Один выбор изменит всё

      Кара говорит, что мне надо больше спать, но у меня никак не получается уснуть. Всё, что могу делать, — это лежать здесь, стискивая зубы от боли и любопытствуя, что другие сейчас делают. Ненавижу не знать, что они в безопасности… или что ещё живы.       Единственное, что утешает меня, — это уверенность в том, что Маркус заострил внимание на миссии. Он не сможет завершить её успешно без Тобиаса, а это значит, что мой парень выживет. Если он ещё мой парень.       Трудно сейчас сказать, что я к нему чувствую. Я не очень-то страстно влюблена или не так безумна, как Кара считает, что должна быть. У меня почти нет голоса, чтобы ответить ей, когда она свободно разглагольствует о том, что Тобиас чуть не убил меня; что он явно не может контролировать свою ярость; что я не должна больше доверять ему. И я действительно должна признать, что она в чём-то права.       Но я также знаю, что он ни в коем случае не хотел мне вредить и что накажет себя сам за свои действия гораздо сильнее, чем кто-либо другой. Гораздо сильнее, чем я хочу.       Да и я тоже виновата. Было глупо встревать в самый разгар драки только потому, что никто не собирался. Так что я очень расстроена. Разбита, взволнована и не уверена, что будет дальше.       По прошествии времени Кара помогает мне встать, чтобы я попробовала ходить. Я никогда не умела принимать помощь от других — с этой частью гордости я всегда боролась. Но на данный момент у меня нет выбора. Я едва могу стоять даже с поддержкой, не говоря уже без неё, поэтому позволяю Каре обнять меня и успокаиваюсь, когда делаю несколько шагов.       Сначала это напоминает мне то, как я чувствовала себя во время инициации после боя с Питером. Но быстро становится очевидно, что сейчас намного хуже. Боль пронзает мои рёбра все больше и больше с каждым шагом, пока ощущения не превращаются в такие, когда в тебя воткнули нож и прокрутили несколько раз. И, по-видимому, движения приносят вред моим лёгким, потому что боль отнимает у меня способность дышать, как ничто другое когда-либо. Бесстрашие учило меня тому, что я сильнее, чем предельно допустимая норма моего тела. Поэтому сквозь агонию я нахожу способ продолжать идти.       Напрягаться утомительно. К моменту, когда один раз делаю круг по комнате, мои веки тяжелы, как и остальная часть моего тела, и я думаю, что теперь мне наконец удастся заснуть. Кара помогает мне лечь на пол, и я с благодарностью закрываю глаза.       Мгновенно открываю их, когда слышу голоса. Слабо, но это наверняка происходит на самом деле, и я поворачиваюсь к двери, хватаю за руку Кару, привлекая её внимание. Она вздрагивает, её глаза широкие и напуганные, но она не теряет свою смекалку. Вместо этого тихо поднимается, помогает мне встать на ноги и пройти максимально бесшумно в конец комнаты, где мы можем спрятаться за трубами, за которыми лежит наше оружие.       Она прислоняет меня к большой трубе так, что я стою лицом к двери, и протягивает мне мой пистолет. Я едва могу оставаться в вертикальном положении, и мне больно брать оружие, но я всё равно это делаю. Смещаюсь немного в сторону, чтобы видеть дверь через небольшой зазор между трубами, и аккуратно просовываю пистолет в отверстие. Отсюда я смогу стрелять, если возникнет такая необходимость.       Я знаю, что Кара рядом со мной делает то же самое, но я смотрю на дверь. Запоздало понимаю, что надо было выключить свет, чтобы скрыть наше присутствие, но, думаю, так мы сможем хотя бы видеть, куда целиться.       Ждать долго не приходится, прежде чем дверь открывается и входит солдат. Мой сердечный ритм увеличивается с каждым новым человеком, появляющимся в комнате, но, может, и хорошо, что мне трудно сосчитать их через такую маленькую щель. Получается разглядеть только шестерых, но их наверняка больше. Что не есть хорошо.       Когда они начинают разговаривать, становится ещё хуже:       — Здесь мы оставались каждую ночь. — Это голос Амара. Он выдаёт нас своим похитителям.       Слегка сдвигаюсь, пытаясь поймать его взглядом среди солдат. Когда получается, понимаю, что лучше бы я этого не делала. Его лицо в синяках, а в глазах пустота. А когда он поворачивается, вижу, что сторона его головы выбрита и что-то похожее на какое-то устройство прикреплено к нему. Вспоминаю, как Амар говорил нам, что перед допросом вооружённые силы вживляют датчик непосредственно в мозги своих заключённых, и тошнота подступает к горлу. Не ожидала, что он будет таким… большим.       — Клянусь, я ничего не знаю, — доносится мужской голос. — Ко мне приходила моя бывшая девушка и её подруга. Кроме них я никого не видел. — Саймон.       — Это правда, — Амар отвечает спокойно, почти монотонно. — Марго отвлекала его, пока Кристина впускала нас в дом. Он понятия не имел, что мы были здесь.       Один из солдат издаёт пренебрежительный звук, явно не желая спускать Саймона с крючка так легко.       — Сколько вас было? — спрашивает он у Амара.       — Четверо, — отвечает он нехотя. Но то, что он говорит, посылает в меня облегчение. Он лжёт,, а это значит, что сыворотка ещё не охватила его полностью. Наверное, поэтому они всё ещё здесь, а не на пути к управляющему компьютеру — он раскрывает им полуправду, давая нам время, как и обещал.       — Четверо, — вдумчиво проговаривает всё тот же военный, — вместе с женщиной, которую ты убил? — Облегчение исчезает так же быстро, как и появилось. Пари умерла.       Не слышу ответа, предполагая, что он кивает. Мгновение спустя женщина спрашивает:       — Почему ты застрелил её?       Голос Амара тих:       — Она бы рассказала. — Что-то в его тоне знакомое, удручённое, как будто он должен говорить, но не хочет. У меня уходит секунда, чтобы понять, что он говорит так, как Тобиас под сывороткой правды.       — О чём рассказала бы? — спрашивает она снова, пытаясь докопаться до истины.       Амар вздыхает.       — Она знала наши планы, а я не хотел, чтобы она их раскрыла.       В её тоне удовлетворение, когда в очередной раз говорит:       — Что именно? Какие планы? — Я так понимаю, она пытается заставить Амара ответить на этот вопрос в течение нескольких часов. И сейчас он это делает:       — Мы были очень злы… Не помню, почему. И мы решили, что если заложим бомбы в общественных местах, это испугает людей и они подумают, что правительство не способно защищать их. Мы думали, что это приведёт к восстанию. — Он останавливается и добавляет: — Все это звучит сейчас странно. Не понимаю, чем мы думали.       Женщина улыбается немного, внимательно смотря на него. Я держу её на мушке, мой палец на спусковом крючке, но я в очередной раз сомневаюсь, сейчас спасать его или нет. Амар явно делает то, что обещал, — тянет для нас время — и, кажется, у него хорошо получается. Но я не знаю, как долго он продержится, а если мы можем спасти его, это единственный шанс, что у нас будет. Часть меня говорит, что мы должны воспользоваться случаем, прежде чем потеряем его.       До того, как я решаюсь, солдат наклоняет голову и спрашивает:       — В каких местах вы планировали заложить бомбы?       — Я помню только одно из них, — Амар сейчас говорит так, будто ему стыдно. — Я не из Филадельфии. Пари несла ответственность за выбор места, так что я могу отвести вас к нему.       — Хорошо, — соглашается женщина спокойно, уверенно, будто она разговаривает с ребёнком. — Но сначала мы найдём остальных. Где они сейчас?       — Марго и Кристина ушли пару часов назад, — сообщает Саймон, явно желая помочь.       Амар кивает.       — Тогда они, наверное, пошли минировать. Я не знаю адрес, но могу отвести вас туда.       — Очень хорошо, — комментирует она таким же тоном, что и до этого. — Как только мы осмотрим этот дом, мы поедем.       До меня доходят её слова спустя несколько секунд, возможно, потому, что её тон очень успокаивает. Не совсем понимаю, о чём она, пока женщина не начинает жестикулировать солдатам рассредоточиться и приступить к поискам. Но когда они начинают ходить по комнате и коридору, волна адреналина, наконец, проходит через меня. У нас не получится от них долго прятаться.       Амар спокойно стоит на месте; его глаза бродят по комнате и смотрят равнодушно. А затем его взгляд встречает мой в узкой щели между трубами. Он замирает на долю секунды, тревога написана на его лице, но он почти сразу же её скрывает. Он думал, что мы давно ушли, и никогда бы не привёл сюда наших врагов.       — Их здесь нет, — говорит он твёрдо, впечатляюще подделывая ровность своего голоса. — Мы были очень осторожны и избегали этого места, кроме тех случаев, когда Марго отвлекала Саймона. Нам нужно попасть в тот район, прежде чем они уйдут.       Женщина, кажется, обдумывает это, но ещё до того, как она приходит к выводу, солдат, который находится ближе к нам, поворачивается в сторону труб, где находимся мы. У нас нет времени.       Мы с Карой стреляем одновременно. Она — в солдата, который нас чуть ли не нашёл, а я туда, в кого целилась. Их лидер падает на пол, и кровь окрашивает её волосы и пол.       Все немедленно реагируют, хаос резко заполняет комнату. Я неоднократно стреляю, и по шуму рядом со мной знаю, что Кара делает то же самое и что другие в комнате отвечают огнём. Между тем, Амар сбивает с ног солдата, а потом наклоняется и бьёт в живот второго. В ходе этого ему, наверное, удаётся достать пистолет, потому что он вдруг начинает стрелять в упор, помогая избавиться от оставшихся военных.       Все заканчивается через минуту. Амар проверяет каждого солдата, убеждаясь, что они все мертвы, а Кара помогает мне идти. Сочувствую Саймону, которого убили в ходе перестрелки, когда он был ни в чём не виноват, но у меня нет времени задерживаться на этой мысли.       — Какого чёрта вы ещё здесь делаете? — спрашивает Амар, страх и гнев пылают на его лице. Но потом он видит, как я едва могу ходить с помощью Кары, и выражение его лица превращается в нечто, напоминающее боль. Он чертыхается. — Солдаты по всему зданию, — говорит он отчаянно, встречаясь с моим взглядом, — мы не сможем вытащить тебя.       Несколько долгих секунд мы просто смотрим друг на друга, и тогда я киваю.       — Уходите вдвоём, — говорю я хрипло, обретая дар речи впервые после того, как кулак Тобиаса врезался в мою грудь. — Если меня схватят, это ничего. У вас будет время.       Амар и Кара обмениваются взглядами — им явно не нравится такой расклад, но затем Амар сжимает челюсти и кивает.       — Будь храброй, — шепчет он мне, прежде чем схватить Кару за руку и потащить её за собой из комнаты. Она смотрит на меня, до того как исчезнуть из вида, и я стараюсь выглядеть уверенной, обнадёживающе, что смогу это сделать. Это ложь, но и самоотверженный поступок, и, несмотря на слова Амара, сейчас я чувствую себя отречённой.       Когда их шаги затихают, я прислоняюсь к стене, стараясь не замечать боль, которая прорывается в моё сознание. Похоже, проходит немало времени. Я сижу и думаю, а затем слышу выстрелы в здании. Трудно сказать, насколько они близки и убивают ли они кого-то. Разочарование снова одолевает меня. Ненавижу не знать, что происходит, ненавижу оставаться позади, ненавижу быть беспомощной.       Я всегда ненавидела чувство беспомощности. Все препятствия в моём пейзаже страха я проходила не так, как надо было, и становилась сильнее. Даже когда я была в плену в Эрудиции, я находила способы контролировать ситуацию. Соглашение с Джанин, что она покажет мне результаты испытаний. Я сорвала её моделирование. Малейшее неповиновение помогало мне справляться со страхом. Но сейчас у меня нет никаких вариантов.       В моём разуме появляется то, что когда-то говорил мне отец. «Всегда есть выход». Он был прав?       Мои глаза бродят по комнате в поисках возможностей, и идея приходит в голову. Стреляю из ружья в коридор, ни во что не целясь. Мне просто нужно отвлечь их — заманить солдат ко себе, предоставив возможность Амару и Каре сбежать. Когда в оружии заканчиваются патроны, я достаю обойму у мёртвого военного, заряжаю и продолжаю стрелять в коридор.       В итоге у меня получается. Слышу шаги по лестнице, которые затихают, когда я стреляю рядом с ними. Голоса кричат в призыве подмоги. К тому времени, когда у меня ничего не остаётся, я больше не слышу пальбу в другом месте в здании. И могу только надеяться, что моим друзьям удалось улизнуть.       — Я сдаюсь! — говорю я так громко, как позволяют мои лёгкие. — Я больше не буду стрелять!       Мгновение царит тишина, прежде чем кричит человек:       — Бросай оружие и выходи с поднятыми руками!       Делаю то, что он просит, медленно ковыляя в коридор и не останавливаясь. Почти невозможно стоять прямо без поддержки, но я не решаюсь опереться о стену сейчас. Кто-то несомненно захочет меня пристрелить. Поэтому, спотыкаясь, иду вперёд, держа руки наверху.       — Мне больно. — Я задыхаюсь и решаю воспользоваться своей миниатюрностью и травмами, чтобы вызвать симпатию. Трудно это сделать, особенно после того, когда я думала о том, как сильно я ненавижу чувствовать себя слабой, но Тобиас был прав. Когда показываешь свою уязвимость, это иногда помогает, даже если это неправда.       И у меня, кажется, выходит. Два солдата подходят ко мне и надевают на мои запястья наручники, но они слишком обозлены, особенно если учесть, что я только что стреляла в них и что я окружена мёртвыми телами их товарищей. Сомневаюсь, что со мной можно быть нежным после этого.       Они берут меня под руки так, что я посередине, и ведут к остальным. Затем мы идём по лестнице — точнее они меня тащат за собой. Такой опыт добавляет совершенно новое значение к слову «боль». Это, кажется, длится вечность, когда мы наконец оказываемся на улице, на холодном ночном воздухе, идём в неизвестное мне место, в котором меня ждут новые пытки.       Только надеюсь, что Кара и Амар ушли. Что мне удалось отвлечь от них солдат. Но я не такая глупая, чтобы спрашивать это у них; даже если бы я могла говорить наперекор огню, пылающему в моей грудной клетке, это не принесло бы никакой пользы. Очевидно, солдаты приучены к тишине и не должны разговаривать со мной.       Но это всё же возможно после того, как сыворотка начинает заполнять моё тело и датчик вживлён в мой мозг, как у Амара. Не сдерживаюсь и дрожу.