Кровь на моих руках

Я увидел его сразу, как только распахнул двустворчатые двери ресторана. Мягкий, задумчивый, весь какой-то теплый в золотистом антураже заведения, Джон одиноко сидел за столиком и вертел в пальцах коробочку, обтянутую красным бархатом. В таких обычно прячутся кольца. Другая жизнь… Я так и не придумал подходящую стратегию, хотя провел под небом Лондона много часов, и вот теперь это нужно было сделать немедленно. Шагнув в золотистый полумрак ресторана, я отрезал себе пути к отступлению. От Джона меня отделяло не более десяти метров, не дольше минуты, и бог знает сколько ударов взбудораженного сердца. Шаг, другой… Нужно срочно на что-то решаться. Как-то спрятать то новое, что во мне появилось и ежесекундно рвалось наружу, Джон не должен это увидеть, только не сейчас, не при первой встрече. Нужно показать ему, что я совершенно не изменился, что все как раньше. Пусть еще одна ложь, но она поможет мне выиграть время. Мимо деловито проскочил официант, торопясь доставить клиентам заказ, ресторан шумел легкомысленной музыкой, шуршал тихими разговорами посетителей. Я, вздохнув, двинулся к столику за которым сидел Джон, натягивая на лицо бывшую раньше обычной ухмылку лжесоциопата, вливаясь в воздушно-золотистую атмосферу ресторана. И только теперь обрисовалось некое подобие плана: фрак, бабочка, услужливый француз… Он даже не обернулся, когда я бесшумно подошел к столику, не поднял глаз, не узнал голоса. Конечно, дурашливый акцент искажал восприятие действительности, но, Джон, как можно быть таким невнимательным? Впрочем, о чем это я? Он считает меня погибшим, давно. Хорошее алиби — смерть, даже лучший друг не желает видеть тебя в упор. Входя в роль, я не переставал жадно вглядываться в его лицо, отмечая новые морщины, безобразные усы, которые делали лицо Уотсона постаревшим и чужим, отстраненный задумчивый взгляд, не поднимая который, мой друг попросил безликого официанта помочь ему с выбором шампанского. Я похвалил местную коллекцию, не отводя взгляда от Джона. Он никогда не был мастером в выборе вина, за прошедшее время это не изменилось. Практически откинув акцент, я указал ему на то шампанское, которое всегда выбирал сам, когда мы позволяли себе заказать бутылку во время ужина у Анжело. Когда-то давно Джон всегда полагался на мой выбор и почти запомнил именно этот сорт, который я предпочитал остальным. Ну Джон же, неужели и это тебе ни о чем не напомнит? — Последнее в списке, мое любимое, — я указал на вино, ища на лице Джона хоть малейший признак эмоций. Но нет, он не вспомнил, либо был занят своими мыслями. Тогда я, уже своим голосом, многозначительно добавил, - оно, если можно так сказать, словно взгляд из прошлого… Джон, посмотри на меня! Подними глаза, Уотсон! Я сорвал очки, и выжидающе замер, ощущая сильнейшую пульсацию где-то в висках, сердце, которого нет, пыталось выпрыгнуть через горло. — Отлично, воспользуюсь вашим советом, — Уотсон не шелохнулся и не поднял глаз. Ему было совершенно все равно, какое шампанское заказать. Я видел это, доктора занимало что-то совершенно другое. Он нервничал и ждал того, кому предназначалось кольцо, ожидающее своего часа под красным бархатом. — Вкус знакомый, но не перестает удивлять, — принял я еще одну отчаянную попытку, наклонившись и прошептав это откровение Джону почти на ухо. Ну же!!! — Что ж, удивите меня… — Уотсон поджал губы, намекая назойливому официанту, что беседа окончена и он определился со своим выбором. Другая жизнь… Когда я спешно вернулся, раздобыв бутылку того самого шампанского, рядом с доктором сидела улыбчивая блондинка. Взрослая, наделенная своеобразной внешностью (о красоте судить не берусь, женщины не моя сфера), веселая… Он улыбался ей, смущенно постукивая пальцами по столу. От сердца отлегло — успел. Бархатная коробочка еще пряталась за вазой и выглядела нетронутой. Нужно было действовать. Решительно и грубо. Шерлок Холмс отжигал, не отступая ни на шаг от привычного амплуа бесчувственного чурбана. Все как задумывалось… Воскрешение. Усы. Глупая улыбка… Прости, Джон. Это было жестоко, ужасно, но сработало. Ты помнил меня именно таким, а потому по-другому я не мог. Шок в его синих глазах прошил меня словно электрический разряд. Удар кулака по столу… мне едва удалось сдержаться, чтобы не зажмуриться. Я намеренно нарвался на эту тихую ярость, которая неумолимо перерастала в ураган. Но оно того стоило. Помолвка была забыта, и бархатная коробочка осталась лежать на том самом столе, как и не распечатанная заказанная Джоном бутылка моего любимого шампанского. После потасовки нас просто выкинули из приличного заведения. Мэри, так звали спутницу Джона, пытаясь сохранить лицо, встала между нами, укоризненно стреляя глазами то в одного, то в другого, сам же Джон… Лицо доктора было искажено злостью. Это понятно, он почувствовал себя обманутым, преданным, но при всем этом Уотсон был счастлив видеть своего воскресшего друга. Я чувствовал это, даже в тот момент, когда он меня бил, сильно, но осторожно, щадя нос и зубы. И это была маленькая победа. Джон видел перед собой прежнего Шерлока, который ничего не смыслит ни в человеке, ни в натуре… Мой маленький спектакль удался на славу. Обиженный и сердитый доктор поймал такси и, усадив в него Мэри, растворился в туманном Лондоне. Я долго смотрел им вслед, с горечью думая о том, как все просто было до падения и как давит на меня груз этих двух лет. Правильно ли я поступил, решив вернуть Джона? Стоит ли обрекать его на очередное разочарование? Может быть, следовало позволить ему надеть на пальчик Мэри забытое теперь в ресторане кольцо? Отпустить их и позволить быть счастливыми? Вопросы, такие несвойственные мне прежде, роились в голове и причиняли дискомфорт — ответов не было, только тугая тоска, которую не мог развеять чудесный лондонский вечер. Джон уехал, не попрощавшись, не оглянувшись, так и не улыбнувшись ни разу за весь вечер. Но разве его можно в этом винить? Социопат был сегодня в ударе. Это было неприятно. Я больше не чувствовал себя так. Каждое слово, смешок или ухмылка давались с трудом. Роль и только, фальшь… ложь… я тонул в этом дерьме, но пока не мог ничего изменить. Может, позже… позже я попрошу прощения за каждую секунду этого фарса. Внутренне содрогаясь от бурливших во мне переживаний, я отправился домой, туда, где не был больше двух лет и куда отчаянно желал вернуться. Но главное было в том, что Бейкер-стрит — это то самое место, куда непременно явится Джон, рано или поздно, как только остынет, простит (в это я верю безоглядно, Уотсон не злопамятен совершенно) и прочувствует, как сильно соскучился по своему невозможному социопату.