимика. Вспышка одурманивающего волнения освещает мысли. Зависть видит его. Видит, как он опирается на некое подобие трости, и восхищенно выдыхает, заметив, как спешно и испуганно мальчишка одергивает руку от девушки, которая пытается осмотреть его искалеченные протезы. «Ее автоброня подвела тебя дважды», — гомункул довольно хмыкает, вспоминая свои слова. Эдвард, затравленный и не способный выдавить из себя хоть слово, выталкивает ее и спешит запереть за собой дверь. Он словно сбегает от людей, к которым поначалу так отчаянно рвался… «Напрасно, — думает Энви. — Невозможно спрятаться от того, кто видит тебя насквозь… Я все еще вижу тебя». Энви теряет алхимика из виду, но он не тронут волнением: мальчишка остаток дня проводит в запертой ванной комнате. Кажется, до гомункула доносятся крики, стуки и удары о кафель… Он улыбается. «Ничто не смоет с тебя моей метки. Она внутри тебя, в сердце… в никчемном, человеческом сердце». Только на закате гомункул снова замечает его. Мальчик скидывает на постель черную изорванную одежду, встает перед зеркалом, безжизненно глядя на будто чужое отражение. Уродливый шрам виднеется на оголенной груди. Уж этому-то Зависть точно никогда не позволит затянуться. «Да… Восхитительно», — Энви прикрывает веки, не способный сдерживать возбуждение. Его кровь вскипает, как и тогда, в чаще, когда они оба познали, что есть истинное удовольствие… Когда гомункул подчинил Эдварда своей воле. Алхимик падает на колени перед пустотой комнаты. Лоб бессильно примыкает к полу, сжатые кулаки с силой вжимаются в него. Кажется, Энви слышит плач… Ненастоящий. Фальшивый. Немой. Плач обреченного и разрушенного человека. Я хочу увидеть твой крах. Твое падение с небес. Твои слезы. Сумерки проглотили небо. Тьма вросла в каждый уголок, куда только могла пробиться своими корнями… И уязвленная душа мальчишки-алхимика не стала исключением. Гомункул убил самое человечное существо, погрузил в грязь самую чистую душу и затмил самые яркие мечты. Он убил Эдварда Элрика тем, что оставил его в живых. Зависть откинул голову назад, отдаваясь охватившему его наслаждению. Он познал свое собственное счастье. Стальной алхимик был побежден.