***
Следующая неделя пролетела как одно мгновение. Маккензи удалось взять отпуск в колледже на неделю, а Дженсен, переговорив с боссом, получил отгул по уходу за ребенком на целых три дня. Дженсену несколько раз пришлось повторить болезненную историю о том, как он неожиданно стал опекуном новорожденного малыша, и в третий раз ему уже удалось рассказать ее без эмоций и в двух предложениях. Кто-то смотрел на него с жалостью и сочувствием во взгляде, кто-то – с нескрываемым раздражением. А сам Дженсен чувствовал себя опустошенным и разбитым из-за тысячи свалившихся на него разных дел. Он должен был успеть везде, и Маккензи, хоть и старалась, все равно не могла сделать всего. Чтобы стать опекуном мальчика, Дженсен должен был пройти судебный процесс по семейным делам, так как у Мэри-Энн не было семьи – ее родители умерли несколько лет назад. Дженсену, имевшему дом и стабильную работу, даже не пришлось убеждать судью, что он способен и имел все возможности ухаживать за ребенком. Эджей родился в куда более тяжелых обстоятельствах, чем это обычно бывает, и около трех недель ему пришлось провести под наблюдением в больнице. При любой возможности, хотя бы один раз в день, Дженсен навещал его, но тот практически всегда спал. К счастью, Эджей чувствовал себя прекрасно, не испытывая никаких последствий операции или осложнений, повлиявших на его развитие. Самым трудным делом, как оказалось, стала поездка в дом брата. Когда Дженсен открыл дверь, его захватило странное ощущение. Казалось, что в любую минуту Джош, удивленно глядя, выйдет из кухни и сделает замечание, что Дженсен не воспользовался дверным звонком, как все нормальные гости. Но Джош не появился, весь дом пребывал в зловещей тишине, и только шум шагов Дженсена преследовал его по коридору. Гостиная оказалась самым тихим местом в доме. Казалось, совсем недавно в этой комнате постоянно было шумно из-за людей, живших тут, телевизора, собаки, которую Дженсен с тяжелым сердцем отдал одному из соседей, так как к себе домой взять ее попросту не смог бы – в его многоквартирном комплексе нельзя было держать животных. Теперь же в доме Джоша на всех горизонтальных поверхностях оседала пыль – Мэри-Энн здесь больше не было, и некому было наводить уборку. В комнатах стало холодно, но отнюдь не из-за отключенного отопления – Дженсен чувствовал пустоту. Не будет больше в этом доме ночных посиделок под гитару с игрой в покер, Джош больше не принесет Дженсену пива, и он не уснет больше тут на диване, а Мэри-Энн не укроет его одеялом. Все это было настолько ирреально, что Дженсен никак не мог с этим свыкнуться. В такие моменты Дженсен не представлял своего окровавленного брата лежащим в больничной палате – ему наоборот начинало казаться, будто Джош и Мэри-Энн уехали в отпуск. Например, как в тот раз, когда они провели в Европе три недели, а Дженсен заглядывал к ним домой, чтобы полить цветы. А детская комната… Они всего три месяца назад покрасили стены в светло-зеленый цвет. Среди светлой мебели в самом центре комнаты стояла детская кроватка. Дженсен помогал ее собирать. Он буквально видел, как посреди ночи Джош ходит здесь, успокаивая хнычущего ребенка, или как Мэри-Энн поет по вечерам колыбельную, пока малыш не заснет. Казалось, что так и должно быть. Мак проплакала минут десять, стоило им только зайти в дом. Дженсен практически все время молчал, бездумно упаковывая мебель и собирая детские вещи. Ему пришлось сделать три поездки на грузовике через весь город, чтобы вывезти все нужное – кроватку, игрушки, заменитель молока, бутылочки, погремушки, свисавшие с потолка детской. В квартире Дженсена Маккензи уже освободила бывшую комнату для гостей и, использовав ту самую зеленую краску, украсила стены, разрисовав их цветами и облаками. Дженсен предположил, что ей необходимо было сделать это, чтобы быстрее прийти в себя, – и к концу дня она уже напевала себе под нос веселую песенку. Но для себя найти способ поднять настроение Дженсен пока, увы, не смог. Он закончил свою работу в компании, Маккензи чуть ли не прямо с похорон вернулась в колледж, дав Дженсену напутствие: «Береги себя и малыша, слышишь? Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится, я сделаю все, что в моих силах». По дороге домой Дженсен заехал в больницу. Эджей, кажется, уже начал узнавать его, по крайней мере, если судить по тому, как его маленькие ручки обвивались вокруг руки Дженсена. А еще он не сводил с Дженсена взгляда всю дорогу домой. В конце концов Дженсен сидел дома, на своем диване, и смотрел вдаль. К груди он прижимал сверток с маленьким, закутанным в него человечком. Какая-то часть его сознания до сих пор словно находилась в тумане. Дженсен представлял, как Джош подходит, чтобы взять Эджея на руки, поблагодарив Дженсена за его заботу. Это был тот момент, когда он понял, что ничему этому не бывать. Дженсен осознал, что всего час назад он видел, как гробы с телами родителей Эджея скрылись под землей, как рабочие, орудовавшие большими лопатами, засыпали могилы землей. В тот момент Дженсен позволил своим чувствам вырваться наружу: с его дрожащих губ сорвался жалобный скулеж, и он прижал Эджея к себе так сильно, что разбудил его. Проснувшись, малыш ощутил эмоции и агонию Дженсена, и тоже заплакал, – и это было словно благодарное напоминание Дженсену, что он теперь не один, теперь он нес ответственность за ребенка. Уже в следующее мгновение Дженсен желал только одного – чтобы тот перестал плакать, а с лица сошла болезненная краснота. Чтобы отвлечься, Дженсен встал и пошел готовить бутылочку со смесью для Эджея, действуя при этом с особой осторожностью. Ему не хотелось, чтобы хоть одна слезинка из все еще стекавших по его щекам случайно попала в молочную смесь. Он понятия не имел, как собирается справиться со всем этим. Дженсен знал только одно – он должен сделать это ради Эджея.***
Некоторое время Дженсен раздумывал о том, как будет заботиться о ребенке в ближайшее время. Не то чтобы он никогда об этом не задумывался, нет, – просто сейчас у него уже не было кучи времени для изучения той литературы, которую на днях из библиотеки принесла Маккензи. Дженсен успел познать самые азы из десятиминутных забегов в «Гугл», и ему хватало ума и сообразительности, чтобы понять, как вести себя в той или иной ситуации. Однако Эджей плакал третью ночь подряд, и Дженсен практически не находил времени на сон. Он буквально сходил с ума, что уж говорить об уборке дома и походах по продуктовым магазинам. Лишенный отдыха, Дженсен стал нетерпеливым и вспыльчивым, но Эджею, в общем-то, не было до этого дела. К тому же, он, очевидно, не мог рассказать, что с ним не так. Первые несколько недель Дженсен провел, гадая, не слишком ли часто он менял пеленки и кормил Эджея, но от подобных мыслей только впадал в еще большее отчаяние. У каждой встреченной им на улице матери, казалось, были тихие малыши, которые хорошо себя вели и практически все время молчали. Когда же Дженсен укладывал Эджея в кроватку, тот начинал кричать, и Дженсен мог хоть сотню раз подойти к нему проверить, все ли в порядке. Дженсен ужасно выглядел, но кого, черт возьми, это волновало? Все, что бы он ни делал в те дни, касалось только ребенка. Его соседи снизу смирились с ночными воплями, так как каждый раз, когда он встречал их в коридоре, Джесс, его соседка, мило ворковала с Эджеем. Он в тот момент был похож на маленького ангелочка, а бойфренд Джесс смотрел на Дженсена с волнением. Но Дженсену было все равно. Спустя четыре недели после того, как он забрал Эджея к себе, из-за постоянного недосыпа нервная система Дженсена была практически на пределе. В конце концов, он решил съездить на прием к доктору Падалеки, педиатру Эджея. – Не волнуйтесь, Дженсен, – сказал тот. У доктора Падалеки были небрежно расчесанные каштановые волосы и карие глаза, мягко смотревшие на Дженсена. – Во-первых, в таком возрасте это нормально. Я осмотрел его и могу сказать вам, что физически он прекрасно развит, и я не обнаружил ничего особенного, что могло бы вызвать крик. Обычно к трем месяцам дети это перерастают. Дженсен застонал, закрыв лицо обеими руками, и не шевелился в течение нескольких секунд. Не изменил он своего положения даже когда услышал шаги подходившего к нему доктора Падалеки. Три месяца?! Но прошел только первый, а он уже чуть не умер! – А во-вторых, – добавил доктор, положив теплую ладонь Дженсену на плечо, – чем спокойнее родители, тем спокойнее дети. Вы уже проделали огромную работу, особенно учитывая, через что вы прошли, и я ни капли не сомневаюсь в вас. Ребенок чувствует, когда вы не уверены в себе, вашу неловкость. Постарайтесь быть более уверенным в себе, я знаю, вы можете. И, как я уже сказал, все пройдет. Дженсен наконец убрал руки от лица и, подняв взгляд, в очередной раз отметил, что доктор Падалеки выше него ростом. Тот был по-глупому прекрасным, а его улыбка – самой очаровательной в мире. В другой жизни, той, что жил Дженсен еще два месяца назад, он бы приударил за доктором Падалеки с такой силой, что тот забыл бы собственное имя, но в последний момент заметил обручальное кольцо у того на безымянном пальце. Ладно, все равно до личной жизни Дженсену не было дела, поэтому его не особо расстроила ярко выраженная гетеросексуальность доктора. У Дженсена и без этого хватало забот. – Спасибо, – робко кивнул он. – Держитесь, – похлопав его по плечу, сказал доктор. – Спасибо, доктор Падалеки, – так же тихо промолвил Дженсен, укладывая Эджея обратно в кресло-переноску. – Джаред. – Простите, что? – Меня зовут Джаред, – повторил доктор, широко улыбнувшись. – Ко мне на прием не ходят одинокие отцы, кроме вас, к тому же, вы старше меня. Так что все в порядке. Вы – исключение в моей работе. – Тогда ладно, – кивнул Дженсен и слабо улыбнулся в ответ. Он собирался в полной тишине и, закончив, вместо прощания просто пробормотал: – Джаред. – Береги себя, Дженсен. Жду тебя с Эджеем на прививки через две недели.***
Вернувшись домой, Дженсен заметил стоявший перед домом фургон. Это было довольно-таки необычно, так как почти все жильцы занимали свои квартиры уже давно. В их доме было всего шесть этажей, и всех живших там людей даже можно было считать своего рода общиной. Пустовала лишь одна квартира, как раз напротив Дженсена – жившая там милая старушка миссис Хамфри умерла полгода назад. Дженсен не имел ни малейшего представления, почему на продажу квартиры ушло так много времени, однако он знал внуков миссис Хамфри и понимал, что те, скорее всего, получили от продажи немалую выгоду. На фургоне не было названия компании, так что Дженсен больше не обращал на него внимания и заехал в гараж. Дженсен поднялся по лестнице на первый этаж, держа спавшего Эджея в кресле, и направился к лифту, захватив по пути свою почту. Не глядя, он нажал на кнопку вызова, мысленно анализируя слова доктора Падалеки. Джареда. – Лифт сломан, – проворчал кто-то у него за спиной, вырывая Дженсена из его размышлений. Он обернулся и увидел мужчину с темными растрепанными волосами и пронзительными синими глазами, который пытался пронести книжную полку через дверной проем. Не отдавая себе отчета, Дженсен поставил кресло с Эджеем на пол и придержал дверь, помогая мужчине. Дженсен пытался подобрать правильные слова, чтобы заговорить с ним. Был ли это новый жилец или просто грузчик? Потому что, черт возьми, если этот парень будет жить по соседству с ним, то у Дженсена появится еще одна проблема помимо капризного ребенка. – Хмм, – только и выдал он, глядя на мужчину. Тот наклонился, чтобы поставить полку на пол. Когда он выпрямился, его черная футболка задралась, оголив тазовые косточки. Мужчина отдышался и только спустя некоторое время снова перевел взгляд на Дженсена. – Привет, я Миша, – представился он, протянув ему руку. – Дженсен, – ответил он, ответив на рукопожатие и лишь на секунду задумавшись о необычном имени. Оно не было похоже на его собственное. Они обменялись улыбками, и Дженсен осознал, как же редко он улыбался за последний месяц. Ему показалось, что губы за это время уже словно окаменели и были не в состоянии выразить его хорошее настроение. – Ты уже сообщил об этом вахтеру? Он знает, что нужно делать с лифтом, – Дженсен кивнул в сторону застывших открытых дверей. – Да-а, сказал, просто… Мне нужно разгрузить фургон до вечера, а со сломанным лифтом это не так-то удобно, – Миша зажмурился, а затем размял руки, поднял полку и направился наверх. Дженсен оглянулся, проверяя, не подойдет ли кто-нибудь еще с мебелью. – Разве тебе никто не помогает? Миша вздохнул, горько усмехнувшись: – Нет, я один. – Ты заезжаешь в квартиру 4Б? – спросил Дженсен, поднимая кресло с Эджеем и следуя за Мишей. – Да? – А, – Дженсен кивнул, но Миша этого не заметил. – Что? – Эм-м, это напротив моей квартиры. – Ха, отлично! Ну здравствуй, сосед! – Э-э-э, привет, – Дженсен тихонько рассмеялся в ответ на веселый тон Миши. Они почти не разговаривали оставшуюся часть пути, так как Миша слишком запыхался из-за тяжелой ноши, а Дженсену не приходило на ум, о чем бы завести беседу. Уже открывая дверь, Дженсен придумал кое-что. – Эй, если тебе нужна помощь, скажи, – предложил он. – Я бы с радостью занялся чем-то кроме смены подгузников. – Ты бы просто спас меня, – ответил Миша и широко улыбнулся. Только сейчас Дженсен обратил внимание, какими мягкими и полными были его губы, слегка потрескавшиеся, но все же нежные на вид, и он даже… Нет. У него нет времени на это. – Тогда я с удовольствием помогу тебе. Только мне нужна минутка, чтобы навести порядок с… – он прервался, заметив, что Эджей молча наблюдал за ним широко раскрытыми голубыми глазами. Дженсен ведь настолько привык к крикам Эджея по любой мелочи, что тишина оказалась очень приятным сюрпризом. – О-о, я прошу прощения, – заворковал Миша и сделал шаг в их сторону, не отводя взгляда от младенца. Дженсен достал Эджея из кресла и устроил у себя на руках. – Я даже не поздоровался с маленькой леди. И как же зовут твою принцессу? – На самом деле, это он. Но так как ждали девочку, то большинство вещей, которые у него есть, – розовые. Но… э-э-э… Его зовут Эджей. – Эджей, – повторил Миша. – Привет, малыш! – они встретились взглядами, и мальчик, лежавший на руках у Дженсена, спустя несколько секунд вытянул свою ручку и потянул ее к лицу Миши. – Можно мне? – спросил тот. – Давай, вперед, – кивнул Дженсен, слишком зачарованный тем, что глаза Миши и Эджея были одинакового, светло-синего цвета. Крошечные пальчики обвились вокруг указательного пальца Миши. Эджей несколько раз хлопнул ресницами, глядя на него, а потом потерял интерес и снова сфокусировал свое внимание на Дженсене. – Он очарователен. Твой? Вот, Дженсен боялся этого вопроса, хотя и понимал, что тот рано или поздно прозвучит. Он будет слышать его не только сейчас, но и в необозримом будущем. – Не биологически. Но я воспитываю его, – этого было достаточно, чтобы освежить воспоминания, с которыми Дженсену до сих пор было тяжело справиться. – Я оставлю тебя здесь на минутку, ладно? – быстро добавил Дженсен, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы. – Да, конечно. В тот момент, когда Дженсен уложил Эджея на стол для пеленания, он снова заплакал, но Дженсен быстро сменил подгузник, шикая и тем самым успокаивая малыша. После Дженсен уложил его в кроватку, включил радионяню и подцепил приемный блок на пояс. – Хорошо, давай сделаем это, – хлопнул он в ладоши, увидев Мишу. Тот стоял, облокотившись на дверь, и мягко улыбался уголками губ. Выражение его лица говорило о большем, чем Дженсен хотел сейчас думать, и более того – между ними уже начало что-то происходить, и поэтому Дженсен хотел узнать о Мише как можно больше.***
До конца дня Эджей побеспокоил Дженсена только один раз, да и то быстро успокоился, стоило Дженсену дать ему бутылочку молока. У Дженсена же болели руки, он полностью выдохся. Скопившийся за месяц недосып и отсутствие мало-мальских тренировок, даже секса, сделали свое дело – он был попросту разбит. Миша только усмехнулся в ответ на стон Дженсена, когда они затащили матрас в ту комнату, которая вскоре станет его спальней. – Полагаю, теперь я действительно в долгу перед тобой, – запоздало признал Миша. – Спасибо тебе большое. Его волосы торчали в разные стороны из-за того, что он очень часто взъерошивал их руками. Одна прядь упала ему на лоб – как у Супермена – и еще несколько прядей торчали на затылке. Дженсен поймал себя на мысли, что ему бы очень хотелось пригладить его растрепанные волосы или же наоборот зарыться в них пальцами, в идеале – во время минета. Или чего-то подобного. – Не беспокойся, – отмахнулся Дженсен. – Давай просто… как-нибудь выпьем пива или еще чего-нибудь? Как новые соседи. Только дома, потому что мне не с кем оставить Эджея. – Не вопрос, – кивнул Миша, заставив Дженсена прислушаться к его словам. – Ты ведь не из Техаса, верно? Миша покачал головой и усмехнулся. – Не совсем. Как тебе вариант с Массачусетсом? Дженсен бросил на него слегка раздраженный взгляд, но не стал спрашивать дальше. Скорее всего, его историю тоже стоит отложить на другой раз. – Эм… ясно. А что привело тебя в Даллас? – Климат. Даже не знаю, я просто решил попробовать пожить здесь, в Техасе. По крайней мере, люди тут достаточно милые, – ответил Миша и игриво подмигнул Дженсену. Это было достаточно невинное действие, но от такого поворота событий у Дженсена свело желудок. Конечно, Миша мог догадаться, но они все же были в Техасе, а Дженсен не расхаживал по городу, обмотавшись радужным флагом. Да и в любом случае у него не было на все это времени. – Эм-м, спасибо. Мне, кажется, уже пора домой, кормить малыша, – Дженсен старался говорить спокойно но, судя по красовавшейся на лице у Миши улыбке, у него не очень хорошо получалось. – Тогда увидимся, – вежливо кивнул он, провожая Дженсена до двери. – Спокойной ночи, Дженсен. Пожелай Эджею сладких снов от меня. – Обязательно. Спокойной ночи, Миша. Да, сегодня Дженсен чувствовал себя немного лучше, несмотря на дикую боль в руках и ногах. Он ощущал это ровно до того момента, как Эджей начал свою ежевечернюю программу и заплакал. Он рыдал еще сильнее, чем обычно, и Дженсен никак не мог его успокоить. Дженсен очнулся и понял, что сидел на диване, прижав Эджея к груди, а у него было уже пунцовое от крика лицо. Дженсен задался вопросом, начал ли Миша его уже ненавидеть, так как знал – Эджей будет плакать еще час или два, если удача будет на стороне Дженсена. Хотя в последний месяц все было как раз наоборот.***
Эджей плакал. Если говорить точнее, он плакал три ночи подряд, и Дженсен провел их практически без сна, постепенно превращаясь в зомби. Это означало, что на работе он успевал сделать даже меньше, чем обычно. Когда на четвертую ночь Эджей проснулся с пронзительным громким криком, Дженсен уже был не в состоянии встать с кровати, поэтому просто скатился с нее, заставив себя чуть не ползти в детскую комнату. На часах было четыре утра, и Дженсен не на шутку разозлился. Не на Эджея, нет, вовсе нет. Он злился на ситуацию в целом. На несправедливость судьбы, что отняла родителей у бедного ребенка в столь раннем возрасте, на то, что сам Дженсен не мог заботиться об Эджее так, как он хотел бы это делать. Дженсен делал все, что было в его силах, но история повторялась почти каждую ночь. Никто не предупреждал его об этом. Черт, Дженсену нестерпимо захотелось со всей силы заехать кулаком о стену, хотя раньше он никогда не испытывал подобного. Все это было несправедливо ни по отношению к нему, ни к Эджею. И почему нельзя вернуть время назад, когда он уступил эмоциям и взял малыша себе? Почему Джош и Мэри-Энн не выехали на то проклятое шоссе на две минуты позже? Почему, черт возьми, Эджей не мог иметь нормальную жизнь с родными папой и мамой, вероятно, еще и с младшей сестренкой или братиком, а вынужден расти вместе с дядей? Дженсен знал, что в этих мыслях тоже мало справедливости – его жизнь была такой, и ему придется с этим смириться. Но, тем не менее, Дженсен невольно возвращался к одним и тем же мыслям и даже не чувствовал себя виноватым из-за них. Как часто он жаловался, что ему приходится вставать ни свет ни заря и идти на работу? Как часто он проклинал свою жизнь, лежа на диване и страдая от дикого похмелья, хотя и понимал, что в этом была только его вина? Как часто он чувствовал себя одиноким, потому что последние отношения… Ладно, хватит. Он из принципа не будет об этом рассуждать. Сейчас, когда Дженсен прижимал плачущего ребенка к своему плечу, сидя в ярком свете кухонной лампы, все остальные мысли казались какими-то мелочными. Чудо, что его соседи и особенно Миша до сих пор не жаловались на шум. Определенно, все они слышали дикий рев Эджея, и все же никто ничего не говорил. После переезда Дженсен лишь дважды видел Мишу, чаще он слышал звуки ремонта – бряцанье инструментов, скрежет чего-то по деревянному полу. Однажды металлический звук перебираемых и расставляемых на полки предметов разбудил Эджея, и тот хныкал еще целый час. Дженсен проверил температуру молочной смеси на своем запястье и кивнул сам себе – идеально. Вряд ли бутылочка молока могла успокоить Эджея, он умудрялся рыдать и захлебываться молоком, жадно потягивая смесь из бутылочки. У Дженсена сжалось сердце. Как же все несправедливо! Они не должны были так страдать. В Дженсене вновь закипела злость, и он не остановил себя. Он злился на Джоша, который не поехал другой дорогой, на Мэри-Энн – из-за ее вечной пунктуальности, злился на сбившего их пьяного водителя и на всю эту дурацкую ситуацию. Да пошло оно все к чертям! Дженсен позволил злости тлеть в груди, он буквально весь погрузился в ярость и гнев из-за собственного бессилия. Эти чувства все же были лучше, чем ощущение бездонной ямы в груди, на месте сердца, скопившееся в нем последние пару недель. Дженсен ощутил себя живым, осознал, что ему есть ради кого жить и за кого бороться – за Эджея. Тот как раз допил смесь и снова начал вредничать. Дженсен вздохнул и мысленно подготовил себя к еще двум часам плача и криков. Он не мог успокоить Эджея, поэтому просто продолжил качать его на руках. И он не мог просто оставить Эджея одного, его крики будто выворачивали душу Дженсена наизнанку. Он понятия не имел, как долго ходил по квартире, баюкая Эджея на руках, когда раздался звонок в дверь. Отлично, вот и долгожданная жалоба. Открыв дверь, Дженсен увидел перед собой сонно моргавшего Мишу в широких боксерах и старой поношенной футболке. – Я зайду? – пробормотал он, зевнув. Дженсен быстро махнул тому входить, пока Эджей не перебудил всех остальных жильцов своим громким плачем на весь коридор. – Дай-ка угадаю, у него колики? – Ты о чем? – прохрипел Дженсен – его голос огрубел из-за долгого молчания. – Детские колики. Неужели ваш педиатр ничего об этом не рассказывал? Дженсен вздохнул; держать глаза открытыми ему удавалось с трудом: – Чувак, он много о чем говорил. Я не эксперт в этом деле. Миша устало посмотрел на него, затем протянул руки к Эджею. – Дашь мне его подержать? Да, в тот момент Дженсен был в отчаянии. Пусть Миша и был незнакомцем, но Дженсен знал, где тот живет, и находился в собственной квартире, так что полагал, что тот не сделает ничего ужасного. Все это пролетело у Дженсена в голове за долю секунды, и вот он уже протягивал Мише кричащего Эджея. Вряд ли Миша лечил одним прикосновением, однако его действия давали хоть какую-то надежду. Нет, Эджей плакал еще целых полчаса. Однако Миша успокаивал его, сидя на диване. Он мило ворковал с Эджеем, нежно поглаживая его животик, и Дженсен понял, что забыл про эти чувства несколько недель назад. Когда плач стал затихать, Миша попросил у Дженсена пеленку, чтобы перенести малыша. Дженсен протянул ему трикотажный слинг, в котором обычно выносил Эджея на прогулки. Миша плотно укутал Эджея в ткань, и к моменту, когда он закончил, тот уже спал. Дженсен смотрел очень внимательно, очарованный движениями тонких и ловких пальцев Миши, однако он был слишком измотан и хотел спать, чтобы представить, что еще могут вытворять эти пальцы. Дженсен облегченно улыбнулся, когда Эджей наконец лежал в кроватке и крепко спал. – Спасибо, – со вздохом поблагодарил Дженсен, глядя на стоявшего в дверном проеме Мишу. Тот лишь кивнул: – Я могу сидеть без работы, но свой сон я все же ценю. Кстати, не повторяй этот трюк слишком часто, а то он привыкнет и перестанет реагировать. Но иногда это помогает успокоить ребенка. – Спасибо еще раз, – неуверенно сказал Дженсен. Он был настолько счастлив, что хотел поцеловать Мишу прямо на месте. Может, это было бы чересчур, но явно стоило того. Миша одарил его усталой улыбкой, пожелал спокойной ночи и ушел к себе. Удивительно, но Эджей спал до девяти утра. За последние полтора месяца Дженсен еще ни разу не смог проспать так долго. Он встретил Мишу утром, когда проверял почтовый ящик. Тот весь вспотел после утренней пробежки, и Дженсен, не задумавшись, спросил: – Не хочешь зайти ко мне на чашечку кофе?