Шестнадцать

Это была зависимость. Как от наркотиков. Хотя Джин никогда не пробовал, чтобы у него была возможность сравнивать. Но это все представлялось ему именно так. Его, словно рыбу, подцепляли крючком за жабры и тянули на сушу, где он не мог дышать. Он задыхался, жадно открывал-закрывал рот, пытаясь вздохнуть, но тщетно. В груди обжигающе болело от невозможности свободно дышать, но он терпел. Потому что так было нужно, потому что он волен распоряжаться только своей жизнью, но не чужой. Потому что он не мог просто привязать, приковать нужного ему человека к кровати или батарее у себя дома, чтобы тот никуда не сбежал. Он старался занять себя чем-то, хоть чем-нибудь. Чтобы отвлечься, не думать об этом, но сознание оказалось слишком упрямой тварью, чтобы дать ему вздохнуть. Потому что он был гребанной золотой рыбкой, которую поймал старик. Только вот отпускать его обратно в море никто не собирался. В этого блядского ихтиандра он превращался каждый раз, когда Намджуна не было рядом больше четырех часов. Его ломало, рвало на кровавые ошметки, как заправского наркомана. Он строчил сообщения, как сумасшедший, описывая почти каждое свое действие, он молился на ответные голосовые сообщения, как на все иконы, статуи Будды, Шивы, Ра, Зевса вместе взятые, заслушивая записи до того состояния, когда знал их наизусть, вплоть до каждого звука окружающего мира. Он ждал звонков в скайпе до трех часов ночи, а потом не спал все оставшееся время, потому что гребанные шестнадцать часов разницы, потому что между ними бескрайний Тихий океан, потому что он в Сеуле, в туманном сыром зимнем Сеуле, а Намджун в солнечном жарком даже зимой ЭлЭй. После таких созвонов становилось легче. И промозглый Сеул уже не казался таким осточертевше серым и унылым, и жизнь казалась проще и легче. А потом, через пару дней, а порой и к вечеру-ночи первого, наступал рецидив его личной хронической болезни под названием Ким Намджун. Снова грудную клетку раздирало от чертовой тоски, и хотелось выть на луну, по-волчьи так выть. И плевать на то, что волки вовсе не на луну воют. Потому что Сокджину жизненно необходимо было знать, чувствовать кожей, что Намджун, его личное проклятие и манна небесная, в досягаемости и находился, максимум, в нескольких десятках километрах от него, а не в каком-то там Лос-Анджелесе, пусть он хоть тысячу раз городом ангелов. Потому что для Джина два слова на испанском «Лос-Анджелес» были синонимом к его единоличному аду, его пыткам, когда он, как золотая рыбка, бьется на берегу в агонии, пытаясь вздохнуть. Намджун был его наркотиком, его лекарством, водой и воздухом. А Джин – просто чертов наркоман.