Воспоминания Гермеса. Долг и зависть

После затяжной зимы, устроенной Деметрой из-за похищения Персефоны, нужно было возродить природу, и нам это удалось. Конечно, восстановление жизни происходило не по волшебству, как принято считать у смертных, а явилось результатом практически непрерывного труда всех богов. Особенно пришлось усердствовать Деметре, Персефоне, Артемиде и, конечно, мне. Я почти совсем не спал, летая из одного конца Эллады в другой, проводя время на рынках и ярмарках, при этом успевая служить вестником Зевса и отводить души умерших в Подземное царство. Мне отрадно было видеть, как нашими стараниями восстанавливается жизнь. Повсюду пробивались новые ростки, слышалось пение птиц, откуда-то из хижин доносились детские голоса. Радостный Гелиос посылал на землю теплые, ласковые лучи, улыбка Деметры заставляла тянуться молодые побеги к солнцу, а в журчании многочисленных ручейков можно было расслышать счастливый смех Персефоны. Кстати говоря, сам Зевс часто спускался к смертным под видом мудрого странника и давал им советы по восстановлению быта. Я вернулся утром из Подземного мира после затянувшегося (надолго!) суда над тенями умерших и услышал почти одновременно раздававшиеся крики своих родственников. — Я горжусь тобой, сынок! — громоподобный голос Зевса был слышен далеко за пределами олимпийского дворца. — Недаром я возлагал на тебя такие надежды! Отличный пример и отличная мысль! И ничего, что ты смертный, а не бог, другие-то мои сыновья не додумались до такой идеи! И за что только я кормлю их амброзией? Ничего ведь путного не сделали за весь последний год, дармоеды! А ты, мой дорогой сын, дай мне еще полюбоваться тобой! — Где он, этот изменник?! — раздался крик Геры. — Опять не ночевал на Олимпе! — Мама, не надо кричать об этом на весь мир, — Геба пыталась успокоить разъяренную Царицу богов, — ты так только себе хуже сделаешь. Вспомни, как отец рассердился на тебя в последний раз, Гефесту с Афиной пришлось встать между вами, чтобы он не побил тебя. — Замолчи, глупая! Выйдешь сама замуж — тогда поймешь, каково это, когда супруг всю ночь где-то гуляет! Пусть теперь только посмеет заявиться сюда, негодный! — грохот в Тронном зале явно свидетельствовал о том, что сегодня за завтраком нам придется набирать амброзию и нектар в собственные ладони: целой посуды снова не осталось. Хорошо еще, что наши запасы хранятся в кладовой, а не под рукой у Геры. — Что происходит? — недовольно спросила Персефона, выходя из беседки, зевая и потягиваясь. — Опять отец что-то натворил? — Кора, что у тебя за вид? — ахнула Деметра. — Хоть я и недовольна твоим замужеством, но не могу допустить, чтобы ты опускалась до уровня смертной! Царице не подобает ходить растрепанной! — Мама, я вчера до глубокой ночи помогала тебе на полях, имей же сострадание хотя бы ко мне! — Девочка моя, я ведь тоже устала, — Деметра обняла Персефону, — но таков уж твой отец: требует, чтобы мы как можно скорее восстановили природу. Не нравится ему, видите ли, что я посмела оспорить твой брак и потребовала вернуть тебя из Подземелья! — Замолчи, Арес! Не смей перебивать старшую сестру! — бушевала Афина. — Я сказала: нет! Пойдешь войной на Афины — клянусь Стиксом, потерпишь поражение, которое будешь помнить все оставшиеся века! Глухой удар — и Арес вылетел в одно из окон дворца. — Мама, мама! Папа опять пострадал от тети Афины! — воскликнул Эрот. — Арес, дорогой! — Афродита побежала к богу Войны. — Не слушай ее, милый, эту надутую всезнайку! Лучше посмотри на меня и вспомни, что я у тебя есть! Так начинался обычный день на Олимпе: суматоха, крики, споры... Интересно, где отец и с кем из смертных своих сыновей он сейчас разговаривал? Я уже собрался было лететь разыскивать его, чтобы получить распоряжения на сегодняшний день, но внезапно до моего слуха донеслись слова, заставившие меня мчаться на Парнас. — Нет, посмотрите, каков наглец! — кричал Аполлон. — Да ты никогда не понимал ничего в музыке, дуешь в свою свирель и смеешь еще заявлять, что играешь лучше, чем я на кифаре! — А я говорю, что играю лучше тебя. Тебя слушают лишь твои музы и приходят в восторг от твоей игры, потому как им нравится тебя лицезреть. Льстят они тебе! Мои мелодии нравятся всем окрестным нимфам Аркадии, они даже из других областей Эллады специально приходят, чтобы послушать мою игру! — отвечал Пан. — Хочешь состязаться? Забыл о том, что случилось с Марсием*? — Причем здесь Марсий? Марсий не умел играть. — А ты как будто умеешь? — Я умею! Вот и Дионис сказал мне вчера... — Дионис сказал — и ты его послушал! Нашел, кого слушать! Иди, выспись! — А я говорю... — Что здесь происходит? — спросил я, появляясь в разгар спора. — Отец, скажи Аполлону: я ведь играю лучше, чем он! Ты сам говорил мне это однажды... Аполлон гневно взглянул на меня. — Это правда? — спросил он. — И ты туда же? — Отец, разъясни, наконец, своему брату, что качество игры определяется количеством довольных слушателей, а не апломбом исполнителя, — продолжал Пан. — Гермес, объясни своему сыну, что если он не перестанет злить меня, его постигнет судьба Марсия! — Не постигнет, — ответил Пан, — тронешь меня — оглохнешь, какой тогда из тебя музыкант? Впрочем... Мир не много потеряет, если ты бросишь кифару. — Замолчи, Пан, — сердито сказал я, — что с тобой? Я тебя не узнаю. — Не видишь разве? — ответил Аполлон. — Он так напился, что на ногах еле держится. Да, последняя реплика моего брата соответствовала истине. — Извини, Аполлон, не принимай всерьез его слова, — я повернулся к Пану, — пойдем со мной. — Куда? — Пан смотрел на меня обезумевшими глазами. — Я останусь здесь и буду состязаться. — Нет, прежде чем ты начнешь состязания, мне нужно с тобой поговорить, — ответил я Пану, уводя его с Парнаса и отправляясь вместе с ним на Олимп.