Один выбор изменит всё

      — Кто-то из нас должен попытаться спасти Амара, — когда произношу это, я знаю, что Тобиас видит, как чувство вины вертится во мне. Это не единственное, что мотивирует меня; всё не так, как было, когда я уходила в Эрудицию. Но не могу отрицать, что она есть. Из-за моего поступка пострадали Пари и Амар.       И это затронуло не только меня. Я заметила выражение лица Тобиаса, когда он понял, почему я вернулась одна. Амар — его друг, один из немногих людей, которым он по-прежнему доверяет и кого уважает. И я, возможно, убила его. Тобиас не сказал это вслух, конечно, но это доказывает его поведение. Он не прикасался ко мне с тех пор.       — Глупо, — заявляет Маркус холодно. — Амар хочет закончить миссию, которую начал. Ты вообще это понимаешь?       — Да, — рычу я, — понимаю. Но я также понимаю, что если поспешим, то вряд ли добьёмся успеха. А торопимся мы, потому что Амар был схвачен. Если получится спасти его, выиграем время, чтобы сделать всё правильно, или попробуем ещё раз, если сегодня не удастся. Это не глупо.       В течение нескольких минут они переваривают мои слова. Затем Кара задумчиво кивает.       — Я склонна согласиться. Опасно рисковать всем, особенно если так много поставлено на карту.       Юрайя, похоже, тоже за, но прежде, чем он произнесёт хоть что-то, Тобиас качает головой.       — Мы многого не знаем, чтобы идти за Амаром, — проговаривает он низким голосом. — Мы понятия не имеем, где он находится или как хорошо охраняется.       Он смотрит на меня, ожидая подтверждения, и я скрепя сердце признаю, что это так.       — Сомневаюсь, что к нему приставили много охранников. Они, наверное, держат только одного человека, и, судя по словам Амара, большинство заключённых прекращают бороться в момент, когда дозу сыворотки увеличивают. Сдаётся мне, у них не больше горстки охранников.       Кристина смотрит на меня умным взглядом.       — Всё очень логично, — говорит она, — но это все равно только предположение. И мы всё ещё не знаем, где они находятся. Поэтому мне не нравится такой поворот событий.       — Их не трудно найти, — начинаю протестовать, но останавливаюсь, когда Тобиас напрягается рядом со мной. Наши глаза встречаются, и я могу сказать, что он воссоздал именно то, что я предполагаю. Он слишком хорошо меня знает.       — Ты хочешь сдаться, — заявляет он с горечью. — Они закроют тебя в камере с Амаром, и во время трансляции кто-то из нас поймёт, где вы. — Опускаю голову, слегка кивая.       — Это самый разумный вариант, — объясняю я, до того как он может возразить. — Я не смогу держать оружие из-за своих рук, но смогу прикинуться «заключённой» просто отлично.       — Нет, — упорствует он. — Я не буду смотреть, как тебя снова ведут в качестве заключённой.       — Не сравнивай с Эрудицией, — настаиваю я. — Мы знаем, чего ожидать на этот раз. Амар же говорил нам, что они сделают со мной и что у меня есть иммунитет. И я смогу обмануть их, как он и предположил: заставлю думать, что сыворотка подействовала, когда на самом деле нет. Я не буду в опасности, ну, может, определённое время. И если вы выясните, где я, кто-то из вас пойдет нас вызволять, пока мы будем атаковать изнутри. Сработает.       Но Тобиас решительно качает головой.       — Трис, ты нужна нам для управляющего компьютера. Ты не обязана взваливать это на себя.       Слова вынуждают меня сердиться. То он говорит мне, что мои идеи хорошие и мы должны пользоваться ими, чтобы помогать другим, то отказывается слушать, когда я предлагаю то, что ставит меня под угрозу. Как будто я маленькая девочка, которая нуждается в защите. Мои руки машинально сжимаются в кулаки, и острая боль от травмы добавляется к моему разочарованию.       — Я не взваливаю! Это поможет Амару и нашей миссии!       — Нет, и ещё раз нет! — ворчит он. — Между компьютером и нами будет как минимум восемь охранников, а нас только девять. Шансы уже плохи. Как нам «поможет» половина этого количества, когда вторая будет спасать Амара?       На мгновение мы испепеляем друг друга взглядом, а затем Калеб прерывает нас:       — Не уверен, что сможем повторить наш план ещё раз, — говорит он мягко; в его глазах понимание, когда он встречается с моими. Впервые мне приходит в голову, что он знает о вине столько, сколько я. — Если попробуем и потерпим неудачу, — продолжает, — правительство станет слишком бдительным, и некоторое время нам не удастся провернуть это снова, а Чикаго не может ждать. Думаю, единственный вариант — направить все усилия на это сегодня.       — Согласен, — заявляет Тобиас решительно. Но когда он добавляет, его голос принимает более мягкий тон, поскольку он встречает мой взгляд: — Лучший способ спасти Амара — сделать трансляцию как можно скорее. Если всё получится, мы остановим все правительственные нападения, включая и это. Нужно сосредоточиться на этом.       Вздыхаю в отчаянии, поднимая повреждённую руку и сжимая ей переносицу.       — Но что, если мы не добьёмся успеха? Тогда потеряем все. Не только Амара, но и весь труд повстанцев по сохранению нашего города, и все усилия, которые потребовались, чтобы добраться сюда. Понадобится ещё шестьдесят лет, чтобы всё построить с нуля, если это вообще возможно сделать вновь.       — Ты показываешь своё невежество, — говорит Маркус с презрением. — Сейчас Анна собирает самых сильных молодых Дивергентов в бомбоубежище. Они останутся в нём в безопасности для другого поколения и смогут повторить всё снова, если мы провалимся в нашей миссии. — Он сужает глаза и добавляет: — Но если мы потерпим неудачу, нам не будет оправдания. Мы должны перестать тратить время на Амара и выдвигаться. Если он умрёт, так тому и быть! Он признал риск, когда соглашался идти с нами, и мы не должны позволять себе обсуждать это, просто чтобы успокоить свою совесть.       Каждый мускул во мне напрягается в ответ. Плохо, что Маркус понял, что я чувствую вину, и предполагает, что это — единственная причина моих слов, но его отношение к Амару намного хуже. После всего, что Амар сделал для нас, он заслуживает лучшего. Гораздо лучшего, чем быть «пропущенным мимо ушей» и не стоить никаких усилий, даже не стоить мыслей.       — Это не пустая трата времени, — кричу я, — а пять минут на обсуждение, как помочь ему. Мы, наверное, сделали бы это ради тебя, а он лучше, чем ты!       Маркус смеётся свысока.       — Избавь меня от своей глупой болтовни, — иронизирует он. — Меня ни в малейшей степени не заботит твоё мнение или то, как я тебе симпатичен. Меня заботит долг и обеспечение хорошего состояния населения в целом. Эту ценность я пытался привить всем Отречённым, но, кажется, ни один из вас не удосужился это уяснить. — Его глаза брезгливо переходят к Тобиасу и обратно ко мне. — Ты слишком эгоистична.       Странный шум выходит из горла.       — Мы должны верить, что ты — хороший судья самоотверженности? — спрашиваю я его с недоверием. — Ты, кто бил свою семью, просто чтобы почувствовать себя сильнее? — Тобиас напрягается рядом со мной, и я долю секунды задаюсь вопросом, зашла ли далеко, но я слишком в гневе, чтобы останавливаться: — Что можно сказать о тебе? Что твоя жена инсценировала свою смерть, а твой сын поменял фракцию, потому что ненавидел тебя? — мой голос дрожит, но я всё равно не заканчиваю. Поднимаю свои травмированные руки, и Маркусу приходится их увидеть. — Что ты обидел члена своей команды только потому, что он осмелился ответить тебе? — Я чуть не брызгаю слюной в следующей части: — Что в тебе не нашлось порядочности, чтобы почувствовать вину за это? — Я все ещё смотрю на него, когда добавляю: — Не пытайся учить нас. Тебя даже нельзя считать за человека.       На долгое мгновение наши взгляды встречаются с такой свирепостью, которая охватывает всю комнату. Это так, потому что никто не решается издать звук. Они даже не двигаются, видимо, застыв на месте.       Затем внутри Маркуса что-то ёкает:       — Ты ничем не отличаешься от Эвелин! Озабочена быть доброй и пытаешься защитить одного человека, игнорируя свой долг перед широкой общественностью.       Он поворачивается к Тобиасу с презрением на лице, когда огрызается:       — И ты это позволяешь. Я пытался вырастить тебя сильным, вырастить предводителем, но ты отвернулся от меня. И вот результат. Мы стоим здесь и ничего не делаем, пока ты нянчишься со своей подружкой, как будто она стоит больше, чем вся страна. — Отвращение искажает его рот, когда он продолжает: — Я должен был ограничить влияние твоей матери с самого начала. Она была слишком сосредоточена на том, чтобы «защитить» тебя от дисциплины, которая была тебе нужна, и это выявило в тебе неповиновение. Я научил тебя быть эгоистом. — Я не подозревала, что Тобиас может стоять ещё прямее, как сейчас, отображая реакцию на эти слова. — И её упорство росло, когда она отказывалась выполнять даже самые простые обязанности. Мы всегда хотели иметь больше детей — больше Дивергентов, которые могли бы помочь нам сейчас. Но вместо этого она приобрела противозачаточные таблетки у старого друга в Эрудиции. Она прятала их восемь лет, прежде чем я узнал и положил этому конец. — Он качает головой. — И даже тогда она продолжала сопротивляться. Спустя год родила ребёнка, который явно не был моим. Бесполезного, сопливого младенца ни с одним из тех навыков, которые нам нужны. Вот такую мать ты оплакивал все эти годы — эгоистичную врунью без чувства долга. — Омерзение проявляется в каждом аспекте выражения его лица, когда он добавляет: — Я пытался побороть её влияние, когда она ушла, но она уже успела заразить тебя своей снисходительностью. И теперь ты позволяешь Беатрис делать то же самое. Мы не должны позволять себе проявлять слабость — то, что уничтожит всю миссию.       — Хватит! — орёт Тобиас, прерывая тираду Маркуса. Он делает шаг ближе к отцу, его руки так плотно сжаты в кулаки, что костяшки пальцев побелели. — Ты всю свою жизнь винишь других за свой гнев. Мне больше не интересно это слушать. — Он делает ещё один шаг, излучая напряжённость каждой порой своего тела, когда снова говорит: — Меня не волнует, что ты думаешь о моей матери или о Трис, или обо мне. Не волнует, какие жалкие оправдания ты придумываешь, когда тебе говорят в лицо, как ты с нами обращался. И мне плевать, что ты думаешь об этой миссии. — Он останавливается; его лицо меняется, будто он не уверен, стоит ли говорить следующее, но слова все равно выходят: — Единственное, что я хочу знать, — это что случилось с ребёнком. — На долю секунды моё сознание возвращается к младенцу из кабинета врача, но потом Тобиас яростно произносит: — Что случилось с моим младшим братом? — И я вспоминаю, что второй ребёнок Эвелин умер при рождении — с её слов. Дрожь проходит через меня, как в первый раз, когда я полностью осознала, почему Эвелин бросила Тобиаса. Не для того, чтобы спасти себя. Это был единственный способ защитить ребёнка от убийственного гнева мужа. Маркус заставил её выбирать между своими детьми.       — Откуда мне знать про судьбу этого мальчишки? — плюётся Маркус. — Я видел его один раз и достаточно давно, но мне хватило этого, чтобы понять, что он не мой. — На его лице написано безразличие, когда он добавляет: — Думаю, он умер. Детская смертность была высокой среди афракционеров.       Я смутно догадываюсь, что Питер напрягся от этих слов, но не смотрю на него. Я слишком поглощена свежей волной ярости, проходящей через меня от этого холодного упоминания детской жизни — жизни брата Тобиаса — и при мысли, что Маркус виноват в этом, раз прогнал Эвелин. Я не могу даже представить, сколько вреда этот монстр принёс, сколько ещё причинит единственному оставшемуся члену его семьи.       Поворачиваюсь к Тобиасу, желая придумать хоть что-нибудь, лишь бы утешить его, но не нахожу ничего разумного. Он пережил больше, чем любому человеку когда бы то ни было предстоит пройти, и его отец продолжает добавлять ещё к этой тяжести.       Выхожу вперёд в слепом гневе. Даже забыла, что у меня руки повреждены, забыла, что я — не тот человек, который нападает из-за слов других. Прямо сейчас всё, что я хочу сделать, — это стереть то, что написано на лице Маркуса.       Меня не должно удивлять, что Тобиас опережает меня. Со сдавленным шумом его рука встречается с горлом отца. Но на этот раз Маркус дерётся со своим сыном. Он бьёт быстро и сильно Тобиасу в глаз. Тобиас испуганно отступает на один шаг назад, или, возможно, потому что встретился со своим самым жутким страхом. Через секунду эти двое стоят друг напротив друга; их одинаковые голубые глаза впиваются в противника. А потом они оба взрываются.       Остальные отходят в сторону, пытаясь избежать того, чтобы их затоптали, когда комната вдруг наполняется высокими, яркими, смертельно свирепыми двумя формами. Целую минуту я просто смотрю, чувствуя удовлетворение с каждым ударом Тобиаса, когда ярость всё ещё полыхает во мне. Но сам уровень насилия страшен, и я медленно понимаю, что на этот раз Тобиас не сможет остановить себя. Что, может, Маркус, наконец, вывел его из себя настолько, что мой парень убьёт своего отца. Голос внутри меня шепчет, что это будет оправдано, но большая часть меня знает, что несмотря на то, как это правильно, Тобиас будет бороться с последствиями всю оставшуюся жизнь. Я не позволю этому случиться.       — Остановите его! — кричу я, приближаясь к ним. Но если Тобиас и слышит меня, то не показывает это. Он уже захвачен своим гневом. — Тобиас, остановись! — кричу снова. Смотрю на остальных, надеясь, что кто-нибудь из них сделает хоть что-то, но их лица говорят мне, что они не желают вмешиваться. И меня это не шокирует. Калеб и Кара — Эрудиты, пользуются словами больше, чем кулаками, и другие чувствуют, что Маркус этого заслуживает. И, конечно, не поможет и то, что они видят Тобиаса как своего инструктора, как Бесстрашного вундеркинда, который находится далеко за пределами их способностей в борьбе.       Нет, Амар был единственный, кто мог помешать этой ситуации, и сейчас его здесь нет. Из-за меня. А это значит, что я должна это сделать.       Смотрю на него внимательно, поджидая удобного момента, чтобы избежать сильного удара; Тобиас наклоняется назад быстро и жёстко. Когда он двигается вперёд, чтобы ударить снова, я подхожу к нему, пользуясь своей миниатюрностью, проскальзываю рядом с ним и хватаю его за руку.       Может быть, это бы и сработало, если бы мои руки не были ранены, если бы я крепко сжала и держала достаточно долго, чтобы адреналин в Тобиасе выветрился. Достаточно долго для того, чтобы понять, что это я. Но я никогда не узнаю, потому что в момент, когда мои пальцы сжимают его запястье, не сумев завладеть, рука Тобиаса встречается с моим животом и рёбрами.       До этого момента я не понимала, насколько Тобиас силён, когда он был под моделированием и мы сражались в диспетчерской Бесстрашия. Но этот удар гораздо более мощный, чем все те, что были в тот день. Я пролетаю спиной вперёд через всю комнату, врезаясь в бетонную стену, а затем падаю на пол, не в силах пошевелиться.       Резкая боль прорывается через мои рёбра, и я боюсь дышать. И если есть воздух вокруг меня, моё тело не может его найти. Не могу даже задыхаться, не могу заставить диафрагму двигаться. Начинаю паниковать и слышу, как моё сердце колотится — так громко в моих ушах, что оно заглушает всё остальное.       Но я всё ещё хорошо вижу: смотрю, как Тобиас поворачивается ко мне с широко раскрытыми глазами, когда понимает, что сделал. Его отец ещё раз бьёт его сильно, но он даже не двигается, чтобы защитить себя, — просто смотрит на меня, как будто видит, как сбылся его самый большой страх. И в этот миг я знаю, что он никогда не простит себя за это. Мои глаза закрываются от боли, желая отгородиться от мира; желая повернуть время вспять и изменить последние десять минут; желая сказать Тобиасу, что всё нормально и что я знаю, что он не хотел мне вредить.       Вместо этого я снова открываю их и вижу Калеба, встающего между нами, преодолевая ужас для того, чтобы защитить меня. Он загораживает мне обзор, когда отталкивает Тобиаса прочь, образуя препятствие между мной и человеком, которого я люблю. И я слышу, как Кристина кричит слова, которые не могу понять, когда тоже встаёт между нами, ругая Тобиаса, да с такой яростью, которую я никогда не видела в ней. Черные точки мешают мне видеть ясно, но я замечаю, что Питер сдерживает Маркуса, оттаскивая его подальше от своего сына, и я понимаю, что он чувствует, так как тоже терпел злоупотребления много лет. Всё отзывается эхом, загоняя его в мою грудную клетку.       Последний человек, которого я вижу, — Юрайя, приседающий возле меня со слезами на глазах, когда протягивает руку в безуспешной попытке мне помочь. Но уже слишком поздно, и тьма поглощает меня.

***

      «Прости меня, Трис. Я люблю тебя», — шёпот Тобиаса повторяется снова и снова, когда тьма начинает отступать. Не знаю, реальны ли слова или исходят из моего воображения.       Они наполнены такой болью, что сливаются с пламенем в моих рёбрах и гулом, что наполняет мою голову. Хотя я не могу отличить одну боль от другой, поскольку они пульсируют в едином ритме. Мне требуется время, чтобы понять, что с ритмом моего сердцебиения.       И боль растёт, когда я прихожу в сознание. Мне до сих пор трудно дышать, и я делаю только маленькие вздохи, когда силюсь открыть глаза. Когда мне, наконец, удаётся, вижу Кару, сидящую возле меня; её лицо беспокойно, когда она плотно что-то обматывает вокруг моих рёбер.       — Не двигайся, — говорит она. — Не думаю, что что-то сломано, но может быть трещина в ребре.       Пытаюсь кивнуть, но моя голова болит слишком сильно, поэтому стараюсь вместо этого что-нибудь сказать. Ничего не выходит.       — Не пытайся говорить, — произносит Кара. — Сосредоточься на дыхании. — Делаю всё возможное, чтобы повиноваться, наблюдая за её действиями, когда дышу изо всех сил. Она оборачивает ткань вокруг меня — порванную футболку, я думаю. Сдавливание немного снижает боль.       Постепенно мои глаза улавливают комнату за ней, и я пытаюсь понять, где находятся другие, но никого не вижу и не слышу. Кара замечает моё выражение лица и морщит губы.       — Не волнуйся. Их здесь нет.       Знаю, что она думает, что её слова меня успокоили, но это не так. Куда ушёл Тобиас?       Через мгновение Кара вздыхает и тихо произносит:       — Не было выбора. Короткие сроки. Они все ушли за управляющим компьютером.       Минуту назад я не думала, что нельзя чувствовать себя ещё хуже, но когда холодная реальность погружается куда-то в мой желудок, это на самом деле очень нелегко. Практически все, кто мне дорог, ушли. Тобиас ушёл. Не знаю, увижу ли я когда-нибудь его снова, и я даже не успела попрощаться.       Но мои глаза остаются сухими. Вспоминаю тот момент, когда мне пришлось выстрелить в Уилла, и я знаю, что у Кары не было шанса попрощаться с ним — со своим братом. Не могу плакать из-за жалости к самой себе, когда человек, которого я обидела, ухаживает за моими ранами. Поэтому отодвигаю мысли назад и делаю вдох-выдох, прикидываясь, что в мире кроме этого ничего не существует. Пришло время быть сильной.