Глубже некуда

*** Она никогда прежде не боялась кошмаров. Но вполне возможно: в её короткой жизни просто не было по-настоящему кошмарного, леденящего душу опыта. Да, случались беды и горести, потери вторгались в душу с завидным постоянством непрошенных гостей, предательства жгли сердце, но чтобы кошмары… А тут новый ужас с легкостью сменял предыдущий. Этот странный мир просто сыпал ими, жонглировал ими, точно циркач, каждый день выходящий на арену. Наверное, потому не ожидать кошмарного сна даже в минуты быстротечной дрёмы было бы верхом самоуверенности. Но Кэнди пыталась остаться храброй. Тело враз онемело и стало чужим, тяжёлым и неповоротливым, хотя так бывает, когда засыпаешь, наконец, свалившись от усталости в конце рабочего дня. С ней такое тоже бывало. В такие минуты вокруг кружится только тьма, и даже мимолётные виденья не посещают усталое тело. Вот как сейчас. Кэнди мягко погружалась в сон: волна за волной, и лишь тёплый плеск прилива в ушах. И вместо ураганного ветра – отголоски давно забытого бриза, возможно, где-то на юге Флориды, а может, и южнее, в странах, где она ещё не успела побывать, о которых ещё даже мечтать не успела. «Как погаснет солнца жар…» Что ж, пока это совсем не походило на кошмар, скорее наоборот. Волны набегают на берег. Волны становятся мелодией, льющейся из кувшина ночи и моря, вьющейся вокруг щиколоток. «Неба призрачный пожар…» Пока была только сладость: да, немного приторная, тяжестью опустившаяся на сердце, но сладость. Болезненно-лихорадочная, но приятная. «Вспыхнут вдруг твои лучи…» Так пахнет белладонна: сладковато, но опасно. «Ты гори в густой ночи…» * Это яд. Кэнди попыталась проснуться, но не сумела. Попыталась смахнуть с себя всё – сон, наваждение, сладковато-приторную ядовитую песню – но уже не смогла пошевелиться. И не теплые волны океана удерживали её на месте. Руки и ночи оплели коварными побегами ярко-алые цветы: только дёрнись сильнее – и шипы вопьются в кожу. Вода пенилась и журчала где-то внизу, и цветы, подпитанные ею, вились, росли, крепли, поднимаясь всё выше и выше. Кэнди взглянула вниз – и в недоумении поняла, что видит себя. Вернее, своё тело. Укутанное в ночь и яблочный запах, её тело сладко потянулось под темной бархатной листвой. Голова запрокинулась, и волосы рассыпались по спине водопадом. Короткое движение плеч – и остатки одежды слетели в траву, исчезая, словно растворяясь в росе. Гребень блеснул в бледных пальцах, и волосы сами проскользнули, легко завиваясь, меж драгоценных его зубьев. Кэнди хотелось закричать, но звуки терялись здесь, в вышине, вдалеке от земли. А внизу она – та другая она, неведомая сила в её теле, томно улыбающаяся её губами, дышащая её грудью, обернулась к луне её лицом, покрытым россыпью её веснушек, и хищно блеснуло что-то красное там, где прежде Кэнди видела лишь свои глаза. И там был Нил. С ужасом Кэнди вдруг подумала, что именно этого и хочет красноглазое зло, сидящее в её теле: добраться до Нила, и убить его. Загрызть кроваво-алым ртом, съесть хищными острыми зубами, которых Кэнди отсюда, конечно, не видела, но в существовании которых не сомневалась. Кэнди попыталась справиться с цветами, тянущими её силы, и с побегами, опутавшими её конечности, и с ядом, впитавшимся в кровь – то ли из яблока, откушенного столь легкомысленно, то ли из самого воздуха, пропитанного дурманом и ложью. Ещё немного усилий – и на вырвется. Постарается не разбиться о землю, удержаться ослабевшими руками за ветви, упадёт, как кошка на лапы, и спасёт, спасёт его от этих красных, кошмарных глаз. Но вырваться не получалось. И крикнуть не выходило. «Нил, проснись! Очнись! Беги!» Из открытого рта не доносилось ни звука. Кэнди видела, как ядовитая тьма с красными глазами скользнула её обнаженным телом по траве и по красным лепесткам, разбросанным под яблоней, и замерла над Леганом, хищно улыбаясь. А потом принялась за трапезу: рвать его плоть, пить кровь, высасывать жизнь оттуда, где сама жизнь и берет своё начало. - Нет, нет, нет… - Кэнди казалось, что она, наконец, может произнести эти слова, она уже слышала, что шепчет их. Хотя, возможно, её тихий голос был очередной иллюзией. Нил не пытался отбиться, тоже, видимо, находясь в плену своих снов, и на нём по-прежнему была его кожа, и плоть, и немного крови, скорее всего, ещё оставалось в венах, потому что Кэнди даже отсюда видела, как его руки сжимают её плечи. Его пальцы оставляют синяки на её бедрах. Его губы прикасаются к её телу. К телу, сейчас не принадлежащему ей. И это, судя по всему, было самым горьким: жгло, как огонь, выпекало всё внутри, даже растекшийся по душе, обволакивающий сердце яд. Поэтому стоило только огню добраться до сердца – и шипастые растения ослабили хватку, выпуская свою добычу. Но было так высоко… Кэнди летела вниз, захлёбываясь ночным воздухом и слезами, размахивая руками, прозрачными, как туманная дымка, и кое-где даже сама смешивалась с этим туманом, цеплялась за него, но как-то вырывалась. И летела дальше вниз. Проскальзывала, как ветер, меж ветвями, просачивалась, как вода, через листья и почти рассыпалась пылью, когда оказалась над самой землёй. А потом нырнула в своё тело: быстро. Как молния – между выдохом и вдохом. И тут же закричала от невыносимой боли, потому что весь жар, за несколько мгновений до того испепеляющий её изнутри, шумящий в ушах во время стремительного полёта, теперь скатился густыми каплями к лону и взорвался где-то там, между ног. Слишком горячо… Не очень понимая, до сих пор ли она жива, Кэнди распахнула полные слёз глаза – и встретилась взглядом с Леганом, который совсем недавно был так далеко внизу. Который сейчас был неописуемо близко. - Нил?.. – теперь она была уверенна, что губы произносят его имя. - Кэнди… - Его руки обхватили её за талию, притягивая ближе, и стало немного больнее. Намного жарче. Кэнди захотела вздохнуть, но схваченный её ртом воздух оказался уже в чужих лёгких. Здесь и сейчас, на прохладной земле, под широкой раскидистой кроной, в объятьях Нила Легана и соединённая с ним невидимыми нитями, невиданными связями, она снова потеряла контроль над своим телом. На сей раз ядовитые побеги не увлекли ее, бестелесную, в небо, но чья-то могущественная воля затолкала душу так далеко, что весь мир превратился в сплошные отголоски: отблесков, запахов, звуков. Краешком сознания – не больше – Кэнди понимала, что происходит с ними, и по щекам, в этот миг принадлежащим другой, бежали ее слёзы, уже не боли, хотя, возможно, ещё не наслаждения. Пока, увы, не наслаждения… Яблоневые листья становились розовыми и прозрачными, превращаясь в лепестки, и кружили над головами, склонёнными друг к другу. Два тела двигались в одном ритме, и этот ритм звучал у Кэнди внутри горько-сладким отголоском того, что у неё пытались забрать всё это время, все эти бесконечно длинные годы, чем манили перед самым носом – чтобы потом снова выбросить в пыль у забытых, чужих дорог. Всё оно: эта горечь, и эта сладость, и боль, и слёзы, и почти обещание счастья – это было любовью. «Я, наверное, люблю…» - подумала она глубоко-глубоко, на самом дне себя. А потом решила, что сомнения тут точно неуместны, и подумала громче: - Я люблю тебя! И услышала собственный голос. Нил был точно в тумане. Хотя слово «дурман» был бы здесь гораздо уместнее. Девушка, которую он любил, только что стала женщиной в его объятьях, и это должно бы казаться немыслимым счастьем, но во рту горчило. И кожу саднило, как от ушибов или порезов, особенно где-то в области шеи. Ему бы стоило подумать о том, что маленькие женские зубки не такие уж безопасные, какими кажутся на первый взгляд, но Кэнди в его руках не переставала плакать, и он не мог отвести взгляда от ее огромных влажных глаз. Он хотел попросить прощения. Хотел спросить, очень ли ей было больно. Хотел успокоить – но не мог вымолвить ни слова. Онемел – но не мог остановить своих размашистых движений. Он знал совершенно точно, что с ним она: ее запах, ее дыхание, ее веснушки… Черт! Он выучил это всё на память за последние несколько дней. Или месяцев? Или лет? Кто знает, как долго они уже блуждают, бегают и крадутся по кошмарному, ужасному миру? Он знал, что именно Кэнди дрожит сейчас в его объятьях, и потому немыслимо ужасным стало то мгновение, когда сквозь её черты начал пробиваться кто-то другой. Что-то другое. Что-то с ликом женщины, воплотившей в себе этот мир. И все другие миры. Черные волосы, ровные, как мёртвые травы. Красные глаза – пара кровавых озёр. Острые скулы, покрытые тонким слоем чешуи. А клыки – ещё острее. Но это была по-прежнему Кэнди! Ужасное лицо словно просматривалось через её кожу, виднелось из-за её веснушек, смотрело из-под ее ресниц. Только это была Кэнди – и всё тут! И он должен, обязан её сейчас удержать! - Я люблю тебя, Кэнди, - прошептал он, сжимая ее тело ещё крепче, ещё сильнее. Лунный луч выхватил из полутьмы белесый отблеск клыков под ярко-алой верхней губой. - Люблю тебя… Незнакомые черты, мрачно-прекрасные в своём величии и силе, будто вспыхнули на лице Кэнди, проступили чётче, яснее. И вдруг начали меркнуть. Острые когти впились в плечи, заставляя двигаться быстрее. - Люблю… - едва не зашипев от боли, прорычал Нил сквозь сцепленные зубы. Совсем недавно это чувство казалось глупым наваждением, потом – капризом, позже похотью, и, наконец, страстью, но теперь стало понятно: оно уже давно было в нём. Годами жило в сердце, ожидая подходящего момента, чтобы вырваться на свободу. - Я люблю тебя, милая. Я всегда-всегда-всегда тебя любил. Тебя одну! Слышишь? - Я люблю тебя… - прошептала Кэнди в ответ. *** Где-то далеко за деревьями край восточного неба окрасился светло-серым. Затем робким розовым. И почти сразу – оранжево-алым. Ядовитая сладость ночных трав отступила перед рассветом, сметенная свежим, прохладным воздухом. Они лежали под яблоней – тела, до сих пор соединённые в одно, души, познавшие рай единения. Её волосы рассыпались по его плечам – уже не волшебно длинные, а самые обычные, непослушные и растрепанные, с кудряшками, влажными у висков. Её пальцы покоились на его груди – без когтей, острых, как бритва, зато с самыми обычными ногтями, аккуратно обстриженными, чтобы удобней было ухаживать за пациентами. Её ноги сплелись с его ногами – и это, пожалуй, нравилось Нилу больше всего. Ну, почти больше всего, особенно, когда его губы прикасались к ее губам, находя там тепло и ответ. - Прости меня, - повторил он в который раз, чувствуя, как она снова улыбнулась: - За что? - Ну… что не сразу узнал очередное… чудовище. Подумал, что ты мне просто снишься. Иначе я бы не… Кэнди чуть приподнялась, упираясь локтями ему в грудь. Прижала палец к губам. Покачала головой. - Не нужно. Ты же знаешь… Ему нечего было возразить, потому что да: он знал. Действительно знал. В ночи под сенью опасного манящего путников сада к нему мог спуститься кто угодно, но только Кэнди была с ним в самые важные, самые неповторимые мгновения. Её вскрик он хватал губами, её слёзы сцеловывал с бледных щек, её признания слышал в ответ на свои. И это было главным. Нил погладил девушку по обнаженной спине. - Да. Знаю. * When the blazing Sun is gone, And when nothing shines upon, Then you show your little light, Twinkle, twinkle, through the night (англ.) – менее известный в широких массах второй куплет премилой колыбельной «Twinkle, twinkle, little star», которую лично я люблю за леденящую душу мелодию.