* * *
В углу раздается монотонное «кап», но этот звук совсем не действует на нервы. Нет, ему, скорчившемуся на каменных сырых плитах и прижавшемуся к ним кончиком носа, звук кажется отдалённым, тихим эхом. Мойсту сейчас все кажется отдалённым эхом — и только стук собственного сердца, гоняющего бурлящую кровь по венам, и бешеный стук пульса раздается до безумия отчётливо, до безумия близко… Он изгибается, борясь с очередной попыткой части сознания захватить целиком, и в какой-то момент проигрывает. Подорвавшись и оцарапывая пальцы до крови, он бросается к запертой железной двери, не чувствуя боли от столкновения, не чувствуя… вообще ничего. Имей фон Липвиг возможность увидеть себя со стороны, он бы отшатнулся, он почти уверен в этом: всего полчаса назад сидящий, опершись о стену, худощавый подросток с едва начавшимися пробиваться над губой светлыми волосками обернулся волком с всклокоченной иссиня-черной шерстью; глаза, прежде лазурно-голубые, поблескивают опасным алым цветом… Любые мысли исчезают, сметённые полностью захватившим контроль волком, загоняя его в угол, заставляя забиться там, боясь даже сделать крошечный вздох. Липвиг чувствует, как вспышки боли разносятся по телу, когда он раз за разом набрасывается на крепкую дверь, хоть за столько лет его «вторая» суть давно бы должна была понять, что ему не вырваться из этой клетки. Вот только волк, поблескивая глазами, клацая острыми клыками в нелепой попытке оторвать кусок железной, неприступной преграды, не желает, да и просто не может думать. Он чувствует только запах, забивающий ноздри, заставляющий слюну наполнять пасть, капая на грязный пол, слышит стук боящегося сердца, будящего в нём первобытные инстинкты, инстинкты хищника… Сердца — Элегии фон Липвиг, его матери, каждое полнолуние запирающей его здесь. И она боится не за себя, а за него, с тревогой сидя в гостиной и смотря через окно на полнокровную, с виднеющимися выщерблинами кратеров сияющую луну. Слыша обрывистые, кровожадные мысли волка, бьющиеся в подсознании хлесткими словами, выведенными бордово-алым, кровавым цветом, Мойст сжимается, больше не в силах сопротивляться. Протяжный, печальный вой пойманного в ловушку зверя отражается эхом от толстых стен, не выпускающих его за границы подземелья, а сердце фон Липвига сжимается ещё сильнее – что, если он все же сумеет вырваться?.. Что будет тогда?* * *
— Ты выглядишь больным, — с беспокойством замечает гувернантка, внимательно глядя на него. О, разумеется, он выглядит больным — полнолуние было всего два дня назад, хочется ответить какой-то колкостью, но Мойст сдерживается, опуская глаза. — Все в порядке, милый? Миссис фон Липвиг? Он видит, что его пальцы, держащие перо над бумагой, подрагивают. Мать что-то отвечает, её спокойный, всегда приводящий в чувство голос едва различим. Подняв голову, он замечает, как она подносит к тонким губам мундштук трубки, а уже секунду спустя выпускает едкий дым, взбивающийся в воздух, к потолку библиотеки, где он занимается с гувернанткой, дающей ему все те знания, что могут пригодиться молодому благородному джентльмену. Мойст не раз пытался сказать, что ему это не нужно — он никогда не сумеет жить полноценно, едва ли найдет ту, кто примет его таким, каков он есть, для чего же тогда ему зубрить правила этикета, учиться вальсировать и тому подобное? .. Он — волк. Да, всего лишь одни сутки в месяц, но что это меняет? Кровожадный хищник, которого нужно держать вдали ото всех, ведь он может причинить вред… Перо падает на пол, упущенное им, Мойст вздрагивает, рассеяно наблюдая за тем, как женщина в строгом сером платье наклоняется, поднимая пело и возвращая его на стол. — Возможно, стоит перенести занятие? — неуверенно спрашивает мадам Стормс, оглядываясь на сидящую в кресле у окна хозяйку дома. В темно-русых, забранных в изящную прическу волосах матери сверкают солнечные лучи, из-за чего пряди кажутся чуть светлее, лазурные глаза, так похожие на его собственные, влажно поблескивают. — Мойст? — повторяет гувернантка, не дождавшись ответа и вновь поворачиваясь к нему. Фон Липвиг видит, как Элегия едва заметно приподнимает тонкие брови, вопросительно смотря на него. В последние недели она часто улыбается — кажется, её поиски средства, которое бы сумело ему помочь, вот-вот обернутся успехом. Сам Мойст наполнен менее оптимистичными ожиданиями — едва ли тот способ, который найдет мать — искусная целительница, передающая ему часть своих умений на других уроках — сумеет избавиться от проблемы. Эта болезнь — неизлечима, все знают, только Элегия фон Липвиг тешит себя надеждой, баюкая её, словно простуженного маленького ребёнка, прижимая его к себе… Быть может, удастся хоть немного «погасить» сознание волка, связывая его путами мыслей человеческого сознания, позволяя управлять телом самому и исключая возможность причинить кому-то боль, на большее Мойст и не смеет надеяться. Но с этим можно будет жить, даже без железной, крепкой двери. — Сэр? — вырывает его из размышлений гувернантка, касаясь запястья у края светлой рубашки. Он с трудом удерживает себя от порыва вырвать руку, ткань едва скрывает бинт, наложенный на глубокую царапину, которую он получил в подземелье. В том, что он оборотень есть свои преимущества — любые раны заживают как на собаке, слишком быстро, слишком безболезненно и почти без последствий, тем более, если учитывать умелую помощь матери. — Простите, — произносит он, слабо улыбаясь и беря перо. Краем глаза замечая мягкую улыбку на губах Элегии, он продолжает чуть более твёрдо: - Нет, не думаю, что нужно переносить занятие. Позавчера мне… нездоровилось, но сейчас я чувствую себя гораздо лучше. Видя, как улыбка на лице берущей со столика книгу Элегии фон Липвиг становится шире, он подносит кончик пера к пергаменту. Попытаться быть обычным человеком, несмотря на все его… особенности, можно хотя-бы из-за этой светлой улыбки. Возможно, им удастся найти лекарство или же то, что смогло бы сделать его обращение неопасным для окружающих и чуть менее болезненным для него… Мать снова подносит зажигалку к тонкой, темной сигарете, заставляя её кончик заалеть крошечным огоньком. Возможно, окружающие примут его таким.* * *
Выпустив сероватый дым, она отстраненно наблюдает за ним, поднимаясь с софы и подходя к окну. Ливень, не прекращающийся вторые сутки, кажется, немного утих, но, по ощущениям, может вновь вот-вот хлынуть, разрезая свинцово-серые небеса. — Что это там, мистер Страж? — обращаясь к пустой, запыленной и не слишком уютной гостинной, спрашивает Адора. — Вы видите? Пытаясь разглядеть, что за столпотворение на краю площади, едва освещенном светом тусклых фонарей, она оборачивается, замечая появившегося рядом глинянного голема. Его бледно-оранжевое массивное тело бугрится каменными мышцами, почти не скрываемое одеждой, лишь набедренная повязка. Несмотря на её попытки, големы, которым она помогала, предпочитали одеваться только так и никак больше. Мифические существа, разбуженные магией и появивщиеся всего пару лет назад, очнувшись от своего долгого сна, передвигаются буквально молнеиносно, словно сплетаясь в воздухе, несмотря на свою обманчивую неповоротливость. — Да, госпожа, — ни один мускул не двигается на его высеченном из камня лице, но в глазах горящих красным, будто бы это впадины в саму преисподню, виднеется что-то едва уловимо похожее на неодобрение. — Оборотень. Я слышал, как они кричали: «оборотень». Она вздрагивает, роняя пепел с кончика сигареты и тут же отбросив её в сторону, пряча трубку. Она прекрасно знает, что отношение горожан к оборотням ещё более нетерпимое, чем к её големам, которых, опасаясь мощи и трудоспособности, проклинают все, кому не лень. Если она останется здесь, несчастного растерзают прямо на площади, Адора Диархарт уверена в этом, чувствуя, что просто не сможет остаться в стороне. Она как-то знала оборотня, который справился со своей животной сутью, и хоть ей тогда было всего восемь, она отчетливо помнит, что он был куда лучше, чем большинство горожан, которые, не скрываясь, плюют в её сторону. А всё потому, что она заботится о големах, помогая им найти работу получше и следя за тем, чтобы хозяева не угнетали их права. Да, возможно, они и не живы — в том понимании, к которому привыкли обычные жители, возможно, они целиком состоят из камня, но у них тоже есть чувства, Адора не устает этого повторять. — Идём, мистер Страж, — произносит она, стряхивая с простого темного платья пепел от сигареты и уверенно расправляя плечи. — Попроси кого-нибудь ещё присоединится к нам. Думаю, это не помешает. Выйдя из небольшого особняка с начавшей крошиться отделкой на фасаде, Адора кутается в накинутый на платье тяжелый плащ, слыша как позади неё гремят големы, своими ногами, кажется, даже высекающие искры из брусчатки. Они, определенно, придают весомости её хрупкой фигуре и абсолютному отсутствию оружия в руках. — …схватили его на охоте, в лесу, в дальних пещерах! — вещает, обращаясь к окружившей его толпе, мужчина с пробивающейся на висках сединой. — Шкура черная, как сама ночь, клыки огромные, а глаза полыхают алым, жуть! .. — Как же вы с ним справились? — удивлённо спрашивает одна из женщин, стоящая ближе всех к нему. Заметив синее пальто и шляпку на её волосах, а так же блокнот в руках, подходящая ближе Адора узнает в ней шуструю и острую на язык журналистку, не раз писавшую о её «настораживающей привязанности к големам» в своих статьях. — Насколько мне известно, вервольфы могут располосовать шею одним… — Только если захотят, — твёрдо перебивает Диархарт, выступая вперёд. — Разве он был поблизости от деревень, господин охотник? — спрашивает она, приподнимая бровь. — Вы сами сказали, что обнаружили его в пещерах. Там, где он пережидал полнолуние. Адора оглядывает толпу, окруживщую её, удерживаясь от того, чтобы поморщиться и презрительно поджать губы. В десятках глаз вокруг — жажда — развлечения или крови, неважно. Они напоминают кровожадных хищников больше, чем лежащий на земле несчастный, с рассеченной бровью и пропитанной кровью полуразодранной рубашкой под распахнутым пальто. — Для того, на кого напал волк вы выглядите слишком целым, — едко сообщает она охотнику, подходя ещё ближе и поворачиваясь спиной к лишенному чувств оборотню с темными, растрёпанными волосами. — Не так ли? Краем глаза она замечает, что руки и ноги молодого мужчины связаны крепкой бечевкой, а лицо с отросшей щетиной восково-бледное. Но, несмотря на болезненную худобу и видимые на открытых от одежды участках кожи синяки и шрамы, он не кажется слабым. Он, даже такой — связанный и обездвиженный, излучает силу. Но она интуитивно уверена в том, что он не причинит вред не только ей, но и никому из окружающих. А своим чувствам Адора Диархарт привыкла доверять без любых сомнений. — Что вы себе… — В отличие от него вы невредимы, — перебивает она, склоняясь над оборотнем и легко касаясь скулы рядом с синяком, скользя пальцами по грубой от царапин коже. Как он их получил? Продираясь сквозь лес в обращенной форме, или схватившись с кем-то из своих вынужденных сородичей — волков? .. А шрамы? .. — Вы потревожили его, забравшись в его убежище? — Адора поднимается, немигающим взглядом смотря на охотника, неуверенно отводящего взгляд. — Разве таким, как он, можно находиться среди нормальных людей? .. — начинает журналистка, с ожиданием смотря на неё, уже поднеся перо к блокноту. — Сотни жителей города выступали против закона, позволяющего оборотням появляться на улицах. — Но этот закон приняли год назад, — она вскидывает подбородок, блестя глазами. — Закон, который позволил тем из них, что принимают лекарство и могут себя контролировать, почувствовать себя хоть на какую-то часть человеком, кем они и являются по праву. Это болезнь — болезнь, которая от них не зависит, и судить их за это… Адора замолкает, жестом прося одного из своих каменных спутников подойти ближе и указывая на издавшего едва слышный болезенный стон мужчину. Охотник и его приятели тут же напрягаются, подаваясь вперёд и не желая успкускать добычу, но когда второй голем поворачивается к ним, мгновенно отступают. Сражаться с теми, о кого можно сломать кулаки, желающих никогда нет, Адора поняла это уже давно. — Расходитесь, — её уверенный голос разносится эхом над всей площадью, заглушая шум вновь очнувшегося дождя, стучащего по крышам. Голем легко, словно тот ничего не весит, перекидывает так и не пришедщего в себя оборотня через плечо. — Я его забираю. И если кто-то из вас попробует мне помещать или причинить ему ещё больший вред, я позову стражу. Охотник выглядит растерянным, словно не понимает, что случилось, и собирается возразить, по его лицу буквально читается: «стража редко вмешивается в преступную сферу города, выбирая между смертью и жизнью последнее, да и к чему им защищать какого-то блохастого оборотня?» — Один из капитанов стражи — оборотень, — поясняет она, вызывающе улыбаясь. — Сомневаюсь, что ему понравится, что столь близкий его сердцу закон нарушается. Мисс Крипсток, вы обязаны это знать, вы как-то писали о нём. Судя по тому, как поглядывая на побледневшего охотника журналистка, бегло улыбнувшись ей, увлечённо строчит в своем блокноте, Адора понимает, что никто не преступит ей путь, а вот у мужчины, обнаружевшего оборотня будут определённые проблемы с блюстителями порядка. — Расходитесь! — вновь произносит она, теряя терпение и проходя сквозь толпу, слыша позади характерную вспышку фотоаппарата на треноге, неизвестно когда поставленного помощником журналистки и направленного на неё и голема, бережно несущего свою ношу. — Представление оконченно! — зло бросает Диархарт, взбегая по лестнице, ведущей к дому. И лишь когда они входят внутрь, прикладывает ладонь к лицу, замечая, насколько серьезны раны у оборотня, оставленные, скорее всего, широким охотничьим ножом. Удерживающий побледневшего ещё больше мужчину теперь уже на руках, словно беспомощного, недавно родившегося котёнка, голем растерянно смотрит на него. На хмуром лице отражается непонимание: что делать и как помочь? — Принеси бинты и старый портфель с нижнего ящика на кухне, — торопливо, прикусывая губу, бросает Адора второму голему, подходя ближе и касаясь рукой пропитанной кровью насковь рубашки. — Скорее! Она дрожит — от страха и злости, слыша едва уловимое, поверхностное дыхание оборотня и зная, что сотворившим такое охотникам вряд ли грозит что-то опаснее штрафа. Закон принят, вот только чертовски многим, даже на правительственных чинах, плевать на него, как и на тех несчастных, которым неповезло быть укушенными. — Все хорошо, — тихо шепчет она, поднимая взгляд и замечая сбоку на шее несчастного клеймо — слёд полумесяца, сообщающего, что этот оборотень действительно занесен в списки, обязуется пить выдаваемое ему лекарство и не причинять никому вред. — Теперь все хорошо, — добавляет Адора, поднимая руку и чувствуя под пальцами пульсацию замедленно бьющегося сердца.* * *
Легкое прикосновение к руке вырывает его из кошмара, заставляя вздрогнуть, приподнимаясь на локтях и, прислонившись к чему-то твердому позади себя, загнанно оглядываясь. — Прости, — незнакомка, сидящая рядом на софе и поправляющая край пледа на его ногах, выглядит взволнованной, почти испуганной. — Кошмар? Ты… кричал. Мойст оторопело смотрит вниз, поднимая теплый плед и ощущая, как свежий воздух тут же касается обнаженной кожи. Штаны на нём, вокруг торса плотно обмотаны какой-то резко пахнущей мазью, но он все равно чувствует неловскость, тут же натягивая плед до плечей. — Да, — хрипло отвечает он, рассматривая комнату, полумрак которой с трудом разгоняют лучи солнечного света сквозь запыленное окно. — Уже утро? — День, — с улыбкой замечает темноволосая девушка, но её улыбка мгновенно исчезает. — Твои раны… И шрамы, их столько… — Ничего, — фон Липвиг качает головой, все ещё пытаясь понять, где он, и вспомнить, как сюда попал. Обрывки воспоминаний упорно выскальзывают из-под пальцев, а голова раскалывается так, словно его били ею обо что-то твёрдое. Возможно, так и было. — Быстро заживают. Где я? — У меня дома, — девушка улыбается, с беспокойством смотря на него — кажется, он, не сдержавшись, морщится от боли. Взяв лежащий на тумбочке портсигар, она уже мгновение спустя щелкает зажигалкой. — Мисс Адора Диархарт, — представляется она. — Не против? — Мойст, — отвечает он, устраиваясь спиной на подушке немного удобнее и смотря на то, как ввысь начинает подниматься дым, а девушка, улыбнувшись, изящно убирает тонкую трубку от губ. — Мойст фон Липвиг. — Знаю, чертовски вредная привычка, — протягивает она, смотря на собственную руку, держащую трубку с сигаретой в ней. — Ничего не могу с собой поделать. — Я бы предпочел дымить как паровоз, — замечает Мойст, горько усмехаясь. — Чем иметь… маленькую проблему по мохнатой части. — О? — хмыкнув, Адора широко улыбается, удивлённо приподнимая брови. — Вот как ты это называешь? Она смеется — звонко и так заразительно, что фон Липвиг, кивнув, не может не засмеяться тоже, несмотря на то, что легкие отзываются на это острой болью, как и продольные, уже начавшие заживать раны на груди. — Не поднимайся, — с заботой произносит она, стряхивая пепел с кончика сигареты и предупреждающе поднимая вторую руку. — Мы обработали раны, они действительно быстро заживают из-за твоей особенности, но все равно, не стоит их тревожить… — Мы? — непонимающе переспрашивает он, затихая. То, с каким беспокойством Адора смотрит на него, то, как она заботится и какое тепло отражается в её серых глазах… Он не помнит, чтобы кто-то относился к нему так с тех пор, как умерла мать. И волк, глубоко внутри его, беспокойно водит хвостом, желая быть рядом с ней. Нет, не для низменных и желаний и инстинктов, а просто… быть рядом. Мойст впервые чувствует такое желание в нём и себе. – Ты, и? .. — Мистер Страж, — отвечает она, повернувшись. Из соседней комнаты раздается топот, а уже секунду спустя на пороге комнаты, закрывая собой весь дверной проем, появляется голем. Фон Липвиг редко их видел, но слышал, что они — лучшие из работников, а ещё слышал, что многие люди презирают их именно за это, помимо непохожести. Он может назвать их собратьями по несчастью. — Оу, — произносит Мойст, переводя глаза на неё. Память почти восстановилась, он помнит, как его схватили охотники, ещё дезориентированного после обратного превращения и не способного защитить себя или сбежать. И понимает, как хрупкой девушке удалось спасти его от неминуемой смерти. — Спасибо тебе, Адора, — её имя прокатывается на языке, словно вкуснейший из десертов. — Не знаю, чтобы произошло, если бы не ты, — он смотрит на голема, видя, как горят кирпично-алые провалы его глаз. — И вам спасибо, мистер Страж. — Пожалуйста. Выздоравливайте, мистер Липвиг, — гремит голем, уже мгновение спустя исчезая из поля зрения. — Им дают имена по той работе, что они выполняют — он защищает меня и дом, — замечает Адора, не дожидаясь его вопроса о странном имени своего помощника и пряча трубку. Взгляд Липвига на миг останавливается на её тонких, изящных пальцах. — В утренней газете было написано, что тех охотников оштрафовали на пять золотых монет, — отвлекает его от рассматривания собственных пальцев Диархарт, и, вздрогнув, он неопределенно пожимает плечами. Он уже давно привык, что даже в больших городах, таких, как этот, к нему и ему подобным относятся даже не как ко второму, а как к десятому сорту. Некоторые из людей и вовсе смотрят на него как на грязь, и поделать с этим хоть что-то он не может. — Теперь он будет защищать и тебя, — добавляет она, ободряюще улыбнувшись и поднимаясь с софы. — Тебе нужно отдыхать, Мойст. Засыпай и не думай ни о чём, пожалуйста. Я буду рядом.* * *
Она переворачивает страницу, уже почти не следя за сюжетом книги и засыпая. Кончик сигареты все ещё тлеет, но Адора позабыла и о ней, каким-то чудом удерживая в лежащей на подлокотнике кресла руке трубку. Сильные руки касаются плеч, едва ощутимо скользя по бархатной ткани закрытого платья, но она даже не успевает запаниковать, как по всему телу проносится успокаивающая, будто бы убаюкивающая волна. Мойст —, а за спиной был именно он — Адора видит его секунду спустя, галантно предлагает руку. Он уже оделся в найденную одним из големов где-то в старых комнатах рубашку и приведённое все тем же големом в порядок пальто. Она успевает заметить, что на краткий миг он выглядит ещё бледнее, чем прежде, а затем делает глубокий вдох. Не чувствуя — впервые за много лет — никакого намёка на стесненность в дыхании. — Ты целитель? — удивлённо спрашивает Адора, поднимаясь на ноги и выбросив сигарету в заботливо оставленную големом пепельницу, пряча трубку в скрытый складками платья карман. — Это… — Необычно, — согласно произносит фон Липвиг, едва заметно, устало улыбаясь. — Проклятье и дар, забавно, правда? Унаследовал способности ещё до того, как стал оборотнём от матери, она была целительницей куда сильнее… Адора молчит, нервно оправляя складки на платье и замечая, что сумерки за окном гостинной уже начали сгущаться. Лишь ярко горящие лампы освещали комнату, не позволяя мраку заполнить её. — У тебя легкие были в ужасном состоянии, — сообщает Мойст, словно говорит о стёртой с кожи пыли, а не о сложном исцелении, на которое, по её подозрениям, он потратил немало сил. — Теперь немного лучше, но все же тебе лучше перестать курить так часто. — Давно не чувствовала себя так, — она тщательно подбирает слово, прежде чем улыбнуться, — свободно. Но тебе не стоило, ты слишком устал, а целительство ведь отбирает много сил, верно? — Это меньшее, что я мог сделать в качестве благорадности, — мягко, но уверенно произносит Липвиг, добавляя: — Адора Диархарт… — ещё никогда её имя не казалось ей таким красивым, как в его устах. — Слово о моем сердце и я прикажу мистеру Стражу как следует встряхнуть тебя за лацканы, — все же произносит она, нарочито гнёвно, удивлённая собственным мыслям. — Только попробуй! — У тебя большое сердце, — игнорируя довольно весомую угрозу, тут же замечает Мойст, улыбаясь. — Иначе ты бы не стала мне помогать. А силы… я чувствую себя уже гораздо лучше, да и это неважно. — Важно, — твёрдо перебивает она, окидывая его внимательным взглядом. Желтый шейный платок выглядит потрёпанным, но даже его, голем, кажется попытался привести в порядок, отчищая от дорожной пыли. — Ты голоден? Спросив, Адора хочет прикусить губу от собственной глупости. Разумеется, он голоден, как может быть иначе? Он вообще, откровенно говоря, выглядит так, словно не ел целую неделю. — Сейчас попрошу мистера Стража приготовить что-то, — видя, как оборотень отрывает рот, торопливо произносит она. — Хотя, сейчас приготовлю сама. У него это не слишком получается… Кажется, есть мясо, могу приготовить бифштекс… Видя, как фон Липвиг меняется в лице, поднимая руку и проводя по шее, она моргает, не сразу понимая. — Ох, прости. — Я не ем мясо, да, — поясняет он, смущенно улыбаясь. — Это может… подстегнуть желания хищника, — на миг Мойст прячет взгляд, и Адоре хочется податься вперёд, обнимая его, желая поделиться теплом. — Ничего, не извиняйся. — Там были остатки салата, кажется… Ещё сыр. Молоко? — Да, благодарю, — признательно отвечает он, и сердце Адоры пропускает удар, замирая, она чувствует, как предательский румянец алеет на щеках. Потому что улыбка — очаровательна, а на его щеках чарующие, завораживающие ямочки. — Идём, — заставив себя прийти в себя, произносит она, кивая в сторону кухни, где, кажется, кто-то из големов уже начал греметь посудой не дожидаясь её распоряжений.* * *
— Когда ты в последний раз хорошо ел? — вопрос сам собой срывается с губ, когда Липвиг, после очень плотного ужина, сидит перед ней в гостинной в одном из кресел. — Мойст? — Довольно часто с трудом хватало только на кров, иногда — при везении — на еду, — он усмехается, но глядя в его глаза Адора не видит веселья. Нет, только усталость — всепоглошающую, показывающую, настолько он измучен. — Найти какую-то работу оборотню — непосильная задача, наниматели слишком подозрительны, а скрыть такое… Она, затаив дыхание и чувствуя подкатывающий к горлу горький ком, наблюдает за тем, как он стягивает с шеи платок, слегка поднимая подбородок и склоняя голову. Отметина — оттиск раскалённым железом, это невозможно не понять, безобразна. Безобразна тем, что кто-то мог сделать подобное с человеком, как с каким-то скотом, которого помечают так же.. Тонкий полумесяц, Адора может рассмотреть его во всех деталях, превратился в давно заживший шрам, вероятно, на оборотне все действительно заживает хорошо. — Я останавливался в небольших поселениях, занимался целительством, этого вполне хватало на какое-никакое пропитание, но рано или поздно кто-то начинал догадываться. После каждого полнолуния я едва стоял на ногах, это моментально бросалось в глаза, да и то, что я исчезал прямо перед полной луной… Он замолкает, переплетая пальцы рук, сжимая их до хруста в суставах. Его плечи, уже не скрытые твидовой тканью пальто — они вдвоем растопили камин — напряжены, Мойст весь словно натянутая до предела струна, и видно, что слова и воспоминания даются ему тяжело. — Люди недоверяют тем, кто неразговорчив и избегает их компании. Тем более, они не доверяют чужакам, когда поблизости появляется другой, кровожадный оборотень. Слухи о подобном быстро расползаются. — Стой… — Адора поднимает руку, смотря на грубый шрам левее его ключицы, не скрываемый расстегнутым на две пуговицы воротником горчичной рубашки. И зная, что таких шрамов на его теле — десятки. — Твои шрамы, это… — Да, — опасно ухмыльнувшись — впервые за время их знакомтсва девушка видит что-то по-настоящему угрожающее, вольчье, в его облике — отвечает он. — Простым стражникам не справиться с подобным мне, но не отягощенным моралью. Они бы разорвали их, не дав и размахнуться алебардой, что уж говорить о селянах, вооруженных вилами да факелами.. — Нет! — возражает она, сверкая глазами и вскакивая на ноги с дивана. Край пледа падает на пол с её колен, но она едва замечает это. — Они не подобны тебе, Мойст. Он вскидывает голову, смотря на неё, в лазурно-голубых глазах отражается скачущее в камине пламя и её силуэт, Адора видит, как дергается его кадык, а губы, исказивщиеся было ещё одной ухмылкой, растягиваются в благодарной улыбке. Склонившись за пледом, она садится обратно, на секунду отвлекаясь на треск огня в камине. Она все ещё дрожит от одной мысли, что он мог считать себя подобным тем, кто нападает на людей, питаясь их плотью и кровью, раздирая их на части и наслаждаясь этим, но молчит. — Лекарство, — привлекает её внимание фон Липвиг, с тусклой улыбкой показывая флакончик из толстого стекла, кажется, извлеченный из кармана лежащего неподалеку пальто. — На вкус сущая гадость, — добавляет он, откручивая пробку с бронзовой крышечкой на ней. — Зелье изобрела моя мать семнадцать лет назад, и мы с ней, желая помочь всем, кто хотел избавиться от порывов сомкнуть клыки на чьем-то горле, отправились к лорду-мэру. Адора склоняется ближе, припоминая, что слышала только о том, что лекарство ставшее панацеей для оборотней, пытающихся жить обычной жизнью, изобретенно баронессой с изящным именем, которое она забыла. — Оно его не заинтересовало, зато все узнали о том, кто я таков, — продолжает Мойст, усмехаясь. — Какое-то время она, хоть и сжигаемая изнутри неизлечимой болезнью, могла меня защищать, а после её смерти наше поместье сожгли, а меня вынудили убраться. Фон Липвиг подносит руку к голове, шутливо салютуя невидимой шляпой: — Позволь представиться, Адора, барон фон Липвиг без земель и без гроша за душой. Он прикрывает глаза, вероятно, терзаемый воспоминаниями о прошлом, и Адора, поднявшись, садится рядом с ним. Всего секунду глядя на него, вдруг ставшего таким потерянным, она, не решаясь, медлит, прежде чем взять его руку в свою, крепко сжимая.* * *
Хвойный запах забивает ноздри, влажная после сильного дождя земля расползается комьями грязи под лапами, но он уверено продолжает мчаться вперёд. Раскат грома — возможно, волк внутри него на какой-то миг пугается этого, только фон Липвиг заставляет этот страх отступить, чувствуя подхлестывающие подсознание сильные запахи. Другой оборотень и девочка, ещё совсем маленькая, он ощущает это, даже с такого расстояния. Безумный бег превращается в огромные, слитные прыжки, тонкие ветки кустов бьют его, но это неважно, как и корневища деревьев, едва не ломающие ему когти. Он боится опоздать, слыша тонким вольчим слухом чужое рычание, слыша доносящийся до него испуганный, словно пойманная в сети птичка, стук детского сердца. Мойст выскакивает на поляну, залитую светом полной луны, на миг привлекающей его внимание, но в следующий миг он срывается с места снова, устремляясь туда, откуда раздалось рычанье. Девочка в сером плаще, скрывающем лицо и фигуру, кажется невообразимо хрупкой, долю секунды он чувствует в затаенных уголках души желание подобраться к ней и тут же пугается этого, тряся головой. Серый, с влажной от недавно прошедщего дождя и всклокоченной шерстью волк совсем близко к дереву, опору или защиту в котором пытается найти бедная девушка. Мойст прекрасно знает, что его соплеменник упивается своей властью, играяясь с девчушкой, он позволил ей какое-то время сбегать, давая надежду… И это заставляет фон Липвига зарычать, отталкиваясь от превративщейся в грязь почву и в мощном прыжке бросаясь к злейщему противнику. Тот, слишком увлеченный тем, что загонял свою жертву и не ожидавший подобного, скулит, сверкая глазами и в последний миг уходя от клыков, щелкнувших у его покрытой грязной шерстью шеи. Слыша вдали крики, на разные лады повторяющие какое-то имя, он рычит, устремляясь за противником, скрывшемся среди деревьями. На миг обернувшись, Липвиг видит, что вдали, на одной из грибных тропинок появляется огонь и чувствует мимолетное облегчение — девчушку сейчас найдут.* * *
— Их было два, — твёрдо произносит русоволосая девочка, пока он обрабатывает царапины на её предплечье. К счастью, уже поплатившийся за нападения и задравший двенадцатилетнего мальчика, потерявшегося в лесу, оборотень не успел коснуться её даже одним клыком. — Но мама мне не верит. — Что, прости? — непонимающе спрашивает Мойст, поспавший всего пару часов и чувствующий себя абсолютно разбитым, он не сразу понимает, о чём она говорит. — Кого два? — Больших волков, — уверено поясняет девочка, смотря своими светлыми, словно два осколка чистых небес, глазами на то, как он крепко обматывает её руку светлой тканью. — Их было двое, но мама мне не верит. Говорит, что мне все показалось, оборотня отогнал отец с соседями, и, если бы не они, я бы погибла… Он сбежал, они его так и не нашли. Он задерживает дыхание, вероятно, бледняя ещё больше, потому что девочка, приведенная пару минут назад одной из жительниц деревни, окидывает его внимательным, пронзительным взглядом ярких глаз. — Вам плохо? — спрашивает она, не отводя взгляда и касаясь кончиками пальцев перевязанной левой руки. — Вы плохо выглядите, мистер Липфиг. — Липвиг, — исправив её, фон Липвиг поднимается, отходя на несколько шагов и опираясь о свой стол. Девочка вполне может сказать своей маме о том, в каком он состоянии был, а значит, деревню, где ему удалось хоть немного лучше, чем обычно, обосноваться, прийдется тоже покинуть и как можно скорее. – Нет, все в порядке, просто немного устал. — А-а, — девочка светло улыбается, кивая, когда он поворачивается. — У вас что-то на шее, вот здесь, — ещё не зная, что это, девчушка с детсокой непосредственностью указывает пальцем поцарапаной руки на край виднеющегося клейма. — Мама говорит, что нельзя быть таким замарашкой. Торопливо поправляя платок и кляня себя за невнимательность, фон Липвиг вымученно смеется, извлекая из внутреннего кармана пальто только что взятую со стола плитку шоколада. Глаза девчушки мгновенно загораются блеском, она радосто вскакивает со стула, беря угощение и не забыв поблагодарить: — Спасибо! — Беги, — улыбнувшись, отвечает он. На миг девочка останавливается у дверей крохотной комнаты постоялого двора, возвращаясь к нему: — Мне никто не верит, но я все равно думаю, что тот, второй волк, хотел мне помочь. Он прогнал первого прочь. — Думаю, так и есть, — склонившись к её уху, с мягкой улыбкой тихо произносит фон Липвиг. — Я тебе верю. — Надеюсь, с ним все в порядке, — просияв от его слов, продолжает девочка, а затем, глянув на него ещё раз с беспокойством, прежде чем выйти из комнаты, добавляет: — Вам нужно поспать, мистер Липвиг.* * *
— Так гораздо лучше, — произносит Мойра — знакомая Адоры, занимающаяся его волосами каких-то пару минут назад. Ножницы, выглядывающие из кармана её светлого платья, поблескивают в солнечных лучах, и фон Липвиг на миг прищуривается, прежде чем повернуться к зеркалу в полный рост, заканчивая бритье и смывая пену влажным полотенцем. Он весь словно стал ярче, теряя некую «запыленность», размышлять об этом почти забавно и — возможно — немного горько, но он действительно уже много лет не выглядел так хорошо. Солнечные лучи пробиваются сквозь распахнутые окна просторной комнаты, играя в прядях его темных волос, фон Липвиг видит это в отражении, задумчиво проводя пальцами по гладковыбритому подбородку, все ещё чувствуя кожей едва заметное покалывание. Даже глаза кажутся более яркими, чем прежде, и он абсолютно уверен, что дело не в хорошем питании и полноценном сне на настоящей кровати с пуховой периной на ней. Повернувшись к мисс Диархарт, он замечает, как сизый дымок от её сигареты поднимается в воздух. Она тепло улыбается ему — алые, тонкие губы заставляют Липвига вздохнуть чуть заметнее. Пепел, небрежно стряхиваемый с кончика её трубки, вероятно, отточенным за годы движением, падает на острые носки черных сапог на невообразимо высоких шпильках. О, нет, дело вовсе не в питании или отдыхе, вовсе нет. Дыхание захватывает, и Мойст не сразу вспоминает, что они здесь не одни. — Впрочем, мне и прошлый вариант тоже нравился, — замечает Мойра, улыбаясь ему. — В нём было свой шарм, мистер… — с мгновение она медлит, прежде чем с добрым смешком добавить: — Мистер Волк. — Не называй его так, — резко одергивает Адора и Мойст может покляться, что её рассердило вовсе не довольно невинное прозвище. Успокаивающе поднимая руки, он с улыбкой благодарит Мойру, чем вызывает на щеках рыжеволосой девушки смущенный румянец. — Это одно из самых приятных прозвищ в свой адресс, которые я слышал, — произносит фон Липвиг позже, когда Адора, проводив свою гостью, возвращается. Голем, уже зашедщий в комнату и начавший сметать волосы в совок, поглядывает на него неодобрительно, что не укрывается от Диархарт, как и то, что он растирает запястье правой руки. — Пытался помочь ему. Ему это не понравилось, — поясняет Мойст, наблюдая за тем, как темное, в пол, платье хозяйки дома скользит по паркетному полу. — Им это не нравится, — эхом повторяет Адора, подводя его к зеркалу и становясь по правое плечо. — Они предпочитают делать работу сами, не доверяя её кому-то. А ты ещё слишком слаб. — Неправда, — слабо протестует Мойст, но сжавшаяся на его плече рука заставляет тут же замолчать. Он смотрит в зеркало — шерстяной костюм-тройка, найденный Адорой в одной из многочисленных комнат дома, во многих из которых он не успел побывать за неделю и подшитый под него портным, куда качественее его старого, потрёпанного. — И спасибо тебе, — добавляет он, слегка поворачиваясь к ней. — За все, что ты делаешь. В её улыбке читается, что об этом не стоит говорить, но он все же считает себя обязанным. Никто ещё не делал подобного для него, не заботился так сильно, не считая матери, не прося ничего, кроме компании взамен. Она склоняется к нему, все ещё опираясь о плечо, и только сейчас фон Липвиг замечает, что в её руке снова трубка, сбоку от них въется кольцами дым, туманом пропитавщий, кажется, весь старый особняк. — А насчёт прозвища… — её слова звучат совсем рядом, дыхание опаляет шею, заставляя невольно коснуться нежно-голубого галстука, поправляя узел. Из-за одних только интонаций кровь буквально бурлит, а во рту резко пересыхает, из-за чего он, поправляя уже лацканы пальто, облизывает губы. — Оно мне понравилось. Просто я не хочу, чтобы кто-то кроме меня называл тебя так.* * *
С мечтательной улыбкой проходя мимо теперь уже гораздо более обжитых комнат, она останавливается, слыша донесшийся с первого этажа звук. Никто посторонний в особняк не проникнет, об этом можно не беспокоиться, но Адору последние несколько недель тревожит совсем не это. Её тревожит, что до глупости благородный и наделенный чрезмерными моральными качествами оборотень, оборотень, к которому она так привыкла, может исчезнуть из её жизни, тихо уйдя в ночи. Сбежав по ступеням боковой лестницы, ведущей на кухню, она замирает, видя его стоящим у стола. Разбитый кувшин разрозненными черепками валяется на полу, но Мойст словно не замечает это, задумчиво смотря на свою руку, с пореза на одном из пальцев сочится кровь. — Адора… — кажется, её имя срывается с его губ машинально, она замечает, как фон Липвиг тут же смущенно смотрит на разбитый сосуд. — Прости, я уронил, бросился поднимать, и… — Ничего, пустое. Она хочет подойти ближе, чтобы помочь собрать осколки, но видит, как Мойст оглядывается, скользя взглядом по дубовой двери. Диархерт останавливается, доставая трубку и, запалив сигарету, тяжело вздыхая. — Ты не можешь теперь уйти вот так, — произносит она, почти со страхом слыша, как дрожит голос. Когда он успел стать так дорог? .. За бесконечными разговорами, вызывающими улыбку — столь редкую прежде на её лице, или за тем, как она, задремав с книгой в руках на его плече, мешала читать и ему тоже? .. Быть рядом с ним было так просто, не нужно было скрывать свои мысли, надевая маску, и он был таким же — искренним, настоящим, теплым… Её. — Что? — непонимающе спрашивает он, выпрямляясь. Кровь все ещё сочится с пореза, рубиновые капли падают на каменный пол. — Я не собирался никуда сейчас… — Не сейчас, — перебивает она, уже не в силах остановиться, пусть это и разрушит то, что было между ними. Адора понимает, что будет разбита этим, как тот самый сосуд, но так же понимает, что всего этого — недостаточно. — Вообще. По-твоему я не вижу этого? Почему ты не можешь остаться, не думая о своем прошлом, о том, каков ты есть? .. Ведь я принимаю тебя таким. Убрав от губ мундштук, она, забыв выпустить сизый дым, заходится в кашле. Подошедщий Мойст легонько постукивает по плечу, от его ладони расходится исцеляющее тепло, навернувщиеся на глаза слёзы тут же исчезают, но она все равно продолжает чувствовать горечь во рту. — Я могу приказать големам просто не выпускать тебя, — ходя по грани отчаяния и желания расплакаться, прижавшись к его груди, бросает она, резко стряхивая пепел с кончика сигареты и обвинительно указывая кончиком трубки в него. — Ты успел их очаровать, но все же они слушаются меня. — Я не комнатная собачка! — отшатываясь от неё, с болью в голосе произносит Мойст, и она тут же жалеет о своих словах. Сколько всего в его лазурно-голубых глазах: как многое он пережил, за эти годы, когда буквально каждый второй смотрит с презрением, узнав его суть? .. — Нет! — мгновенно восклицает она, бросаясь к нему. – Нет, конечно, нет. — Пепел с позабытой трубки, все ещё удерживаемой в руке, падает вниз, осыпая край её платья и его брюки, и она, выронив от волнения сигарету, тушит её туфлем, пряча трубку. — Прости, я не хотела тебя обидеть. Но я не понимаю, почему… — Я боюсь причинить тебе боль, — просто отвечает он, наблюдая за тем, как трубка скрывается в складках её платья, там, где не так давно скрывался портсигар. – Что, если что-то пойдет не так? Лекарство перестанет действовать, я не смогу себя удержать… — У нас есть дальние комнаты, там крепкие двери, — тут же отвечает она, взглядом и тоном показывая, что спорить с ней бесполезно. Хочется совсем по-детски топнуть ножкой, а ещё лучше — проткнуть ногу шпилькой всем тем людям из-за которых он настолько недоверяет себе. — Ты не причинишь мне боль, прошу… Он невесело усмехается, отходя к столу и замирая у него в полоборота. Подойдя к нему, Адора извлекает из его кармана клетчатый платок, бережно обматывая палец и прикусывая губу — порез глубокий, но он уже почти затянулся благодаря ускоренной регенерации. — И чем дольше я остаюсь, тем сложнее будет уйти, — он тяжело вздыхает. — Я только мешаю тебе, — тихо произносит фон Липвиг, не поворачиваясь и не смотря на неё. — Тебе хватало проблем и из-за того, что ты заботишься о ненавидимых столькими людьми големах, так теперь ещё и приютила оборотня… — Будто меня интересует, что говорят обо мне! — бросает она, подаваясь вперёд. — Но я не вынесу, если ты покинешь меня, — сорвавшись, Адора ударяет сжатыми кулачками его в грудь — все равно, что пытаться оттолкнуть кого-то из големов, оборотень — словно нерушимая скала. «Скала», напомнившая ей, что вокруг по-прежнему есть свет и добрые люди. Осознание этого заставляет опустить занесенные снова кулаки, со всхлипом прижимаясь к его груди и, цепляясь за ткань пальто на его спине, прижимая к себе. — Мойст… — Адора… — Ты нужен мне, — произносит она, поднимая голову и не боясь показать ему свою слабость — свои слёзы, все ещё горько катящиеся по бледным щекам. Фон Липвиг выглядит почти ошарашенным и потерянным, но совсем краткий миг. Её слова словно срывают какие-то предохранители, разрушают любовно выстроенную стену, стену «с-таким-как-я-нельзя-заводить-отношений», Адора прекрасно читает все это по его лицу. А в следующий миг её прижимают ещё ближе, скользя руками вверх по спине и прижимаясь губами к её губам. Поцелуй горчит слезами, но она не замечает этого, улыбаясь и слыша стук сильного доброго сердца у своей груди.* * *
Слыша, как входящая в комнату Адора шелестит коричневой бумагой конверта, он отвлекается от книги, убирая её в сторону. В углу комнаты затягивает очередную, слегка скрипучую мелодию грамафон. Мисс Диархарт без уже привычной трубки, голубые глаза слегка сузились, увлеченная чтением, она садится на край обитого красной, протёртой тканью дивана рядом с ним. С мгновение он рассматривает её темные блестящие волосы, стянутые в тугой пучок на затылке, подавляя внутренний порыв податься вперёд, убирая бесконечные невидимые заколки, но догадываясь, что это ей не понравиться. — Что там? — произносит он, переводя взгляд на потрескивающее в камине пламя. Адора не отвечает, стремительно поднимаясь на ноги и, продолжая удерживать лист и конверт в левой руке, подходит к открытому огню, чтобы уже миг спустя вернуться с источающей голубоватый дым сигаретой. — Адора? Ты выглядишь взволнованной. — В Убервальде обнаружили четверых големов в старых шахтах. Рабочие наткнулись на них, и одна моя знакомая пишет, что владелец шахты совсем не прочь заключить сделку, она уже говорила с ним от моего имени. Фон Липвиг кивает. Из того, что говорила ему Адора и не слишком разговорчивые големы, он понял, что Голем Траст — её компания — именно этим и занимается. Разыскивает пробудившихся големов, вся суть которых в исполнении приказов хозяев, чтобы выкупить их и заботиться в дальнейшем о том, чтобы их права не ущемляли. Города, королевства, страны и даже целые народы приходили и уходили в забытье, но големы, которых древние жрецы изготовили из глины и наполнили святым огнём, работали вечно, до того, как в какой-то момент просто не уснули на десятки лет. Адора говорила, что ещё дед рассказывал ей — когда у големов не было больше никаких заданий, кончалась вода для добычи или деревьев для рубки — они ничего не делали, только ждали нового приказа. Так они делают и сейчас. И, несмотря на всю их выносливость и необычность, на то, что им не нужен ни сон, ни еда, ни, более того — воздух, они все же живые и то, как к ним относятся некоторые из хозяев… «Они словно были оборотнями среди наемных работников, — отстранённо подумал Мойст, видя, как её глаза уже зажглись предвкушением. — Возможно, оттого я так хорошо понимаю её и их положение». Адора действительно болеет за них всей душой, и это… потрясающе. Это делает её ещё более притягательной: то, с каким воодушевлением она готова преодолеть сотни лиг по первому же зову… Он не замечает, когда оказывается стоящим рядом с ней на ногах. Его рука уже тянется к её волосам, пальцы проворно, но в то же время нежно, разбираются с дюжиной заколок и темные локоны ниспадают на её плечи и спину. Отняв письмо, он скалыдвает его, кладя на каминную полку. — Что ты? .. — от удивления она роняет трубку, к его неожиданности забывая о ней. Огонёк сигареты пытается прожечь деревянные половицы, но, рассыпавшись серым пеплом, затухает. — Позволите пригласить вас на танец, мисс Диархарт? — подняв голову, он обаятельно улыбается, надеясь, что за это ему простят подобную вольность. Взгляд трудно оторвать от её мягких на ощупь волос, такая прическа идёт Адоре ещё больше, чем строгий пучок. — Адора? Она позволяет, и вот они уже скользят по комнате, подол её платья шуршит по паркету, а туфли тихо стучат в такт скрипящему грамофону, в котором все же есть какое-то очарование. — Хочешь отправиться в путь сегодня? — спрашивает он, продолжая вести и вдруг понимая, что уроки с гувернанткой не прошли зря, хоть в нескольких моментах его ступню от протыкания острейщим каблуком спасает, вероятнее всего, только чудо. — Да, — мгновенно отвечает Диархарт, улыбаясь ему. Каблуки отстукивают ритм ещё сильнее, и фон Липвиг вдруг понимает, что ведёт она, впрочем, не слишком огорчаясь. — Сейчас. Ладно, не смотри так, возможно через полчаса. Когда пару минут спустя она, завершая начатый им поцелуй, слегка прикусывает его нижнюю губу, Мойст не может не усмехнуться. Музыка прекратилась, грамафон затих, и, кажется, даже пламя в камине немного утихло. — Я видел, у вас есть конюшни на заднем дворе. Карета на ходу, нет? — спрашивает он, скользя взглядом по её слегка зардевшемуся от танца и поцелуя лицу. Привкус помады и уже не кажущегося таким едким дыма все ещё ощущается на губах. — Я могу сесть на место кучера, не стоит платить кому-то… — Нет, — перебивает она, заставляя его замолчать, удивлённо склоняя голову. — Карета давно неисправна, да и она мне не потребуется. Я поеду верхом, вернусь, думаю, в четверг… — Постой, — останавливает Мойст, поднимая руку и подходя ближе. — Ты хочешь сказать, что ты отправишься сама? — Убервальд, Мойст, — вздыхая, мягко напоминает она. — Не думаю, что это хорошая идея. Тебе лучше остаться здесь. Завороженный её видом, он упустил название страны, только сейчас понимая. В сравнении с убервальцами в отношении к вервульфам, весь остальной мир можно назвать просвещенным и цивилизованным. Фон Липвиг испытал это на своей шкуре. — О, — произносит он, отходя и, повернувшись, смотря на серо-свинцовые тучи наступающего вечера. — Ты права, — соглашается он, поворачиваясь и твёрдо смотря на неё, продолжая, — Но все равно ты не можешь отправляться одна, опасностей в пути — бесчисленное множество, уж мне можешь поверить… Возьми с собой пару големов. Всего пару мгновений Адора выглядит колебяющейся, но под его взглядом все же отвечает со смешком: — Не смотри на меня так, Волк. У меня мурашки по спине пробежали. — Только от этого? — приподнимая бровь спрашивает он, понимая, что она уже согласилась. — Нет, не только, — продолжая улыбаться, она преодолевает то небольшое расстояние, что их разделяет, проводя рукой по его шее, скользя пальцами к затылку и ероша волосы. — Не только, — добавляет она, легко поцеловав его в губы, а затем ещё раз — в щёку. — Хорошо, это немного задержит меня, но я возьму их, если ты настаиваешь. Отправлюсь после ужина. — Адора? — произносит он, когда Диархарт, оставив его, направляется на кухню, скорее всего, попросить занимающегося готовкой голема поторопиться. Это в её духе — спешить, видя цель. Она останавливается у самых дверей, поворачиваясь. Изящная фигурка на фоне мрака дальней стены коридора, высвеченная языками пламени в своем черном, приталенном платье и с пустой трубкой, неизвестно когда и как оказавшейся снова в её руке. — Да? — Я уже скучаю.* * *
— Что она любит? Вопрос заставляет бредущего рядом во время прогулки по главным, относительно чистым и безопасным улицам города голема с замешательством воззриться на него. Мойст не знает, в какой именно момент он научился читать эмоции на, казалось бы, абсолютно безэмоциональном лице голема, но это так. — Я говорю о Адоре. Фрукты? — поясняет он, жестом указывая в сторону торговых прилавков справа, с завлекающими к ним торговцами у них. — Может быть, цветы? Мистер Страж с мгновение молчит, фон Липвиг видит, что эти вопросы буквально заставляют его страдать. Големы замечательные работники и по-настоящему преданы своим хозяевам, но некоторые аспекты человеческих отношений, определенно, ставят их в тупик. — Я хочу подарить ей что-нибудь, — подталкивает Мойст, улыбаясь и видя, как напряжение, сковывающее Стража, исчезает. — Мисс Диархарт нравятся сигареты, — произносит голем. — Разумеется, — протягивает фон Липвиг, вздыхая. Окрыленному было надеждой, ему стоило предугадать подобный ответ. — Но я не буду покупать ей сигареты. — Покупать? — гремит мистер Страж, бредя за ним дальше. Людской поток, наводняющий улицы, прилегающие к рынку, предусмотрительно расступается перед ним. — У вас нет денег, мистер Липвиг. Я приводил в порядок ваше старое пальто, там было только лекарство. Он невольно оглядывается, зная, что голем вовсе не хотел его обидеть, говоря своим громким, напоминающим перекаты грома голосом во всеуслышание о том, что у него совсем нет денег. — Нет, верно, — соглашается он, слабо улыбаясь. Те пару золотых монет, что были у него до последнего превращения, присвоили охотники, а те монеты, что пыталась подложить ему мисс Диархарт, Мойст упорно возвращал в её конторку в лавке. За время своих странствий он научился обходиться почти без них. — Смотри. Оставив голема позади, фон Липвиг подходит ближе к торговцам, проходя вдоль выставленных прилавков и скользя проницательным взглядом по лицам над ними. Заметить намечающуюся сильную простуду не так сложно — она буквально бросается в глаза, стоит целителю присмотреться. Светловолосая женщина принимает его внимание по своему, быстрыми движениями убирая крупно вьющиеся пряди от лица. — Что желаете, господин? — с улыбкой добавляет она, стоит ему подойти ближе. — Свежайшие фрукты, поверьте… — У вас насморк и начала подниматься температура, — произносит он, склоняясь над прилавком и легко, кончиками пальцев, перехватывая её руку, которую она, непонимающе моргая, одергивает. — Я целитель, вижу это. — Да, насморк, — все ещё с подозринем смотря на него, отвечает торговка, больше не пытаясь вырваться, но выглядя раздраженной. — Вчера попала под дождь, ничего не могу поделать, настойка отчего-то не помогает, — с секунду она молчит, покусывая нижнюю губу, прежде чем добавить рассерженно, — Я не чихаю на фрукты, можете не беспокоиться об этом, сэр… — Я вовсе не об этом, — успокаивающе, широко улыбнувшись, качает головой фон Липвиг. На лице женщины вновь расцветает ответная улыбка. — Я целитель и могу помочь. — Услуги целителя мне не по… — Скажем, вот за тот гранат? — перебивает он, ещё раз улыбаясь, и сжимая её руку чуть сильнее. На внутренней стороне его ладони уже начал появляться зыбкий, пока ещё неяркий свет, он бы вылечил её болезнь, которая должна завтра уложить её в постель на долгие недели, даже ответь она отказом, ведь он уже настроился. Но обычно ему редко отказывают. — По рукам? Стирая со лба пот платком и беря гранат, Мойст улыбается, вполуха слушая благорадности торговки. Отчего-то ему кажется, что Адоре понравится именно этот фрукт — крепкий и внешне почти колючий, он вкусный и удивительно изысканный. — Нет, не стоит, — выныривая из мечтаний, в которых он уже наблюдает за тем, как по пальцами мисс Диархарт стекает рубиновый сок, произносит фон Липвиг. Женщина, которой он помог, уже обошла прилавок, обнимая его и целуя в щеку. — Нет-нет, ничего больше не нужно, — остановить её — все равно что бороться с морским прибоем, торговка успевает сунуть в карман его пальто, к лежащуему там гранату ещё какой-то фрукт, прежде чем голем выдергивает его из её объятий, отводя в сторону. — Ну как? — немного самодовольно ухмыльнувшись, спрашивает он, смотря в горящие алым светом глаза мистера Стража. — Впечатляет, — отвечает тот, кивая. — Думаю, мисс Диархарт понравится подарок, мистер Липвиг.* * *
В том, что рядом с тобой шагает почти трёхметровый исполин, есть свои преимущества, фон Липвиг понимает это, когда они выходят на особо оживленную улицу. Гомон становится все сильнее, у него уже начинает побаливать голова, а затем он слышит взволнованные, если не панические оттенки в десятках вскриков, взметающихся в раскалённый полуденным солнцем воздух. — Что там? — повернувшись к мистеру Стражу, спрашивает он. — Видишь что-то? Голем молчит, алые провалы его глазниц прошивают воздух, цепко смотря перед собой, отчего по спине фон Липвига пробегают мурашки. Толпа, стоящая неподалеку от темной кареты, расступается, являя то, на что устремлены буквально все взгляды, но Мойст уже чувствует знакомый запах болезни, улавливаемый чутким, даже не во время превращения, нюхом. — Осторожнее! — восклицает пожилой мужчина, останавливая попытавщегося было склониться к лежащей на земле девушке в богатом платье насыщенно-синего цвета молодого, не старше пятнадцати, парня. — Не подходи, видишь… Мойст больше не слушает, беглым взглядом замечая, как часть кожи на лице светловолосой девушки лиловеет, тронутая стремительно появляющимися пульсирующими язвами. Он видел эту болезнь прежде — когда-то его матери удалось вылечить человека с ней, иначе бы несчастный погиб не более, чем пару часов спустя. Закрадывающаяся в организм паразитом, она первое время совсем не заметна, нет даже легкого недомогания, а затем человек просто погибает, горло отекает, словно от сильной алергии на незивестный раздражитель, а затем воздух просто перестает проходить в легкие. — Это опасно, — настойчиво проговаривает голем рядом, удерживая его, попытавшегося сорваться с места поперёк груди. Возможно, мистер Страж знает о том, насколько болезнь заразна для обычных людей, или же догадался, видя, как пустой круг вокруг пострадавшей с каждой секундой становится все больше. — Мистер Липвиг… — Пусти! — ценой ушибленных ребёр ему все же удается вырваться, он подбегает, слыша, как со всех сторон звучат испуганные вздохи. Где-то сбоку щелкает вспышка фотоаппарата, вспышка едва не ослепляет его, но Мойст не обращает на это внимания, опускаясь на колени. Бережно приподнимая девушку, он садится, укладывает её себе на ноги. Рука интуитивно находит место, в котором концетрируется болезнь, девушка потеряла сознание, но дыхание ещё есть, он чувствует это. Для него, как для оборотня с иным иммунитетом, чем у простого человека, и ускоренной регенирацией, болезнь не страшна, но фон Липвиг понимает, что даже будь все иначе, он едва ли бы задумался об этом, все равно попытавшись бы помочь молодой девушке. От пальцев расползается серебристое сияние, тонкими, изящными нитями оно скользит по воздуху, с тихим, мелодичным перезвоном сверкая в солнечных лучах. Прикоснувшись к щеке светловолосой девушки, магия сверкает ещё ярче, сливаясь с испещрённой ужасными язвами кожей, на краткий миг словно взрываясь ослепительной вспышкой. Продолжая держать её, фон Липвиг на миг поднимает голову, сталкиваясь взглядами со стоящей рядом с фотографом женщиной в сине-стальном пальто. Её губы шевелятся в тонущем в других звуках площади беззвучном «вы безумны», но в глазах нет страха или осуждения, скорее воодушевление, граничащее с возбуждением. Слыша раздавшийся снизу надсадный кашель, Мойст вздрагивает, опуская взгляд и замечая, что девушка распахивает поблескивающие от навернувшихся на них слёз серые глаза. Язвы, из-за своей пульсации выглядящие почти живыми, разгладились, кожа из лилового медленно становится просто болезненно бледной. Она смотрит на него снизу вверх, не взирая на бьющее прямо в глаза Солнце, а в следующий миг он, покачнувшись, чувствует как усталость наваливается сокрушающей все на своем пути лавиной, и сознание, мелькнув на последок видом переворачивающейся перед ним ним площади, ускользает.* * *
Очнувшись, он судорожно втягивает воздух, впиваясь пальцами в твердую обивку кресла. Мойст оглядывается, ещё раз тяжело вздыхая. Разумеется, все было слишком хорошо, чтобы так продолжалось и дальше. Сидящий напротив за массивным столом мужчина в сером, в почти незаметную полоску, костюме не отвлекается от своих бумаг, несмотря на то, что не заметить его пробуждение было невозможным. И фон Липвиг ожидает возмездия, прекрасно зная, что едва ли его доставили сюда, чтобы сказать «спасибо». — Вам уже лучше? — голос хозяина богато обставленного кабинета не выражает даже тени эмоций, скорее, отдаленный отголосок тени, но, к своему удивлению фон Липвиг, все же не замечает неприязни по отношению к себе. — Да, — глухо отвечает он, сглатывая и устало откидываясь на спинку удобного кресла. Он переоценил свои силы, исцеление выжало его досуха, сейчас кажется, будто бы жилы растянули, чтобы затем отпустить, наслаждаясь тем, как они возвращаются к прежнему состоянию. — Благодарю. Мужчина с седыми висками молчит, и, открыв прикрытые было глаза Мойст видит, как стоящий сбоку от стола секретарь посматривает на него. — Как она? — игнорируя этот недружелюбный взгляд, спрашивает он, переводя взгляд на своего немногословного собеседика, задумчиво крутящего в руках перо. — Девушка. — С моей дочкой все в порядке, спасибо, — начинает тот, и фон Липвиг, все ещё не веря спокойствию собеседника, начинает домысливать про себя: «а вот у тебя, посмевшего притронуться своей грязной лапой, лапой оборотня к ней огромные проблемы«… Мойт фон Липвиг давно привык к такой человеческой «благодарности», забывающей обо всем добром, стоило людямм узнать, кем он на самом деле является. Не раз те же самые селяне, неподалеку от которых он жил и помогал им справляться с болезнями, после, нисколько не смущаясь, набрасывались на него с вилами и лишь благодаря сноровке и выносливости, ему удавалось сбежать от разъяренной толпы. А кто-то из свиты молодой девушки смог разглядеть клеймо на его шее, в этом нет сомнений. — …только благодоря вам, — не зная его размышлений с едва заметной улыбкой продолжает седовласый мужчина. — Мое имя Хэвлок Витинари, я лорд-патриций этого города, мистер Липвиг. — Откуда вы… — Откуда вы, сэр! — перебивает его секретарь, строго глядя из-под очков-полвинок цепким взглядом. — Вы говорите с лордом-правителем! .. — Оставь нас, Джим, — не повышая голоса, все так же тихо, произносит лорд Витинари, но фон Липвиг почти ощущает, как земля ходит под ногами, а в воздухе звенит напряжение. — И скажи Дэвиду, что моему гостю не помешала бы чашка крепкого чая. — Но он же… — произносит Джим, с возмущением смотря на Мойста, словно он одним только нахождением в этой комнате нарушает десяток нерушимых законов. — Он — обо… — Я прекрасно помню, кто он, Джим! — теперь уже действительно звенят стекла, Мойст вздрагивает, неосознанно пытаясь вжаться в мягкую спинку кресла позади себя. — Барон фон Липвиг не причинит мне вреда. Секретарь выглядит ошарашенным, быстро покидая комнату, едва не уронив из рук планшетку с бумагами на ней. — Вы и это знаете, — тихо произносит Липвиг, оглядываясь на фигуру, скрывающуюся за двустворчатыми дверями из темного дерева. — Приходится знать буквально все, иначе это может обернуться плохо, — с тонкой улыбкой отвечает Витинари, поднимаясь на ноги и подходя к окну, чтобы, мимолетно посмотрев за него, вновь повернутся. — Джим слишком вспылчив, он не доверяет оборотням. Даже таким, как вы. Мойст слегка двигается в кресле, находя твердую опору под ногами, готовый подняться, чтобы оказать хоть какое-то сопротивление на случай, если что-то произойдет. — Все в порядке, мистер Липвиг, — замечая его напряжение, лорд-патриций усмехается. — Главное, что вам доверяю я. Даже больше, чем тем слугам и бывшему при Псевии врачу, которые чуть не позволили ей умереть. Фон Липвиг кивает, все ещё не понимая, что его ждёт. — Вы произвели огромное впечатление на неё, — продолжает Витинари, и его благожелательный тон совсем не то, что ожидает слышать Мойст от отца этой самой девушки. Совсем не то. — Мне бы не помешал целитель поблизости. Хорошее жалование, возможно, форменная шляпа? .. Какая-то часть души — Мойст прекрасно знает, какая, — желает мгновенно отказаться, чувствуя затягивающуюся на шее удавку, не позволившую бы свободно дышать. Но так же он чувствует желание согласиться, всем сердцем надеясь, что все, наконец, действительно наладится, а ему не придется вновь искать для себя новое место в череде деревень и городов. — Апартаменты при дворце, — добавляет лорд-патриций, но затем с улыбкой замечает: — Но вам-то они не нужны, верно? Я слышал, что вы остановились у мисс Диархарт. — Да. Вероятно, его сомнения слишком очевидно читаются на лице, или же лорд Витинари просто хорошо умеет считывать эмоции, потому что он, не позволяя сказать что-то ещё, спрашивает: — Вам не надоело бежать, барон фон Липвиг? Поверьте, основную работу будут выполнять врачи, их в достатке, вам же останутся в основном только те болезни, с которым им не справиться. — Понимаю, но… — Что же касается мисс Диархарт… Насколько я слышал, её дела тоже далеки от идеальных. Липвиг кивает — он догадывался о подобном, видя, в каком, несмотря на все её попытки и труд находиться её фамильный особняк и лавка големов, прилегающая к нему. — Големы прекрасно выполняют свою работу, вот только люди пытаются всеми способами избежать оплаты, просто из-за того, насколько они не похожи на них самих. Вам это, думаю, знакомо, верно? Но если вы примите мое предложение, в каком-то смысле бизнесс мисс Диархарт выйдет на новый уровень, ведь вы, по сути, будете служащем на госудственной должности поблизости от меня… Мойст ощущает, как, несмотря на все попытки волка сбежать, найти лазейку, петля затягивается, но нисколько не противится этому. Даже не делает попытки. — Мисс Диархарт, разумеется, всегда поддерживают големы, они любят свою хозяйку, но… Ей бы не помешал рядом кто-то, чье плечо самую малость тверже, чем плечи её помощников. Каков же ваш ответ? Ещё до того, как лорд-патриций повторит свой вопрос, говоря о том, как глупо бежать от такой возможности, а бесшумно вошедщий в комнату Дэвид поставит перед ним поднос с двумя рюмками и бутылкой дорогого, подходящего статусу барона, джина, фон Липвиг знает, что ответить.* * *
Пламя уютно потрескивает в камине, разгоняя полумрак и Адора, взяв пузатый бокал с вином, отвлекается от счётных тетрадей, понимая тщетность своих попыток сконцетрироваться. Под взглядом алых, будто бы налитых кровью глаз, неотрывно смотрящих на неё, сделать это фактически нереально. Волк лежит в метре от камина, на светлом ковре с длинным ворсом. Серая шерсть так и просится подойти, зарываясь в неё пальцами, ероша, так же, как и вечно слегка растрёпанные темные волосы. Адора не боится, зная, что даже взбреди ей в голову такая безумная мысль, он стерпит, никогда не причинит боли, сумеет сдержать инстинкты вырывающегося на волю в полнолуние хищника. Он поднимается на лапы, всего миг назад выглядя раслабленно, и в то же время — готовый броситься защищать своё от какой-либо угрозы, встает, подходя ближе и замирая у дивана на котором она сидит. Диархарт смотрит на него, чувствуя, как сковывает дыхание от невольного волнения, тревожно собирающегося вокруг неё. Но в алых глазах явственно читается такая преданность и нежность, что тревога тут же рассеивается мириадом крошечных гаснущих огоньков. Поставив бокал на стоящий сбоку столик, она тянется к трубке и сигаретам, но волк едва заметно, умудряясь выглядеть при этом поразительно добродушно, с укором на морде скалит клыки. — Ладно-ладно, — тихо усмехается она. — Уже знаю, ты в отличие от Мойста, не любишь дым. Думать о своем любимом так, словно в его душе тесно связаны две, хоть и гармоничные, но разные личности — сложно и не обычно, но она все же справляется. Адора поднимает руку, проводя по чуть дрогнувшему под её прикосновению правому уху и осторожно почесывая, доходя до загривка. Он смотрит по-прежнему так же предано и, несмотря на то, что думать так неправильно она не может ничего с собой поделать: волк выглядит прирученным. Пару секунд спустя он останавливает её, не позволяя вернуть руку на колено, тыкаясь в центр внутренней стороны ладони немного влажным носом. Шершавый язык облизывает её с непривычной, не вяжущейся с таким мощным и опасным хищником мягкой лаской. Завораживающие, пленяющие сознание глаза продолжают, не мигая, смотреть на неё. И Адора задумывается — кто из них смотрит на неё так, питает ли вольчяя часть мужчины к ней такие же чувства, или же просто сейчас руководит всем сознанием фон Липвиг, а другому остается только смириться? На долю мгновения заставляя её сердце ухнуть вниз от неожиданности, алый огонь в глазах исчезает, сменяясь таким знакомым лазурно-голубым, лучащимся светом. Шершавый язык продолжает касаться её кожи, вдалеке, кажущеемся недосягаемо удалённым, уютно потрескивает пламя, а выглянувший из-за набежавщих на него облаков серебристый диск луны освещает комнату похожим на зыбкий туман светом. И Адора, ещё раз коснувшись загривка, перебирая серую шерсть и слыша тихий, грудной рык, понимает: они оба смотрят на неё так.Конец.