Листья цвета бронзы

…Я буду нести твой мир, Нести твой мир и всю твою боль.

      — Финник, мне страшно.       Он слышит эти слова не впервые и еще не раз услышит, но лишь произнесенные в ее устах они заставляют его сердце пропустить удар.       — Ничего. Это нормально.       Финник тяжело сглатывает. Милая, маленькая Энни, каким же ветром тебя сюда принесло, печально проносится у него в голове. Таких, как ты, нежных и хрупких, как тростинка, нужно беречь от каждого неосторожного прикосновения, боясь, что рассыпешься. Над такими, как ты, нужно небо держать, глядишь, а то не удержишь. Таких, как ты, не должно волновать, что завтра, возможно, солнце светит для тебя в последний раз.       Проблема в том, что он не знает, как ее подбодрить. Ну же, Одэйр, где твое холеное остроумие? С другими трибутами было проще, не так ли? Потому что они были чужими тебе людьми, да? Так что же мешает сейчас?       Он осторожно берет ее за тонкое запястье, немного подрагивающее от напряжения.       — На самом деле… — негромко молвит он, как будто боится говорить вслух. — Мне тоже.       Она чувствует, как и без того слабая уверенность в своей победе тает, и поникает, словно цветок под знойным солнцем пустыни. Подобно маленькой девочке, ей хочется забиться в укромный уголок и тихо-тихо плакать от безысходности, безвыходности ее положения. Какой смысл внимать глупым, ложным надеждам, когда даже ментор, человек, который как раз должен научить тебя излучать эту силу духа, сомневается?       Одэйр ненавидит себя за то, что в самый необходимый момент растерял все слова и вместо того, чтобы уверять своего оппонента в его силах и возможностях, лишает его всякой веры в свои шансы на выживание. Хороший же из него ментор, ничего не скажешь.       Думай, Одэйр. Что делать?       — Энни… что ты любишь делать, когда выпадает свободная минута? — почти не думая спрашивает он.       Креста смотрит на него удивленно. Наверное, не ожидала повышенного интереса к ее личной жизни. Собственно, она вообще не ожидала, что такая именитая персона, как Финник Одэйр, взглянет на нее не как на своего подопечного, а как на человека, которому он отчаянно пытается помочь. Энни знает — или просто позволяет играть своей фантазии, — что именно это он и хочет сделать.       Она отвечает ему тогда, когда он уже и не надеется на продолжение беседы.       — Читать. Мы с сестрой постоянно запирались в домашней библиотеке и читали. Точнее, как — «в библиотеке»? Одно название. Всего лишь маленькая комнатка с письменным столом, продавленным диваном и шкафом со старыми книгами. Но мы любили проводить там дни напролет.       — Любили?       Финник так несказанно поражается ее откровенностью, что совершенно забывает о том, чтобы следить за словами. Заметив, как Энни, только что воспрянувшая духом, вновь взгрустнула и опустила взгляд в пол, он замолкает и задумывается. Почему «любили»? Что могло случится? Так-так, Креста, Креста… стоп, да это же… вот черт.       Шестьдесят шестой сезон. Финник уже победитель, но еще не ментор. Для Энни — первая Жатва. Для Эмили Кресты — третья и последняя. Она обещала, но не вернулась. И хоть Финнику не довелось быть ее наставником, теперь, когда он в курсе, вряд ли он сможет без раскаяния смотреть на Энни. Что за несправедливость, с горечью думает он. Чем Энни заслужила все это, чем она провинилась, кому на ногу наступила? И одновременно он ей поражался. Поражался тому, как она, выглядевшая такой слабой и такой хрупкой, оставалась такой сильной.       Она выживет, обещает он себе. Но сначала…       — Я хочу тебя кое-куда сводить. Только никому ни слова. Иди за мной.       ***       Заведующей библиотеки подготовительного центра оказывается полноватая дама средних лет с резко выделяющимися на черной коже белыми татуировками, из-за которых противно рябит в глазах. Само собой разумеется, она удивляется вторжению незваных гостей. Финник ждал этого и заранее подготовился с ответом.       — Провожу урок выживания со своим трибутом. Вы же понимаете, Четвертый Дистрикт не намерен довольствоваться чем-то другим, кроме трофея победителя, — с отлично сыгранной самоуверенностью и пафосностью поясняет он и, чтобы увеличить свои шансы отделаться от заведующей, в результате чего помещение было бы предоставлено только им двоим, он улыбается. Той самой улыбкой, определившей тяжесть его ноши. Улыбкой самого желанного из всех живых.       Дама похабно улыбается в ответ и пытается придать своему лицу сексуальное выражения. Энни издает еле слышный смешок, и Финнику приходится легонько ущипнуть ее за локоть. Хотя он сам готов покатиться со смеху и лишь усилием воли заставляет себя оставаться серьезным.       — Я все понимаю, мистер Одэйр. Не буду вам мешать, — приторно потягивает дама, для пущего эффекта накручивая на палец прядь темных волос. Энни плотно сжимает губы и краснеет, а Финник тихо радуется, что сейчас ему не можно, а необходимо улыбаться.       Чтоб наверняка произвести впечатление женщины сильной, независимой и чертовски соблазнительной, дама идет к выходу плавной походкой, чуть покачивая широкими бедрами в латексных штанах. Энни успевает поднести руку ко рту прежде, чем пискнуть.       Когда двери за спиной «чертовки» закрываются, Финник успевает приложить палец к губам Энни. Прислушивается. И лишь когда шаги в коридоре утихают, дает волю смеху.       — Она на Хэллоуин зеброй захотела быть?       — Она так павлина изобразить пыталась?       — Какие бедрышки, больше, чем Панем!       Финник не помнит, когда в последний раз так смеялся. Громко, искренне, до боли в животе и со слезами на глазах, а под конец и вовсе лежа на полу. Всего пара минут, проведенных в обществе Энни — и он снова чувствует себя свободным. Снова осознает себя владельцем своего тела, своих эмоций, самого себя. Бесценное ощущение, которым он обязан простой девушке из родного Дистрикта, которую он и знать не знал до Жатвы, но ставшей ему такой невероятно дорогой за последние дни.       В первый день она не вызывала у него никакого интереса. Обычная напуганная девушка. Не профи. Физически слабая. Постоянно витает в облаках. Она не вызывала ничего, кроме жалости. Все началось на второй день, когда, столкнувшись с Финником в купе, она пролила ему на белоснежную рубашку горячий кофе и… не кинулась к нему с извинениями, мольбами и словами «мне так жаль». Наоборот, набросилась на него с обвинениями, что это он встал у нее на пути, обозвала его зажравшимся тюленем с задницей размером больше, чем Луна, и, не стесняясь сопровождающей, помешанной на этикете, показала ему средний палец. Само собой разумеется, нагрубила она из-за стресса, но всем своим видом давала понять, что извиняться за свои слова она не собирается. Именно это и привлекло внимание Одэйра. То, что она не приписывала его к святым и не сюсюкалась с ним, как весь Панем. Она не боялась говорить ему правду, не боялась упрекать и не боялась идти наперекор его словам, хотя с сарказмом была на «вы». Она обращалась к нему, как к обычному человеку. Именно этого отношения так не хватало Одэйру последние пять лет.       — Так какие книги вы с Эм… сестрой любили читать?       Щеки Энни пылают пуще прежнего.       — Сказки, — тихо говорит она, стараясь избегать его взгляда.       Одэйр удивленно приподнимает бровь, но, вспоминая то, как они ребячились всего пару минут назад, лишь улыбается и произносит:       — Библиотека большая. Наверняка что-нибудь есть.       Полки с огромными иллюстрированными книгами сказок оказываются упрятанными в дальнем углу библиотеки. Тем даже лучше — никто их не найдет. Они устраиваются на ворсистом красном ковре между стеллажами и одну за другой листают увесистые книги, одна тяжелее и красочней другой. Читают друг другу сказки. Многие их них Энни знала наизусть, когда для Финника даже сказка про Спящую Красавицу показалась экзотикой. Пальцы покрываются царапинами от глянцевой бумаги.       — «…Затем она удалилась в потайную каморочку, в которую никто, кроме нее, не входил, и там изготовила ядовитое-преядовитое яблоко. С виду яблоко было чудесное, наливное, с румяными бочками, так что каждый, взглянув на него, хотел его отведать, а только откуси кусочек — и умрешь…»       Финник закусывает губу. Даже в сказках он видит Капитолий. Отличие только в том, что в сказках всегда счастливый конец.       — Зачем ты это делаешь? — откладывая в сторону «Русалочку», спрашивает Энни.       Одэйр поднимает на нее глаза.       — Что делаю?       Энни пожимает плечами.       — Все это. Отвел в библиотеку, читаешь со мной сказки… смеешься со мной. И всем видом показываешь, что ты… будто бы ты хочешь… будто бы ты ко мне… — она спотыкается на каждом слове. К счастью, Финник спасает ее.       — Будто бы я заинтересован тобой?       Энни, прячущая взгляд, кивает в ответ.       Финник вздыхает.       Ну же, Одэйр. Скажи хоть что-нибудь.       — Я просто… я просто хочу, чтобы у тебя от Голодных игр осталось хоть одно приятное воспоминание, — выпаливает он, тотчас мечтая самому себе дать крепкого пинка. Какие приятные воспоминания об играх, Одэйр? У тебя самого хоть одно такое есть?       Повисает тишина. Воздух словно наэлектризован. Энни не торопится с ответом и листает книгу. Не потому, что-то ищет. Но взгляд ее все равно цепляется за одну иллюстрацию. Молодая девушка на ладье. Длинные рыжие волосы, белоснежное платье. Глаза чуть прикрыты, губы словно ждут поцелуя*. Очень похожа на Энни. Точнее, очень похожа на того, кто был похож на Энни.       — У нас дома такая же книжка. Помню, Эмили смущала эта картинка — эта девушка слишком на нее похожа, — Энни грустно улыбается.       — Мне очень жаль, — только и говорит Финник.       Энни закрывает книгу и горько усмехается.       — Несчастливое какое-то поколение семьи Кресты. Проклятие Голодных игр?       — Ты выживешь.       — Финник…       — Ты выживешь, — с нажимом повторяет Одэйр.       Он смотрит ей прямо в глаза. Большие, блестящие, словно два изумруда. И сейчас в них, впервые после Жатвы, пляшут искорки надежды.       — Как? — еле слышно спрашивает Энни. — Почему?       — Потому что я готов держать небо над тобой.       Удивительно то, как легко даются ему эти слова. Он никогда не отличался способностью признаваться в своих чувствах, даже родителям он редко говорит «люблю». Просто сейчас он знает, он уверен, что Энни — это именно тот человек, которому он хочет доверить самое дорогое, то, что невозможно купить никакими капитолийскими подачками.       Энни не знает, как реагировать на его слова. Она просто, не отрываясь, разглядывает море в его глазах.       — А разве у такого человека, как ты, нет… кхм. Девушки?       Сама того не подозревая, она задевает его за живое, но Финник умело не подает виду. За пять лет, проведенных в статусе золотого мальчика Капитолия, он научился не только добывать, но и скрывать то, чему не следует выходить наружу до определенного момента — тайны. Ни к чему ей знать про участь победителя. Не сейчас. Вдруг испугается позора, обесчещения и нарочно подставится на арене? Нет, этого он допустить не мог.       — Они мне не нужны. Мне не нужен никто, кроме тебя. — Внезапно Одэйра посещает глупая мысль стать тем самым принцем из сказок, готовым на все ради любви. Он улыбается — то ли от глупости, наивности затеи, то ли от, упаси Боже, незнакомого ему ранее смущения. — Энни… как твое второе имя?       — Эванджелин. А что? — непонимающе молвит она.       Энни ловит себя на том, что внимательно разглядывает ямочки на его щеках.       — Позволишь ли ты, Энни Эванджелин Креста, нести небо над твоей головой?       В мыслях она поливает Одэйра отборными оскорблениями, не из-за того, что он ей противен, а из-за того, что своими словами заставляет ее трепетать как маленькую беспомощную школьницу, с образом которой она не может расстаться с момента смерти сестры; и одновременно чувствует нарастающее внутри волнение. Его слова слишком искренни, взгляд — нескрываемо красноречив, губы — запредельно близко.       — А твое второе имя? — почти шепчет она, желая овладеть неловкой ситуацией.       Теперь краснеет Одэйр. Это разряжает атмосферу, снимает напряжение и вызывает у Энни негромкий хохот.       — Если Его Величество так смущается своего второго имени, то я, простой холоп, приношу клятву о неразглашении, — она смеется. Финник смеется вместе с ней. И снова эти ямочки. Она никогда, в отличие от сверстниц, не являлась фанаткой Одэйра — находила его слишком смазливым, — но сейчас была готова признать, что за такую улыбку можно и душу дьяволу продать.       — Так… какое твое второе имя?       — Ли, — смущенно цедит сквозь зубы Финник.       — Думаю, я позволяю вам, Финник Ли Одэйр, быть моим Атласом.       Финник непонимающе поднимает бровь.       — Твоим собранием карт?       Они дружно хохочут.       — Нет же! — Энни смахивает выступившие от смеха слезы. И берет на руки одну из книг, позолоченные буквы заглавия которой давно выцвели.       — Есть такая сказка. Точнее, не совсем сказка — когда-то очень давно люди верили, что это правда. История о человеке, который держал небесный свод. Его звали Атлас**, — и она показывает ему иллюстрацию***.       Он наклоняется. Рассматривает пугающую красоту изображения. Молчит. Смотрит на Энни. Обнаруживает, что их лица разделяет всего пара сантиметров. Ее щеки пахнут карамелью.       Финник дотрагивается губами до ее губ. Осторожно, нежно, будто боясь, что от любого его резкого движения она рассыпется. Гладит ее по волосам, слышит ускоренное биение девичьего сердца. Она чувствует тепло, исходящее от него, и вкус зеленых яблок, которые он ел за ужином. Никого из них не волнует, что на дворе глубокая ночь, а через несколько часов начнутся игры. Никто из них не боится того, что их застукают вместе. Мир вокруг словно отошел в сторонку, предоставляя им возможность насладиться обществом друг друга и забыть обо всем, что тревожит.       ***       Она всегда просыпается с криком на устах. Видит кошмар, нервно елозит на измятых влажных простынях, чувствует металлический привкус во рту и, когда наконец распахивает глаза, истошно кричит. Кричит, пока не охрипнет, кричит, пока не будет уверена, что ее никто не слышит. Потом замолкает. Пытается отдышаться. Понимает, что задыхается. Держит одну руку на груди, а другой водит по тумбочке, скидывая все на пол, пока не находит ингалятор. Спасительный глоток воздуха. Одышка. Испуганно осматривает темную комнату. И наконец дает волю слезам. Рыдает, воет от боли, страха и осознания того, что с ними ей придется справляться самой. В одиночку. Без него.       Каждую ночь ей снились кошмары. Каждую ночь Финник бежал к ней, врывался в ее комнату ураганом и находил ее такой — сломленной, оцепеневшей от страха. Он делал ей искусственное дыхание, когда она задыхалась, пока, поняв, что не всегда сможет быть рядом, не купил чертов ингалятор. Прижимал ее к своей груди так крепко, будто боялся отпустить. Чувствовал, как футболка пропитывалась слезами. Целовал ее в макушку. Ненавидел себя за свою беспомощность. И обещал, что никто ее не тронет и что он никогда ее не покинет.       Глупый Одэйр.       Она знает, что он сегодня не придет. И завтра тоже. И через месяц, и через год тоже. И все равно смотрит по сторонам, как будто надеется, что он выскочит из тьмы, подобно сказочному принцу, и обнимет ее.       Когда слезы перестают заливать глаза, Энни еще раз осматривается, словно это что-то даст. Лунный лучик, проскользнувший сквозь приоткрытое окно, вылавливает из пространства предмет — брошенную на пол подставку для визиток. Энни наклоняется и поднимает ее. Один из керамических дельфинов во время падения лишился хвоста.       Она берет маленькую бумажку с потрепанными краями и пятном голубой краски по левому полю. Видит написанную врачебным почерком фразу. Чувствует, как снова начинает плакать. Дрожит. …и улыбается.       «Я буду держать небо над тобой».       Только Энни понимает его почерк.       Она улыбается сквозь слезы, смеется сквозь боль и держится благодаря воспоминаниям о нем. Она вспоминает чашку кофе, пролитую на его рубашку. Глумления над библиотекаршей. Читальную ночь. Сказки. Его смущение, когда он назвал ей свое второе имя. Поцелуй со вкусом яблок. Все то, что происходило между ними. Все то, что помогало ей жить. Все то, что помогает ей держаться сейчас.       На миг Энни чувствует тепло, словно снова оказывается в объятиях Финника.       Его больше нет. Но он и сейчас не позволяет рухнуть ее небесам.       Он все еще ее Атлас.