Крупицы сахара во лжи

      В сказках много говорят об одном сердце на двоих, и люди, и другие расы — те же феи, эльфы и великаны — верят ведь. Только хорошо ли это?       В битве страшно быть ответственным за другого, когда биение пульса может не только разделиться надвое, но и попросту замереть в звенящей тишине. Каждая атака проносится в двух парах глаз, а сердце замирает одно.       Это простая романтика, шлейф ложных навязанных предвзятостей. На самом деле иметь общую жизнь и единую слабость — отвратительно. Страх скользит по горлу вязкой жидкостью, кристаллами остающейся, царапающей каждым вздохом, который тоже может быть поделен.       Сказки — обман. Все в них надумано, даже если автор хотел донести истину, дать усвоить урок. Эта самая правда в стольких слоях ненастоящего блеска, куском блеклого стекла пытающегося отразить интерференцией радугу с неба, что ты, скорее всего, ничего не поймешь.       Должно быть, поэтому Монспиету и Дерриер так плохо. А, возможно, по вороху иных причин, которых так много, и одна весомее другой?       Ведь не просто так одни из заповедей этого грешного мира вдруг находят приют и отраду в деревушке, на стоге колющего и ароматного сена.       Забавно, думает Дерриер, что названные грехами люди жили все это время правильнее них, кого нарекли заповедями. Ведь это верно следовать тому, что звучит лучше. Так почему искренних в своих жизнях кличут Похотью, Жадностью, Гордыней и иными отреченными жизненными путями, тогда как вернее назвать ее, Монспиета, Зелдриса в конце концов?       Дерриер не понимает, съеживается, приникая подбородком к человеческой одежде. Непривычно. Но так правильно, ведь жизней больше не так, чтобы жить как магическое существо, безрассудно бросаясь в омут за чьи-то идеалы. Теперь верно существовать спокойно, наблюдать за пасущимися животными, ведь жизнь осталась даже не целиком — половинкой. Как у обычной женщины, которых раньше она бы растерзала единым ударом. И это странно.       Монспиет силится понять, что в их новом укладе наиболее разнится и бьет различиями. Трудно сказать точно, еще проблематичнее и почти не возможно — бороться.       У него сердце одно на двоих с Дерриер. И в сказках это бывает любовью.       Что у них, он понятия не имеет, и даже не хочет разбираться. Просто убирает ее непослушные пряди коротких и лезущих во все стороны волос, касаясь другой ладонью стога, так, что сухая трава колет ладонь, и что-то в происходящем ему все-таки импонирует, отчего чувствуется одновременный стук сердца. Общего.       Они оба не знают, хорошо ли это, иметь одну жизнь на двоих. Не понимают, что сказки по чьей-то указке становятся явью. А стоило только зажить так, как всегда хотелось.