J hates H

Он будит её тычком под ребра. Раз-два, и готово. Она ойкает, всхлипывает, тянет носом стылый воздух, словно борзая. Поскуливает, трясет гривой светлых волос, словно шавка, выбравшаяся на другом берегу. Джокер лишь скрежещет зубами, злобствует без причины, заставляет её скатиться с постели, упасть грудой хлама у его ног. Харли потирает ушибленный зад, а Джей курит свою первую сигарету, кашляет в кулак. Она смотрит на него снизу вверх, затравленно, совсем по-щенячьи, улыбается несмело и заискивающе из-под упавшего на глаза клока волос. Вот точно, сплошное недоразумение. Ха. И наверное, ещё раз ха. Смеется скрипуче и треснуто, кашель лаем срывается с рваных губ. У них тут не люкс-отель, простудился, быть может. - Завтрак, - шипит, не разлепляя век. Знает, что она, как заведенная, кивает, что вот сейчас поднимется на ноги, бросится прочь по скрипучим половицам, увлекая за собой гиен и наемников. Но она не двигается с места. Джокер открывает глаза, пялится на неё в предрассветной мгле. Не может понять, почему же она все ещё в статике. Взгляд перемещается по её телу — голова на месте, волосы клочьями, запястья упираются в пол, дрожат — черные и синие от его хватки, не может отпустить. Ненавидит её за это так яростно, что нужно сломать её тонкие кости, чтобы полегчало. Одна нога поджата, другая — вытянута. Повязкой туго перетянуто колено. Джокер фиксирует взгляд на бандаже. Память переоценена, воспоминания — пустая трата времени. Так он всегда говорит, так и думает на самом деле. Но память иногда полезна тоже. У Харли сломана нога. Забыл совсем. Запамятовал. Морщится, сминает фильтр в пожелтевших пальцах. - Завтрак! - снова пробует заученно и требовательно. Харли смотрит исключительно в пол, пытается подтянуть к себе покалеченную ногу, но и этого не может. Со свистом загоняет воздух в легкие, шипит и щерится. Стыдно ей, видите ли. Капризная неумеха. Бесполезная кукла. Сломанная игрушка. Джокер свешивает ноги с постели, тушит окурок в пепельнице, встает, распрямляется. Пока надевает брюки, бормочет себе под нос проклятия. Смотрит на неё исподлобья в последний раз, выходит вон, так ничего и не сказав. Харли остается за спиной, сидеть в груде тряпья, размазывать сопли по лицу. Джокер обжигает палец крутым кипятком, матерится и плюется желчью, вливает в горло виски вместо кофе. Когда первый из прихлебателей появляется на кухне, Джокер стреляет в него без промедления. Ярость немного успокаивается, отползает куда-то за грудину. Ладно, справится как-нибудь сам. Хлопья скрипят на зубах. А с картонной коробки на него пялится веселый клоун — волосы красные, кучерявые, нос картошкой, а взгляд на выбеленном лице выделяется черным провалом. Джокер ненавидит свою компанию, этого карикатурного злодея родом из детства. Смотрится в треснувшее зеркало. Говорят, семь лет счастья не видать. Да плевать же ему. Оглаживает лацканы тренча, кровь застыла заскорузлыми пятнышками на воротничке рубашки. Скребет ногтем, но избавиться не может. Прячет за воротом пиджака. И все измято, скомкано этим утром. Завязывает шнурки, рвутся в его руках. Чертыхается, скребет заросшую щеку под новым гримом. Не похож сам на себя. Засовывает в рот ошпаренный палец, пробует языком волдырь на вкус. Какая-то дрянь падалью залегла на руках. Не смыть этот дух мертвечины теперь. Нащупывает нож в кармане. Как и всегда лежит там, где надо, ждет своего часа. Что же, пора за работу. Он сидит, скрестив руки на груди, смотрит невидяще на своих подельников. Все как на подбор — совершенно одинаковые, ничем друг от друга не отличающиеся, лишь масками. Грустный клоун. Веселый клоун. Яростный клоун. И Джокер среди них. Как совершенно ненужное дополнение. Не тот день, совершенно не то место. И время неподходящее. И он ненавидит себя за эти упаднические мысли. В них совершенно нет веселья. Они перелетают через мост, с визгом останавливаются. Колесо спустило. Джокер не спешит выбираться из минивена, посылает младшего из клоунов узнать, что стряслось и насколько это их задержит. А сам сидит и смотрит в точку. В пустоте есть свое очарование, некоторая болезненная рутина, постоянство, привык уже. И это, может статься, единственное, что успокаивает, делает его иммунным ко всем неудачам. Перед пустотой проще притвориться веселым. Джокер скрещивает ноги в лодыжках, смотрит на свои потертые ботинки. Кровь пристала к подошвам, мусор, все то, чем полны улицы Готэма. И сегодня он ещё один раз попробует наступить городу на глотку. Это такая игра, такая веселая абракадабра, клубок страстей, который только нужно распутать, чтобы оставаться на вершине пищевой цепи. Игра может длиться столько, сколько он захочет, пусть и говорят, что сколько веревочке не виться, конец один. Наемники меняют колесо, забираются внутрь, вытирают промасленные руки о толстовки и джинсы. Никакого стиля, никаких сожалений. Джокер лишь продолжает смотреть в пустоту перед собой. А кроваво-красный рот ухмыляется, смеется, хоть сам он того и не желает. Не сегодня. Через три квартала они встают на светофоре, красный глаз мигает, не меняет цвета. Джокер нервно постукивает ногой в такт доносящейся из соседней машины попсовой песенке. Ненавидит музыку, обожает крики. Хочет разодрать глотки этим подросткам, намотать их кишки себе на кулак. Ничего не делает, разрывает взглядом черных глаз пустоту перед собой. Толчок. Лязг металла, хруст совсем рядом. Джокера относит ударной волной на пол метра вперед, ударяется затылком о железную скамейку, шипит, скатывается на пол. Рычит, открывает с трудом глаза. Двери фургона выворочены, металл, словно уродливый цветок, раскрылся, впустил внутрь какофонию звуков и запахов. Пахнет гарью, слышится вой сирен. Джокер приподнимается на локтях, сплевывает кровь из разбитой губы. Хочется курить, но нащупать пачку сигарет в кармане не может. Рядом задыхается грустный клоун, стонет под гнетом вывернутого металла. Джокер смотрит на него лишь раз, кивает головой, на негнущихся ногах выбирается из фургона. Солнце ослепляет, но он даже не щурится. Смотрит прямо перед собой на красный капот кабриолета, вывернутый кишками наружу. Водитель врезавшейся в минивен машины мертв, по лбу стекает кровь. А попсовая песенка о вечной любви все не замолкает, не прекращается. Сладкоголосая девица продолжает блеять о том, что будет любить кого-то вечно. Пассажир все ещё жив. Перхает кровью, утирает слезы на расквашенном лице. Мальчишка. Несмышленыш. Щенок ещё. Трупом станет совсем скоро. Джокер выуживает из кармана нож и приближается к своей жертве. Нехороший сегодня день, не такой, как другие. Нужно начать все сначала. Парень воет, пытается освободиться из плена своей дорогой, но такой бесполезной машины. Тщетно, конечно же. И Джокеру, пожалуй, плевать, напечатают ли его ухмыляющееся лицо на первых полосах всех газет назавтра. К черту все эти сантименты, и тщеславие к черту. Будет хорошим мальчиком. Подкрадывается, подползает змеей. Смеется, ухмыляется, не жалея разбитых губ. У парнишки в руках зажат букет роз. Совпадение? Джокер не верит. И не все ли равно, какая женщина получит эти пышные, кровью напитанные бутоны? Нет, наверное, не все. Нож расчерчивает воздух. Розы валятся из мертвых рук. А Джокер идет вниз по улице, насвистывая привязавшийся мотивчик. Все же любовь будет жить вечно, из песни слов не выкинешь. Он поднимается по скрипучим половицам, разминает затекшие поврежденные плечи. Глупости же все это — так облажаться, да ещё и не по своей вине. Наверное, просто кроличья лапка его подвела. Сломанная в двух местах. А без нее не клеится, не идет, и улыбка фальшивая, не нужна такая Готэму, не нужна такая Джокеру. В спальне сумрачно и душно. Харли сидит на полу, привалившись спиной к кровати, спит, быть может, глаза её закрыты. Все в той же позе, в которой он оставил её с утра — одна нога поджата под себя, вторая — вытянута. Джокер присаживается рядом с ней на корточки, кладет на её колени розы. - Дома, - выскребает из себя слово. Харли открывает глаза, смотрит на него немного расфокусированно, будто со сна. Джокер склоняет голову на бок — лихорадит её, пот собрался бисером на шее и на лбу. - Это мне, пирожок? - спрашивает в удивлении, перебирая бледными пальцами пожухшие лепестки. Джокер не отвечает, пробует ухмыльнуться. Тренирует красные, кровавые губы, растягивает. Удивительно, но получается. И не больно. Берет её под мышки, подтягивает на уровень глаз. Харли лишь морщится. Больно. Швыряет на кровать, накидывает одеяло сверху. Движения даются с трудом. Потрепало же его сегодня. Харли лежит на спине, прижимает к груди цветы. Словно её хоронят, будто в ящик уже сыграла. Джокер кривится, отбирает у неё букет, отшвыривает прочь. - Завтрак, - говорит. - Я приготовлю, - добавляет. Харли прячет под простынями улыбку — на Готэм спускается ночь.