Крупицы сахара во лжи

      Вся любовь, эта преданная, давящая понемногу и незаметно на сердце, любовь Эсканора была приторной ложью. Кого он обманывал? О, эта клевета была самой сладостной, упоительной, незримой глазу. Эсканор переврал весь мир и самого себя — недаром он стал грехом Гордыни.       Любить ведьму чревато.       Чревато выбрать ту, что знала первых богов и демонов.       Не лучший выбор связываться с той, что знает так много и способна на многое. Но рыцарь не знал страхов, пока солнце щедро разливало свои лучи, а он жадно их впитывал, точно алкоголь. Даже в беспросветной тьме, отнимавшей его силы, он единственной вещи не боялся — ее, женщины, прожившей немногим меньше Мелиодаса.       Он вбирал взглядом каждый ее жест, каждое слово запоминал, не надо было записывать, о ней он не мог ничего забыть. Глядел свысока, как девчонка, казавшаяся простой миловидной спутницей, по-сестрински кладет на покатое плечо Мерлин ладонь и говорит уверенно, точно обсуждала раньше столь много, сколько ему непозволительно, и готов был поставить метку Змеи на тело. Он не гордился в такие моменты, завидовал. И хотя добродушно интересовался у богини, откуда ей столь известно, как и факты о возлюбленной, многое оставалось тайной от одного ее колдовства и пальца, коснувшегося губ.       — Нам лучше путешествовать молча. Иначе не услышим капитана, конечно же, — заверила Мерлин, и Эсканор готов был простить ей эту ложь, сам лгал многим хуже, одурманивая собственный разум, и повиновался каждому ее слову.       Эсканор не задумывался о том, пользовалась ли положением Мерлин, знала ли, что его слабость вовсе не в своенравном солнце. Он доверял ей настолько сильно, что без раздумий отдал бы сердце, только пусть понадобится оно для снадобий. Ведь тогда ее рука коснулась бы его груди, мазнула пальцем, подарив всю мягкость и нежность. Рыцарь Грехов мог и возложить к ее ногам собственное оружие, склонить голову, мол, вот тебе на рассечение. Все равно в его жизни одна она, никому больше места не осталось.       И все это ложь, он обманывал себя, принимая ее речи, обращенные к другим, на себя, мечтал о разговоре после долгой разлуки.       Не боялся ни того, что ведьма, ни того, что богиня звала сестрой. Ложь была слишком сладкой сама по себе, безо всяких добавок.       Но сахаром на языке, правда, с острыми гранями были ее невообразимая забота, ум, всезнающая и предвкушающая улыбка, рассеивающиеся дымкой чары. И глаза. Точно ведьмовские глаза, такие же чарующие и пленительные, заставляющие исчезать весь мир. Не спасали даже очки, укрощающие его непомерную силу. Не ограждало стекло от ее текшего элем голоса. Он им упивался и готов был сколько угодно страдать, только бы добиться расположения Мерлин взаправду, безо всяких обманок.