***
Столица все больше сдавалась под натиском осени, все более жухлой становилась листва, в воздухе окончательно утвердилась зябкая стылость, и знать, из тех, кто предпочитал до последнего прятаться в летних усадьбах, наконец, возвращалась ко двору. Это были последние погожие деньки перед затяжными осенними дождями, и многие несмотря на ветреную погоду пожелали напоследок насладиться теплом, которое дарило солнце, — Императорский летний сад был полон прогуливающихся людей. Морин удалось уговорить Амиррэ пойти с ней, посулив в подробностях рассказать о встрече с Императором. Видимо, ее азарт и возбуждение от случившегося были столь сильны, что Ами не устояла. Они неторопливо шагали по каштановой аллее, иногда кивая встречным, и Морин озорно поддевала носком туфельки упавшие на дорожку орехи, которые не успели убрать садовники. У нее, в отличие от сестры, было прекрасное настроение. — Ну так что? — осторожно осведомилась Амиррэ, и в голосе ее звучало нескрываемое беспокойство. — Ты решилась? — Да, — Морин всплеснула руками. — Это было... так захватывающе! Поверить не могу, что все это было именно со мной, а не с кем-то еще. И... он снял перчатки, Ами! На первой же встрече! Представляешь? Мне на мгновение показалось, что я сейчас упаду замертво, клянусь Великим Солнцем! Амиррэ, нервно дернув плечами, отвернулась, устремив взгляд туда, где тропинку расписывало желтыми пятнами низкое осеннее солнце. — Это... Вероятно, это хорошо, — неуверенно произнесла она. — Наверное, на твоем месте я тоже была бы... ошеломлена. — Ах, Ами! Он такой... — Морин задумалась, перебирая в воздухе пальцами, словно под ними могли быть слова. — Такой... невероятный, понимаешь? У него желтые глаза, Ами! И теплые руки. Он коснулся меня... Морин задохнулась от наплыва чувств, неосознанно поднимая руку к щеке, словно бы все еще могла чувствовать прикосновение Императора. Амиррэ покачала головой. В ее лице не было ни радости, ни воодушевления. Казалось, она с трудом сдерживается, чтобы не сказать что-нибудь, способное обидеть ее младшую сестру, тщательно подбирает слова. Наконец, она протянула руку и ласково погладила Морин по золотистой макушке, едва улыбнувшись. В эту минуту она была невыносимо похожа на маму, которую Морин помнила именно такой: сдержанной, доброй, внимательной. — Надеюсь, что ты не ошиблась в своем выборе, милая моя, — сказала наконец Амиррэ. — Меньше всего я бы хотела видеть, как за твоей спиной закрывается красивая клетка. Я так боюсь, что ты до конца не понимаешь, в какую игру взялась играть... Я даже сама не понимаю. А потому, хоть и хочу дать тебе какой-нибудь совет, но едва ли могу. Разве что... будь осторожна, милая. Двор — это скопище ядовитых гарпий, и в скорости их взгляды и яд будут направлены на тебя. — О, Ами, — легкомысленно засмеялась Морин. — Неужто ты полагаешь, что я не понимаю этого? Я вовсе не столь наивна, как тебе порой кажется. Но Император, — она мечтательно вздохнула, — Его Величество стоит того. Не обращая внимания на хмурое выражение лица сестры, Морин увлеченно разглядывала окружающие пейзажи — они как раз вышли к небольшому пруду, в котором плескались пестрые рыбины, а на поверхности покачивались крупные желтые цветы и красные кленовые листья. Она поймала на себе заинтересованный взгляд молодого аристократа, сопровождавшего пожилую леди — его родственницу, скорее всего. Послав в ответ легкую, ни к чему не обязывающую улыбку, Морин отвернулась, еще более радостная, чем была. — Неужели ты не чувствуешь переполняющего меня счастья? — воскликнула она, заправляя за ухо вырванную ветром из прически прядь. — Даже если что-то случится, никто не сможет отобрать у меня владеющих мной радости и восторга. Ами, я буду возлюбленной Императора — величайшего человека на свете! — Благослови Солнце, если все так и будет, Морин, — вздохнув, ответила Амиррэ. — Если ты действительно познаешь от этого союза только счастье и радость, то я откажусь от своих сомнений, поверь. Я ведь желаю тебе этого самого счастья, моя милая, а потому боюсь за тебя и опасаюсь, не навлечешь ли ты на себя беды. Морин собралась было что-то ответить, но тут три молодых дамы, что, оживленно шушукаясь, шли им навстречу, посмотрели на Морин и Ами и, разглядев лицо последней, откровенно издевательски рассмеялись. Они уже разминулись, но в спину сестрам донеслось: «...уродина, я бы не смогла так жить...», и руки Морин против воли стиснулись в кулаки. Она бросила несмелый взгляд на Амиррэ, которая сделалась одного тона с белоснежными кружевным воротничком ее платья. Губы Ами были сжаты в тонкую линию, а невидящий взгляд, несмотря на то, что глаза смотрели в стороны, был направлен вдаль. Они прошагали в гнетущем молчании с десяток шагов, и Морин наконец набралась храбрости сказать: — Они ответят, Ами. Я запомнила их и, когда смогу, я заставлю их извиниться. Вот увидишь! Не только мне принесет радость внимание Императора, никто больше не посмеет недобро посмотреть на тебя, обещаю! — Морин, — Амиррэ остановила, повернулась к сестре и мягко взяла ее лицо ладонями. От ее перчаток приятно пахло лавандой. — Девочка моя. Не нужно делать таких обещаний. Пообещай мне лишь, что сама будешь осторожной и осмотрительной. А я уж как-нибудь справлюсь. В конце концов, скоро я уеду из столицы, а в Эббинге никому и дела не будет до моего лица... Морин, хоть и понимая правоту сестры, все равно упрямо дернула подбородком. — Неважно. Им это с рук не сойдет. Прекрасного настроения как ни бывало. Не радовали больше ни ласковые, теплые лучи солнца, золотящие кожу, ни монотонные, но все равно красивые трели птиц. Амиррэ зябко повела плечами, и Морин, приобняв ее, предложила ехать домой. Карету слегка покачивало на брусчатке, а сестры в молчании смотрели каждая в свое окно, не решаясь продолжить прерванный разговор. Морин не представляла, о чем думает Амиррэ, — что-то подсказывало ей, что сестра, умом приняв ее решение, сердцем все-таки осталась неспокойна, впрочем, она не стала тратить времени на досужие измышления. В конце концов, Амиррэ могла оказаться и неправой. Сама же она напряженно размышляла о будущем. Она ломала голову над тем, как в действительности сможет использовать свое новое положение, чтобы защитить Ами от придворного злословия, даже более того — защитить отца, если вдруг возникнет такая необходимость. Внезапно ее осенило, что для этого мало быть просто фавориткой — они приходят и уходят — говорят, Император сменил их великое множество, но то они... а Морин достойна гораздо лучшей судьбы. Ведь кем были ее предшественницы? Жены провинциальных баронов, начавшие увядать кокетки, так и не сумевшие удержать его благосклонность. Но Морин не такая, ведь так? Она молода, она красива, достаточно образованна, чтобы оставаться интересной, и... он ведь с одного-единственного взгляда выбрал на том балу именно ее! О чем-то ведь это говорит? Горделиво усмехнувшись, она решила для себя, что приложит все старания, чтобы стать больше, чем одной из многих. Она заставит Эмгыра полюбить себя и сделать императрицей. От собственной безрассудности перехватывало дыхание, но Морин поняла, что не захочет довольствоваться малым, когда Великое Солнце открывает перед ней столь невероятные возможности. И, в конце концов, сама она уже, кажется, любит Императора. Самую малость, но это ведь только начало. Морин удовлетворенно откинулась на сиденье. Когда они вернулись домой, на столике ее ждало письмо, запачканное с одного края грязью. Морин, прочитав на конверте имя отправителя, нехотя его вскрыла. «Моя дорогая Морин! Надеюсь, что осень в столице не заставила тебя скучать...» Даже не читая дальше, она сложила листок и спрятала в ящик секретера. Маркус. Нет, ей, конечно, было интересно узнать, как там дела на Севере, но... Мысли ее сейчас были вовсе не о том. Она пообещала самой себе непременно дочитать это письмо и даже ответить. Как-нибудь потом.Глава 7
10 июля 2017 г. в 22:38
Риддан Ваэр аэп Гедынхель торопливо шагал по, казалось, бесконечным коридорам императорского дворца. В отличие от парадной части, где проводились многочисленные приемы и официальные мероприятия, рабочая, как про себя называл ее Риддан, была устроена намного скромнее. Ни потрясающей роскоши, ни вызывающего богатства — здесь царили удобство и целесообразность. А еще, как ни странно, зелень. Многие коридоры были украшены цветами в вазонах, кашпо и горшках, а некоторые проходные залы представляли собой настоящие зимние сады — со стеклянной крышей и влажной духотой, напоенной запахами сырой земли.
Проходя через один из таких залов, Риддан в очередной раз отер лоб тонким батистовым платком, тут же сильно увлажнившимся, и перевел дыхание, еще раз перебрал в уме вопросы, которые следовало обсудить с Ваттье де Ридо. Вообще-то это глава разведки вызвал его к себе для разговора, и у Риддана, который был уверен, что речь пойдет о том злополучном картеле из Цинтры, было чем его порадовать — дело благополучно разрешилось во благо Империи. Следовало воспользоваться благоприятной ситуацией, поднять пару щекотливых вопросов, которые требовали деликатного и вместе с тем решительнейшего действия, пока ситуация на севере кардинально не изменилась, и де Ридо мог этому поспособствовать. Переложив папку с документами из одной руки в другую, Риддан поспешил дальше.
Дождавшись разрешения войти от секретаря, блеклого типа, чей вид тут же стирался из памяти, Риддан прошел в кабинет Ваттье де Ридо, небольшое, довольно мрачное помещение, отдающее казенным уютом. На другом конце комнаты виднелась еще одна дверь, за которой, как гласила молва, находился архив с личными делами на всех мало-мальски значимых подданных империи, но Риддан полагал, что там скорее личная рекреация де Ридо — даже шпикам требуется отдых.
— Виконт! — он поклонился сидящему за заваленным бумагами столом Ваттье и, не дожидаясь вопроса, поспешил порадовать его известием. — Цинтрийцы передали нам ожидаемую информацию о скеллигских кораблях! Единственное, о чем они просят, — не закрывать им торговлю с основной частью Империи. Никак они не привыкнут быть подданными Императора, все цепляются за извечную дружбу с островами. Вот, — достав из папки несколько листов, Риддан присоединил их к куче других на столе, — тут все, что они сообщили: численность и скорость, сколько людей и груза могут перевозить, а также лишний раз намекнули на то, что скеллигский купец — суть тот же пират, а потому важно знать и о том, какая пиратская шайка с какой другой грызется из-за торгового пути или права возить на материк пушнину. И раньше-то на островах миру не было, а после смерти короля Брана, боюсь, окончательно станет не разобраться в их делах.
Ваттье де Ридо мельком посмотрел на документ и кивнул, впрочем, не прикоснувшись к нему и пальцем. Казалось, что никакой ценности принесенное Ридданом донесение для него не имело.
— Добрый день, граф аэп Гедынхель, — произнес он, окинув напряженную, как струна, фигуру Риддана взглядом снизу вверх. — Хороший день для интересных известий, — он указал подбородком на документ. — Благодарю вас за то, что вернулись ко мне с новостями так скоро, я не зря полагал, что вы справитесь с задачей лучше и быстрее любого из моих подчиненных. А что до Цинтры, так Цинтра обучается долго, как любой дикий звереныш, но рано или поздно при должной дрессировке спляшет так, как будет приказано. Острова же, хоть они и застряли в собственном прошлом и не желают из него выбираться, предпочитая цивилизации зловонные, как рыбий жир, обычаи предков, стоит оценивать осторожнее. Грызня грызней, но знаменитые драккары ан Крайтов, встав в боевой строй, могут оказаться куда более грозной силой, чем кажутся на первый — не особенно осмотрительный — взгляд. Что ж, — Ваттье отодвинул тяжелый стул и встал, жестом указав Риддану на кресло напротив. — Раз вы, любезнейший граф, уже высказали все, что желали, по вопросу морской торговли, а я, как вы того, верно, ожидали, поделился с вами и моим скромным мнением на этот счет, то позвольте мне все-таки перейти к тому разговору, ради которого я, собственно, за вами и послал.
Риддан, уже открывший было рот, чтобы завести речь о тех самых щекотливых делах, замешкался, вперившись взглядом в де Ридо. Что-то в облике главного шпиона Империи насторожило его, какая-то неуловимая черта — или может быть фраза — заставили отложить припасенные вопросы, а вместо этого выслушать, что ему собираются сказать. В конце концов, это ведь может оказаться и одно из волнующих его дел, — интересы Империи в сфере шпионажа и торговли пересекались на удивление нередко.
— Да, виконт? — хрипловато спросил он, грузно опускаясь в предложенное кресло. Свободная от папки рука помимо воли вцепилась в подлокотник.
Ваттье, заложив за спину руки, прошелся по кабинету, изучая взглядом обстановку так, будто видел ее впервые, — с интересом и увлеченностью. Потом, встретившись глазами со своим взволнованным посетителем, он произнес со светской полуулыбкой:
— Мы нечасто видим вас на приемах, граф аэп Гедынхель. Похоже, что новая должность не оставляет вам времени на вращение в свете. Или, — Ваттье задумчиво прищурился, — вы уже успели должным образом освоиться на своем месте? Признаться, когда Его Величество, так сказать, отрекомендовал вас на этот пост, он рассчитывал именно на такой исход.
Риддан озадаченно поморгал.
— Мы будем говорить о том, насколько мои усилия отвечают высочайшим ожиданиям? Я думал, Его Величество устраивает моя служба — не далее, как вчера, я имел аудиенцию у советника де Кретье, мы обсудили возможный рост налогов на импорт, преференции для столичных купцов... — под тяжелым взглядом Ваттье он осекся. Немного помолчав, начал заново: — Признаться, я никогда и не был ярым сторонником пустых увеселений, что влекут высокородных господ, хоть сам и происхожу из таковых. И моя склонность к финансовым делам, позволившая мне по милости Императора занять этот пост, также поспособствовала и скорейшему моему обустройству на посту председателя Торговой корпорации. Если же вы, господин де Ридо, находите изъяны в моей службе, что ж, буду благодарен услышать, чем еще по мере моих скромных сил я могу послужить Его Величеству.
Риддан, окончательно успокоившись, примостил свою папку на узенькой полоске не занятой документами поверхности стола и благовоспитанно сложил руки на животе, будто ожидая готовых прямо сейчас последовать предложений об улучшении его труда.
Ваттье, со всей внимательностью выслушав его тираду, вздохнул и снова устроился в своем кресле так, чтобы лицо его оказалось ровно напротив невольно раскрасневшегося лица Риддана. Сцепив ладони перед собой в замок, он сказал:
— Если бы я не знал вас чуть получше, граф, то мог бы счесть, что мой невинный вопрос оскорбил вас и ударил в самое сердце, заставив наскоро сложить такую горячую отповедь. Но, поверьте, не мне судить о том, насколько значительны ваши заслуги перед Торговой корпорацией — я, пожалуй, оставлю это на Кретье и тех, кто смыслит в финансах лучше, а сам займусь теми вопросами, которые нуждаются именно в моем участии. Я лишь позволил себе высказать некоторую досаду на тот счет, что в ваше отсутствие на приемах и праздниках там не появляются и ваши прелестные дочери. Я замечательно помню, как вы представляли мне младшую — какая же все-таки красавица! И, смею сообщить, не только я это заметил и оценил.
Ваттье посмотрел на графа с толикой лукавства, а потом сузил глаза и взглянул на чужую папку, бесцеремонно втиснутую на его стол. Риддан, степенно кивавший первую половину речи де Ридо, при упоминании дочерей непонимающе нахмурился, напрочь проигнорировав недовольный взгляд в сторону документов.
— Право же, ваша милость, я в полнейшем замешательстве. Темы нашего разговора скачут с одной на другую, как... я не знаю кто! Если мы не будем говорить о совместных делах разведки и корпорации, то к чему был вопрос о моих обязанностях? При чем тут мои дочери? Уж от них вашему ведомству вряд ли что-то может понадобиться. Если же вы вдруг озаботились поиском того, что позволило бы вам надавить на меня, то, в самом деле, вы бьете, куда надо. Не знаю, зачем вам это нужно, — я и так бесконечно предан Его Величеству, но ради дочерей я сделаю все, что потребуете. Только не трогайте их.
От хорошего настроения, в котором Риддан прибыл сюда, не осталось и следа. Пожалуй, не зря придворные не любили бывать в этом кабинете.
Ваттье расцепил ладони и потер их одна об другую, пристально глядя на Риддана. Его глаза смотрели устало, будто шеф имперской разведки был замученной матерью, в который раз пытавшейся разъяснить своему бестолковому чаду нечто совершенно простейшее. Промедлив несколько бесконечных секунд, каждая из которых могла стоить Риддану года жизни, он произнес, и тон его голоса был точно таким же усталым, как и взгляд:
— Великое Солнце, граф аэп Гедынхель... Поверьте, я вижу и ценю по достоинству ваше умение совершать умозаключения, но все же я вызвал вас ничуть не для того, чтобы угрожать. Впрочем, дело и впрямь несколько щекотливое, а потому я, в силу присущей мне природной деликатности, стараюсь подвести разговор к сути как можно осторожнее, — Ваттье потер пальцами переносицу, с усилием сведя к ней брови. Риддан беспокойно поерзал в кресле — хмурое выражение не сходило с его лица — и даже собрался было что-то сказать, но промолчал, суетливо притянув свою папку обратно и уложив ее на колени.
— Я бы мог, конечно, потакая вашему нетерпению, выложить все прямо и бесхитростно, но, даже не имея собственных детей, отчасти понимаю, как уязвимы бывают родители, когда заходит речь об их драгоценных отпрысках. А потому, приношу свои извинения за то, что затягиваю с объяснениями, но, поверьте, я иду на это лишь ради вашего душевного благополучия. Я уже позволил обмолвиться о том, что ваша младшая дочь, Морин, еще при первом знакомстве показалась мне девицей столь же умной и смышленой, сколь очаровательной.
Аэп Гедынхель привстал от негодования:
— Да что вы о себе возомнили! — но Ваттье не позволил себя перебить:
— Вы, граф, вырастили прекрасное чадо, за что мы искренне благодарны и вам, и вашей достопочтенной супруге, да покоится она с миром. — Ваттье подался чуть вперед, принимая вид, полный искренней доверительности. — Мы, граф аэп Гедынхель, включая Его Величество Императора. Лично.
Риддан в мгновение стал белым, словно мелованный лист, ноги перестали его держать, и он расплылся в кресле, неосознанно шаря рукой по груди, словно желая унять сердечную боль.
— Я... Мне... Морин, — он глубоко вздохнул, из последних сил беря себя в руки. — Она же... — и окончательно замолчал, в полубезумии тараща глаза на Ваттье.
— Она произвела на Его Величество самое лучшее впечатление, граф, — как ни в чем не бывало продолжил де Ридо. — Даже несмотря на то, что на знакомство с ней у Его Величества была всего пара десятков минут. Он приятно удивлен ее умом и воспитанием, а потому изъявил волю встретиться с прелестной Морин еще раз. К счастью, мы не на диком Севере, где мужчина прежде должен спрашивать позволения на свидание у отца приглянувшейся ему барышни, а потому вопрос был задан сразу вашей дочери. И она, к удовлетворению Его Императорского Величества, ответила согласием. — Ваттье улыбнулся уголками рта. — Я сразу понял, что она — разумная девушка.
— Я не понимаю, — растеряно произнес Риддан. — Разве женитьба Императора не должна быть заблаговременно заложена в расходы казны? Куда как заблаговременно! Под это дело традиционно собирается разовый налог, а сейчас любую новую подать необходимо вводить, так сказать, с оглядкой на... Великое Солнце, о чем я? Морин? Моя Морин?
Его взгляд скользил по безыскусной обстановке кабинета, ни на чем не задерживаясь, пока наконец не уперся в Ваттье. Вид Риддан Ваэр имел потрясенный. Ваттье медленно прикрыл глаза, открыл и опять встал со своего места. Теперь он нависал над столом, упираясь в темное сукно одной рукой, ладонью второй он утомленно провел по лбу и сказал с некоторым раздражением в голосе:
— Кажется, мысли сегодня уводят вас, любезный граф, все время не в ту сторону. Это, знаете ли, как вознамериться ехать в Мехт, а потом ненароком попасть в Туссент. Времяпрепровождение, бесспорно, приятное, но пользы от него никакой. Я бы на вашем месте, аэп Гедынхель, поразмыслил над несколько иными вещами. Например, над тем, что взгляд Его Императорского Величества будет отныне обращен к вам куда чаще, чем раньше. Что огромное доверие, которое Его Величество оказывает вашей семье, бесценно, и лишь верностью своей и готовностью помочь вы сможете доказать, что в вас не ошибались. А что касается упомянутого вами налога... делами казначейства ведаю не я. Но, полагаю, там, скорее, будут ждать от вас вестей касательно успеха переговоров о выплатах пошлин с каменоломен в Этолии. Верю, вам есть, что доложить Верховному Казначею, хотя это, конечно же, — Ваттье улыбнулся, — вовсе не моя юрисдикция. Засим не смею более занимать ваше бесценное время, дорогой граф. И вам, и мне есть, к чему приложить как руки, так и болящее за судьбу Империи сердце.
По мере речи де Ридо Риддан стремительно набирал цвет, в считанные мгновения он из мертвенно-бледно сделался пурпурным, вскочил, роняя злополучную папку, но не обращая на это ровно никакого внимания, и, скомкано бросив: «Желаю здравствовать», даже без поклона направился к двери, однако уже на самом пороге был остановлен словами:
— И, к слову. Слышал, помолвка вашей старшей дочери с сыном барона Эффина стала настоящим событием в Эббинге. Рад за вас. Но не могу не предостеречь, исключительно из доброго к вам отношения, любезный граф. Барона Эффина не раз замечали высказывающим не слишком одобрительные мнения касательно текущей военной политики. Надеюсь, что свежеобретенные родственные чувства не заглушат в вас голос рассудка?
Сил отреагировать на эту не то откровенную угрозу, не то заботливое завуалированное предупреждение у Риддана уже не было. Он как-то мелко, суетливо кивнул и почти выпал за дверь, неуклюже запнувшись о собственную ногу, но даже не заметил этого. С отсутствующим лицом он прошел мимо секретаря, посыпавшего песком бумагу на столе перед собой, и какого-то человека, видимо, ожидающего возможности войти. Секретарь только мимолетно поднял глаза на Риддана, посетитель же проводил его долгим заинтересованным взглядом, прежде чем проследовать в кабинет.
Риддан Ваэр, в смятении попетляв по знакомым, но еще не ставшим привычными коридорам и залам с зеленью, выбрался на открытый воздух, где холодный сырой ветер немедленно вцепился в одежду и волосы. Выведенный из замешательства этой бесцеремонной атакой, Риддан вдохнул полной грудью, ощущая, как холод обжигает горло, и с усилием отбросил хаотичные мысли о только что состоявшемся разговоре. Вечером, он поговорит с Морин вечером, и если окажется, что Император как-то принудил... Риддан не знал, что будет делать. И будет ли вообще. И сможет ли. И... Еще раз одернув себя, Риддан, расточая неискренние дружелюбные улыбки, пересек оживленный дворик, через который прибывали во дворец по службе, и нашел взглядом свою карету. Усаживаясь на мягкую, обитую бархатом скамью, он понял, что оставил у Ваттье свою папку. Возвращаться за ней не было никаких сил.