Семена и всходы

Новая женитьба отца не обрадовала Феанаро, и мало любви питал он к Индис. Однако, любя отца, Феанаро замечал, что рядом со второй женой тот обрел новые силы, как обретает силу дерево, если ему довольно света и воды. И ради одной этой благой перемены Феанаро старался терпеливо принимать все остальные. Но однажды его терпению пришел конец: стало известно, что Индис скоро приведет в мир дитя. В тот день Феанаро ушел и долго бродил один, предаваясь своему горю. Больше, чем когда-либо, тосковал он о матери и плакал свободно там, где некому было нескромным взглядом увидеть его слезы. Но некому было и осушить их лаской, и душа Феанаро разрывалась без участья. Однако в конце концов слезы все же принесли облегчение. И тогда Феанаро лучше мог разобраться в том, что творилось с ним. При одной мысли, что кто-то еще мог бы иметь столько же прав на любовь Финвэ, он уже чувствовал себя несчастным, жестоко лишенным чего-то необходимого, хотя и знал: в других семьях братья и сестры воистину любят друг друга и счастливы тем, что они есть друг у друга. — Если бы моя мать носила этого ребенка... — прошептал он. Но, будучи от природы умен и честен, Феанаро не мог обманывать сам себя, и, заглянув в глубину своего сердца, увидел, что не желает делить отца ни с кем. И по доброй воле не пожелал бы этого никогда. — Даже если бы этого ребенка носила моя мать, — сказал он и ужаснулся. Хотелось отвернуться, закрыть глаза и забыть то, что вдруг разглядел и понял в себе. Но такого малодушия Феанаро тоже не мог себе позволить. — Нет, — решил он. — Я буду любить его. Или ее. Во что бы то ни стало буду. Этот ребенок — мой родич по крови наполовину, а значит, ближе мне, чем кто-нибудь другой из живущих, кроме отца. Я смогу. Я должен. *** Принятых решений Феанаро держался крепко, поэтому, когда на свет появилась Финдис, он стал с упорством и заботой взращивать в своей душе семена любви к ней. Хотя первое время раздражение и горечь часто уничтожали плоды его кропотливого труда, и приходилось, чуть не плача от досады, начинать все с начала. — Вот почему я никогда не любил садоводства, — невесело усмехался Феанаро наедине с собой. — Работы из камня, металла и самоцветов больше не доставляют беспокойства, когда бывают завершены. Но любовь к сестре нельзя было раз и навсегда вытесать, выковать или заключить в кристалл. О любви нужно заботиться, поддерживать ее, чтобы она крепла и возрастала — жила. Феанаро старался изо всех сил. И у него в самом деле получалось, по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы не оттолкнуть Финдис, не заставить сторониться его или, того хуже, остерегаться. Нет, она, напротив, любила Феанаро. Радовалась, когда он приходил к ней играть, внимательно слушала, если он что-то рассказывал, смеялась, если пробовал ее смешить, отзывалась, если пытался быть с ней ласковым, и не слишком обижалась, когда у него не выходило или он, забывая о ней, пропадал надолго. Только шептала при следующей встрече, обнимая его: — Я скучала по тебе, Феанаро. Так скучала. Он крепко обнимал ее в ответ и обещал себе, что будет уделять ей больше времени. Финдис не обещал, чтобы она не расстраивалась, когда он в очередной раз не сможет сдержать слово. Взрослея, Финдис все больше помогала Феанаро. Она-то как раз обожала выращивать цветы, была терпеливым и очень удачливым садовником. Восхищаясь ее искусством, эльдар, что работали в дворцовом саду, говорили: — Принцессе достаточно просто взглянуть на камень, и на нем сразу что-нибудь расцветет. Финдис смущенно смеялась: — Если бы... Иногда Феанаро был почти уверен, что Финдис в курсе жизни не только тех клумб, которые сама разбивает под окнами, но и тех, которые борются за выживание в его душе. Она ничем не намекала на это, но много раз бывало так, что, когда жар его характера уже готов был в очередной раз уничтожить с трудом выпестованные ростки, Финдис говорила или делала что-то, и это было как спасительный освежающий дождь. Хотя и у нее нрав был весьма горячий. Она сама не единожды с сожалением повторяла: — Терпение мне отпущено по нолдорской мере. — Тогда откуда же его столько? — не верил Феанаро. — Для любимого брата ничего не жалко, — отвечала Финдис. — Все, что есть, отдаю тебе. Понемногу Феанаро привык к Финдис, к ее неизменной и крепкой привязанности, стал замечать, что ему не хочется терять ее и что сам он больше всех бывает доволен, если ему случается чем-нибудь порадовать сестру, а их встреч ждет не меньше, чем она. И это было счастье! Это была победа! В день, когда Феанаро окончательно осознал это, он пришел к Финдис и вместо приветствия закричал: — Я люблю тебя, сестренка! Кажется, он никогда прежде не говорил ей этого так прямо, и уж точно никогда — так искренне. Она в ответ поцеловала его в нос, и ему не стало неприятно или неловко, наоборот, захотелось смеяться. *** Позже Феанаро понял, как ему повезло, что первой родилась Финдис. Окажись это Нолофинвэ, у него могло бы вовсе ничего не получиться. Брат раздражал его намного сильнее. Кроме того они были слишком похожи, и всякая обида оставляла в душе Нолофинвэ глубокий след, который нелегко было загладить. Не раз Феанаро порывался все бросить и не мучиться. Сестру он любит и довольно, а с младшим братом пусть Финдис разбирается сама. Та и рада была разбираться, души не чаяла в мальчишке. Но, с одной стороны, Нолофинвэ сам тянулся к Феанаро, а с другой, Феанаро, по правде говоря, не хотелось отступать, после того как однажды все уже удалось. Он знал, что нужно лишь перетерпеть, пройти критическую точку, а потом станет легко. Жаль только, нельзя было предвидеть заранее, когда же, наконец, настанет эта точка. Да и когда она настала, они с Нолофинвэ ее проглядели. Феанаро понял, что уже давно все, когда как-то раз в запале сказал брату: — Ты невыносим. Если бы я не любил тебя так сильно, то ненавидел бы. И получил в ответ почти радостное: — Да, я бы тебя тоже тогда терпеть не мог! С Фаниэль и Арафинвэ все получилось совсем легко, вообще без усилий, если сравнивать с тем, что было вначале. Может быть, подействовал опыт прошлого, а может быть, и то, что ко времени их появления у Феанаро уже была своя семья и дети. А из-за Иримэ, самой младшей сестры, у них с Нолофинвэ неожиданно разгорелось что-то вроде соперничества: кто окажется лучшим старшим братом. Сперва в шутку, а потом они так разошлись, что она, еще совсем малышка, это заметила и непривычно серьезно попросила: — Не надо так! Я вас обоих больше люблю! — Больше, чем кого? — спросил Феанаро. Тут же подумал, что получилось глупо и неуместно, но было уже поздно. — Просто больше, — ответила Иримэ. — Так не бывает, — в свою очередь отличился Нолофинвэ. Иримэ перевела взгляд с одного брата на другого и, не находя подходящего ответа, явно решила разреветься. Братья обменялись красноречивыми "Вот что ты натворил" взглядами. И в этот момент вдруг появился Арафинвэ. Слышал ли он разговор или быстро оценил ситуацию, понять было нельзя, но он тут же подхватил Иримэ на руки и закружил. Она рассмеялась. Феанаро и Нолофинвэ хором выдохнули. После этого случая они раз и навсегда покончили со всякими соревнованиями такого рода, рассудив, что не всегда ведь рядом окажется Арафинвэ, чтобы так кстати спасти положение. *** Их большая, беспокойная, не похожая ни на одну другую, но дружная семья, все разрасталась. Узы кровного и душевного родства, прихотливо переплетаясь, все теснее привязывали их всех друг к другу. И Феанаро, находясь где-то в гуще этих переплетений, больше не думал, что мир будто бы нарочно повернут к нему самым острым из своих краев и углов, как бывало в детстве и юности, когда он, несмотря на всю любовь отца, часто чувствовал себя одиноким и несчастным. Когда же Мелькор притворным раскаянием вымолил прощение валар и снова обрел свободу, он огляделся, ища кого-то, кто мог бы служить орудием его мести, и, узнав историю рода Финвэ, втайне торжествовал: — Моя музыка уже затронула их судьбы, и просто мне будет теперь посеять раздор между ними. Но радовался он слишком рано, ибо не на благодатную почву упали щедро рассыпанные им семена и не дали никакого всхода. Любовь и благородство духа взяли верх над ненавистью и ложью. И это, хотя не разрушило совсем коварных замыслов Мелькора, обернулось на благо роду Финвэ, всему народу нолдор, всем эльдар и, в конце концов, всем эрухини, что жили, живут и будут жить в Арде.